Резьба по живому - Уэлш Ирвин (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Поэтому было приятно, что тебя ценят дедуля Джок и его друганы – эти самоуверенные ушлые мужики, которых люди, по ходу, боялись и уважали. Только вот Джонни Твида я никак не мог прочухать. По возрасту он был ближе к бате, и я всегда думал, что ему надо корешиться с ним, а не с дедом. Как ясно по кликухе, Красавчик Джонни был смазливым чуваком с большими белыми зубами и короткими темными волосами, похожими на банную щетку. От него пахло крепким средством после бритья, куревом и спиртным – как и от всех мужиков в детстве, но Джонни всегда был как-то поароматнее.
Школу я ненавидел и подрабатывал рассыльным в «Р. и Т. Гибсон» – продуктовом магазине в Кэнонмиллзе. Я ездил на большом велике с черной металлической рамой, в огромную корзину спереди были напиханы коробки с продуктами. Я крутил педали этой тяжеленной махины на людных улицах, усердно работал тощими ножонками, только чтоб удержать ее вертикально. Еще я расставлял товары на полках в магазе. Хозяина звали не Гибсон, а Малколмсон – визгливый раздражительный мудозвон. Малколмсон вечно строил меня и Гэри Гэлбрейта – еще одного школяра, который там работал.
Однажды в субботу утром дедуля Джок зашел в магаз вместе с Карми. Уилли Кармайкл был молчаливым шкафом – руки как лопаты, вечно ошивался при дедуле Джоке. У Джока была фирменная кривая ухмылка, которую я теперь называю «ехидной». Он впился глазами в Малколмсона, и тот нервно ерзал, пока они разговаривали, и визжал еще пронзительнее.
– Лииииитские докеры, само собой, Джок, мы хотим, чтобы лиииитские докеры были довольны!
Мудацкая улыбка не сходила с дедулиного хайла. Они с Карми отвели Малколмсона в сторонку и что-то ему шепнули. Я держался подальше, расставляя банки с резаными ананасами на полках, но видел, как глаза Малколмсона стали еще больше и шире, а глаза Джока и Карми – узенькими, как щелочки. Потом Джок сказал мне:
– Смотри, пацан, не волынь тут и слушайся мистера Малколмсона, усек?
– Угу.
Потом они вышли с магаза. Малколмсон некоторое время повторял «нихуясе», но потом посмотрел на меня со странным восхищением и страхом. Сказал нам, что теперь доставкой будет заниматься в основном Гэри Гэлбрейт, а я буду расставлять товар внутри, в тепле. Это была хорошая новость для меня, но не для Гэри. На улице стоял блядский дубак. Но я должен был совершать всего одну доставку три раза в неделю: коробка фруктов и овощей для литских докеров. Я ни разу не видел, чтоб дедуля или кто-то из его дружбанов съели хотя бы один фрукт или овощ, если не считать картофана.
На стреме стоял уебан по имени Джон Стрэнг, в толстых очках и с зализанными волосами. Все знали его как буйного психа, который отмотал срок в Карстэрсе – учреждении для невменяемых преступников. Мостовая булыжная, что было не важно при въезде, но выезжал я из их хазы с коробкой, наполненной тяжелыми бутылками бухла, которые гремели и звякали. Стрэнг говорил «нихуясе»: ясный перец, его окучивали Джок и остальная братва, но, если даже просто пройти мимо этой вылупившейся рожи, становилось как-то не по себе. Потом я катил обратно в магаз и сгружал бутылки в контейнер на задах. Джонни приезжал позже в фургоне и забирал. Я узнал, как они работают, когда однажды ночью засел в кустах у тропы вдоль Вод Лита и за ним подсмотрел.
Хотя мне было по приколу ходить к докам и встречаться там с дедулей Джоком и его кентами. Понятно было, что они такие наособицу, а другие докеры их не переваривают. Зависали они в этой кирпичной постройке у старого сухого дока, который отжали под свою малину. Стояла постройка в восточной части, за ней большой проволочный забор и промышленные корпуса, от остальных докеров вдали. Думаю, обе стороны это устраивало. «Хаза», как они ее называли, явно была раньше складом сырья; внутри деревянные стол и стулья, да еще полка с какими-то чистящими матерьялами. Там горел свет, не было окон, помещение проветривалось только через вентиляционные каналы в кирпичах вверху и внизу и наглухо закрывалось большой деревянной дверью, которую оставляли малехо приоткрытой, пока мы были внутри.
Я сидел с ними, пил из кружки чай, нагретый на бутановой плитке, которую они всегда включали зимой, и слушал их треп. Пока я был малой, их терки казались мне чудны́ми, они часто говорили загадками, употребляли слова и выражения, которых я не догонял. Они как будто общались на другом языке, каким-то шифром – типа пережитки прошлого.
Может, они нихуя и не знали за то, что «Джэм» занимал верхние строчки хит-парадов, зато разбирались в людях и их слабостях.
– Глянь на своего брата Джо, он же ссыт тебя, – сказал мне раз на хазе дедуля Джок. – Кумекает, что слабей тебя.
Это открытие сразило меня наповал. Джо постоянно меня чморил – колошматил, превращал мою жизнь в ад. Но дедулина заява почему-то выглядела правдоподобной. Когда Джо меня пиздил, в глазах у него была паника, как будто он боялся ответки, которой никогда не получал. Но, вооружившись этим врубом, я решил, что теперь-то она наступит. Когда он ее не ждет. Этот старый сучара Джок чуял в человеке слабину, как акула чует кровь в воде, и все разглядел. Все догнал.
Я, когда был помельче, всем рассказывал эту историю за себя и за Джо – историю о переломном моменте. Хоть я и присочинил, будто это батя отвел меня в сторонку и подговорил хуйнуть Джо по хайлу кирпичом, пока он спал. Вот каким я хотел видеть отца – чтобы у него была такая вот жажда власти. Но это был не батя. Это был дед. Старина Джок.
Но самое главное, что это был хавальник Джо, а кирпич – у меня в руке. Он проревел всю ночь, кровь стекала на подушку. Я пересрал, но был бодрячком, чуть ли не кайфовал от собственного могущества. С тех пор мы оба знали, какой между нами счет.
7
Сестра
Полет расплылся светящимся, замысловатым пятном информации. В наушниках горланили аудиокниги, дополненные теперь «киндлом». Поразительное чувство свободы. Можно увеличивать текст и сосредоточиваться на отдельных словах, чтобы они из-за близости не слипались все в кучу. Он научился менять шрифты: некоторые читать было легче, и эксперименты принесли плоды. Одновременно с актерами, читавшими текст, он учился распознавать слова на странице. Постепенно горькое разочарование от неудачи сменилось возбуждением от учебы. Насмешки учителей, хихиканье одноклассников, разъедающий стыд и безудержная, неистовая ярость – все это теперь было про другого человека из другого времени.
Но в паспорте стояло все то же имя – Фрэнсис Джеймс Бегби. При этом в профессиональной среде он пользовался псевдонимом Джим Фрэнсис, а жена в основном называла его Джимом. Замена произошла легко и просто: по чистой случайности фамилия Мелани совпала с его именем, а друзья в колледже часто называли ее «Фрэнки». Тем не менее ей польстило, когда он сказал, что хочет носить имя Джим и что после рождения Грейс все они возьмут фамилию Фрэнсис.
– Не хочу, чтоб из нее выросла Бегби, – подчеркнул он.
Но как бы его там ни называли, он даже не думал, что когда-нибудь снова вернется в Шотландию. Этого просто не было в его органайзере, и он поклялся, что приезд на похороны матери станет его последним визитом. Он не был близок с братом и сестрой или с сыновьями и считал, что они там заняты чем всегда. Но он и мысли не допускал, что они там возьмутся умирать. Так что собственная нутряная реакция его не удивила, но шокировало, насколько она глубока.
Что же касается дружбы с закоренелыми беспредельщиками, тут товарищество и даже подлинная симпатия возможны, только если строго придерживаться субординации. Но когда она нарушается, это ведет к катастрофе, и далеко не всякие отношения выживают, если даже удается выжить обеим сторонам. В любом случае его старые друзья вели жизнь, которая уже совсем его не привлекала.
Он поговорил с Джун, быстро учуяв сквозь сдавленный плач и дурман антидепрессантов, что главная ее цель – заставить его оплатить похороны, что он с готовностью и предложил. Она ввела его в курс дела: по анонимной наводке Шона нашли на квартире в Горги, где он истек кровью после множества ножевых ранений. Полиция решила, что там на него и напали, но свидетелей не было, а шума борьбы соседи не слышали. Хозяин сдавал квартиру известному барыге, который сейчас мотал срок в тюрьме. Никаких доказательств торговли наркотой, и, насколько всем было известно, помещение долго пустовало до того, как туда вселился Шон.
