Утешитель - Адамацкий Игорь (читать книги без сокращений .txt) 📗
Глухую стену кабинета занимала рукописная газета «За творческое утешение», как и полагалось во всяком учреждении. К. М. даже умилился этой встрече с прошлым.
– И снова мой переменился сон, – вслух, из привычки к отстранению себя, произнес К. М.
Заголовок газеты когда-то был написан акварелью или гуашью, но от времени так выцвел, загрязнился, покрылся мушиными точками, что казалось, будто его нарисовали цветными слюнями и не потрудились вытереть. Текст шел на четырех колонках, от руки, разными почерками, словно рука писавшего то удлинялась, то укорачивалась.
К. М. прочитал «наши достижения». В цифрах и графиках, составленных кое-как, на живую нитку, все же ощущался трудовой напор, мастерство и поиск молодых. Однако из сравнительных данных выходило, что индекс утешения неуклонно падал. В «вестях из-за рубежа» тоже ничего примечательного не просматривалось, – высказывания различных президентов, какие есть, от американского до президента общества любителей подледного плавания; рассуждения о практике утешительства на дальнем и ближнем востоках и в других регионах. Колонка «черного юмора» также не находила отклика в душе, взирающей на мир без улыбки. А вот «советы утешителю» стоило выучить, это могло пригодиться. Первый совет гласил: «Пауза – союзник утешителя». И все, а что делать с этой паузой, не говорилось. Следующий совет утверждал: «Прокладывая мосты понимания, не забудь про опоры». И так далее.
К. М. не стал читать дальше, а уселся за стол и раскрыл роман в том месте, где граф Лев Толстой, сам когда-то в осажденном Севастополе просадивший в карты родительский дом, в этом романе с удовольствием описывает сцену, где Андрей Болконский в лазарете дуется в карты с Анатолем Курагиным. Эта сцена, по мнению многих, была нарисована очень изящно. Так и виделось, как нервически подрагивают тонкие сухие пальцы князя Андрея, а с красивых, будто выделанных для поцелуев губ Анатоля Курагина слетают грязные мужицкие ругательства, непременно по-французски, потому что тогда даже мужики во Франции ругались по-французски.
Через час неожиданно раздался телефонный звонок, и К. М., откашлявшись, пустил в телефон бархатистый бас:
– Здравствуйте. Вас слушают. Говорите.
На другом конце телефонной линии, видимо, не приготовились к разговору, потому что женский голос, хриплый то ли спросонья, то ли утренне-нетрезвый, сказал кому-то третьему:
– Да отвяжись, не видишь, я разговариваю?
Потом в трубку:
– Хелло, это ты, новенький?
– Я вас слушаю, – мягко повторил К. М. – Говорите.
– Вот я и говорю, балда, что ты новенький. Утешитель номер четыре. А я номер два. Ясно?
К. М. промолчал, не зная, что сказать, и голос продолжал:
– Меня кличут Мариной, а тебя как?
– Инструкция запрещает называть имена, – занудил К. М.
– Видал? – произнес голос кому-то третьему, сопевшему пьяной одышкой. Этот балда верит в инструкции. Ну и идиот. Ладно, балда, слушай сюда.
– Попрошу не ос-кор-блять, – по слогам произнес К. М.
– Ты чего ругаешься? – удивился женский голос. – Вот хулиган. Ладно, хулиган, открой ящик стола.
К. М. открыл.
– Видишь справа черную коробочку?
– Вижу.
– Так вот. Там ампулы. Завтра утром после смены принесешь это мне домой.
– Инструкция…
Женский голос выругался не по-женски, затем примирительно:
– Брось. Шеф составляет инструкции для близиру. Плюнул?
– Нет еще, – улыбнулся К. М.
– Потом плюнешь. Запиши мой адрес. Записал? Повтори. Умница. Так договорились? До завтрева.
Трубка умолкла, а К. М. все еще держал ее возле уха, размышляя, какой же утешительницей может быть наркоманка. А почему бы и нет, решил он. Настроение, однако, было испорчено. Он закрыл книгу графа Толстого, заложив страницу в том месте, где князь Андрей дает пощечину шалопаю Анатолю, и, выйдя из-за стола, начал ходить по кабинету.
Он ходил и ходил по комнате, пять шагов в одну сторону, к настенной газете, пять шагов в другую, к окну, и утешался, что все образуется, что сами обстоятельства, если их раззадорить, впихнут в нужное русло, втолкнут в стойло, и зажуешь свою траву, и станешь радоваться теплому солнцу, ласковому теплу, свежему ветру и очередной случке. И все будет хорошо, как у людей.
Снова зазвонил телефон. Добродушный голос шефа, выспавшегося, насквозь уверенного в себе, жующего бутерброд с ветчиной, был незлобив и нелюбопытен.
– Скучаешь?
– Скучаю, – признался К. М.
– А что ж Толстой?
– Ни один граф в мире не избавляет от скуки.
– Ну, скучай помаленьку. Звонки были?
– Марина звонила.
– А чего? Опять, небось, ампулы в столе забыла?
– Да, просила занести к ней домой.
– А чего? Занеси. Она женщина интересная.
– Да я не в том смысле.
– И я не о том, – хохотнул шеф. – Увлекательная женщина. Несчастная, конечно, ну, так это большинство таких людей.
– Вы счастливых встречали? – спросил К. М. без интереса.
– Попадаются. Я счастливый. Еще некоторые.
– Завидую.
– А ты не завидуй. Мудрец сказал: хочешь быть счастливым – будь им. Каждый сам кузнец своего счастья. Если ты несчастлив, значит, ты не кузнец. Так говорит Канопус.
– Опять этот Канопус, – недовольно сказал К. М. – Второй раз про него слышу. Это тот, кто стихи на заказ лепит?
– Как, ты не знаешь Канопуса? Тогда ты ничего не знаешь. Неинтересно с тобой. Все. Бывай здоров, ханурик. Не унывай. С тобой весь наш дружный коллектив. И еще: особого рвения к работе не выказывай, это вредно. Можно здоровье надорвать.
Начтов исчез с линии, и снова стало скучно.
К. М. открыл окно и высунулся наружу. Для городского жителя, вспомнил он слова П. П., пейзаж есть знаковая система закрытых смыслов. Окно выходило в большой ровный двор, огороженный трехметровым забором. Ровная площадка двора щетинилась молодой, остро зеленой травой. В траве, свежей и еще редкой, как бородка на лице юноши, гомонились воробьи. В отдалении ходили и кланялись грачи. Кругом была весна.
К. М. закурил и сел у окна, положив руки на низкий подоконник. Кроликов бы здесь завести, подумал он. Надо предложить шефу. А еще лучше пару ахалтекинцев. Он представил красивых лошадей и зажмурился от удовольствия. Даже не ездить, а просто вываживать. Телефон заголосил.
– Вас слушают, – немедленно произнес К. М., взяв трубку и по-прежнему глядя во двор. Там прилетели две пары голубей и заходили кругами друг возле друга.
– Але! – послышался в телефоне сытый голос. – Утешитель?
– Да. Говорите.
– А мне нечего сказать. Ты новенький?
– Да. С иголочки.
– Во чудак! Как дела?
– А никак, – ответил К. М., чувствуя, что у звонившего просто зуд поболтать по телефону. – Все дела у прокурора, а у меня даже и делишек нет.
– Ну и ладно. Скушно у телефона цельный день сидеть?
К. М. выдержал паузу, свою союзницу, и спросил:
– У вас что-нибудь случилось?
– В том-то и дело, что со мной ничего не происходит.
– Расскажите подробней.
– А что рассказывать? Я здоров, как бугай. У меня жена. Как корова. Двое детишек. Мальчик и девочка. Бычок и телочка.
– Здоровые?
– А то нет? – удивился голос. – В родителей. Аппетиты крепкие. Желудки исправные. Все путем. Как у людей.
– Тогда в чем забота? Живите да радуйтесь.
– Живу, а радоваться неохота. Скушно.
– Ваша профессия вас устраивает?
– А то нет? Я инженер… Сначала, правда, стыдно было. Думал, детей станут в школе дразнить, вот, мол, отец с виду умный, а уже такой инженер. Стыда не обобраться. Да и баба попервости канючила: инженеришка, говорит, никакого другого занятия поприличней найтить не мог. А потом ничего, притерпелась. Детей в школе перестали дразнить. Жена успокоилась: такая, видно, судьба. Родятся же люди с другим цветом кожи – черные, синие, зеленые. Я вот родился инженером.
– Не пойму, чего вы хотите. Пейте водку.
– Это нынче не модно, – возразил голос. – Да и дорого.
