Блюз Сонни - Болдуин Джеймс (библиотека электронных книг TXT) 📗
— Нет, — сказал он, уже совсем овладев собой и, возможно, испугавшись, что обидел меня, — я не хочу играть классику. Меня интересует другое. Я… — Он сделал паузу, устремив на меня пристальный взгляд, словно взглядом хотел помочь мне понять, а потом сделал несколько беспомощных жестов, словно надеялся, что в этом помогут мне его руки, — мне придется много учиться и учиться с самого начала, но играть я хочу в джазе. — Он перевел дух. — Я хочу играть джазовую музыку.
Пожалуй, никогда слово «джаз» не звучало для меня так весомо, как теперь, в устах Сонни. Я хмуро смотрел на него — и не находил слов. Я не мог понять, чего ради хочет он тратить время, болтаясь по ночным клубам, паясничая на эстраде над толпой танцующих. Это было как-то… недостойно его. Я никогда не задумывался над этим раньше, просто не приходилось, но, пожалуй, я всегда относил джазистов к числу тех, кого отец называл бездельниками.
— Ты это серьезно?
— Да, черт возьми, серьезно.
Видно было, как глубоко он задет, как раздражен, как беспомощен — таким беспомощным я не видел его никогда.
Из самых лучших побуждений я спросил наудачу:
— Вроде… Луи Армстронга?
Его лицо стало замкнутым, как будто я ударил его.
— Ну нет, уж во всяком случае, не как это заплесневелое дерьмо!
— Ладно, Сонни, прости меня. Не надо заводиться. Просто до меня не совсем доходит — вот и все. Назови кого-нибудь, ну, какого-нибудь джазового музыканта, который приводит тебя в восторг.
— Птица.
— Кто-кто?
— Птица! Чарли Паркер! Неужто вас ничему не учат в вашей чертовой армии?
Я закурил сигарету. С удивлением и даже с какой-то иронией я обнаружил, что меня трясет.
— Я поотстал немного, — сказал я. — Ты уж наберись терпения. Ну, так кто же все-таки этот Паркер?
— Всего-навсего один из величайших живых джазистов, — сумрачно буркнул Сонни. Руки его были в карманах, и стоял он ко мне спиной. — Может быть, самый великий, — добавил он с горечью. — Потому, наверное, ты о нем и не слышал.
— Хорошо, — сказал я. — Я невежда. Извини. Сейчас же иду и покупаю все пластинки этого лабуха — ты доволен?
— Мне все равно, — с достоинством сказал Сонни. — Мне безразлично, что ты слушаешь. Не делай мне, пожалуйста, одолжений.
Только теперь я начал понимать, что никогда прежде не видел его таким расстроенным. Но другая часть моего «я» упорно продолжала считать, что его увлечение джазом — всего-навсего болезнь роста, и мне не следует особенно нажимать, не следует заострять его внимание на этом джазе. И все же мне казалось, что не произойдет ничего страшного, если я спрошу его:
— Но ведь на все это тебе потребуется уйма времени, верно? А на жизнь ты этим сумеешь заработать?
Он повернулся ко мне и присел на край кухонного стола.
— Время требуется на все, — сказал он, — и… конечно, я заработаю этим на жизнь. Но, кажется, я никак не втолкую тебе одну простую вещь: это единственное, что меня интересует.
— Знаешь, Сонни, — мягко сказал я, — люди не всегда могут заниматься тем, что их интересует…
— Нет, не знаю, — к великому моему удивлению, заявил Сонни. — По-моему, люди обязаны заниматься именно тем, что их интересует — для чего еще они живут?
— Ты уже взрослый парень, — сказал я в отчаянии, — и тебе пора подумать о своем будущем.
— Я думаю о своем будущем, — ответил он мрачно. — Все время думаю.
Я отступился. Я решил, что, если он сам не изменит своих планов, мы всегда сможем поговорить об этом позже.
— А пока, — сказал я, — тебе надо закончить школу.
Еще до этого разговора мы решили, что он будет жить в семье Изабел. Я знал, что это не идеальное решение: родные Изабел любили командовать у себя в доме, и к тому же они вовсе не были в восторге от того, что она вышла за меня замуж. Но другого выхода я не видел.
— А теперь надо заняться твоим устройством у Изабел.
Последовало долгое молчание. Он перешел от кухонного стола к окну.
— Хуже ничего не придумаешь. И ты сам это знаешь.
— А ты можешь посоветовать что-нибудь лучшее?
Сонни прошелся по кухне несколько раз взад и вперед. Он был моего роста, уже брился. Внезапно я подумал, что совсем не знаю его.
Он остановился у стола и взял мои сигареты. Глядя на меня с шутливым вызовом, он зажал одну из них в губах.
— Не возражаешь?
— Ты уже куришь?
Он закурил и кивнул, не отрывая от меня пристального взгляда.
— Я просто хотел проверить, хватит ли у меня смелости закурить при тебе. — Он широко улыбнулся и выпустил к потолку облачко дыма, — Оказывается, это совсем не трудно. — Он снова посмотрел мне прямо в лицо. — Давай поспорим, что ты курил в моем возрасте. Что, неправда?
Я ничего не ответил, но все было написано на моем лице, и он рассмеялся. Только теперь в его смехе было что-то принужденное.
— Ну конечно. И могу поспорить, что ты делал еще кое-что.
Мне стало немного не по себе.
— Хватит трепаться, — прервал его я. — Мы ведь решили, что ты переезжаешь к Изабел. Что это на тебя вдруг нашло?
— Это ты решил. Я не решал ничего. — Он остановился передо мной и прислонился к плите, скрестив на груди руки. — Брат, пойми: я не хочу больше оставаться в Гарлеме. Не хочу, слышишь?
Он сказал это очень серьезно, и в глазах его было что-то такое, чего я никогда не видел прежде: какая-то тайная тревога, озабоченность, которой он не хотел делиться ни с кем. Он потер плечо.
— Надо мне выбираться отсюда.
— Куда же ты пойдешь, Сонни?
— В армию. Или во флот — все равно. Если я скажу, что подхожу по возрасту, мне поверят.
И тут я взорвался. Наверное, потому, что мне стало страшно.
— Да ты с ума сошел! Ну зачем тебе в армию, дурак ты этакий?
— Я уже сказал: чтобы выбраться из Гарлема.
— Сонни, ты ведь школы даже не кончил. И если ты вправду хочешь стать музыкантом, то как ты думаешь учиться музыке в армии?
Он посмотрел на меня взглядом загнанного животного.
— Ну, уж как-нибудь. Может, что и придумаю. И потом, когда я вернусь, у меня будут льготы.
— Если вернешься.
Наши взгляды встретились.
— Ну, пожалуйста, Сонни, не лезь в бутылку. Знаю, что плохо, но лучшего не придумаешь.
— Школа ничему меня не учит, — сказал он. — Даже когда я хожу туда. — Он повернулся к окну, открыл его и бросил окурок наружу, в узкий проход между домами. Я смотрел ему в спину. — А если и учит, то не тому, чему тебе хотелось бы меня научить, — Он с такой силой захлопнул окно, что стекло чуть не вылетело, и повернулся ко мне. — И потом, меня тошнит от вони этих мусорных баков!
— Сонни, — сказал я ему, — я понимаю, каково тебе сейчас. Но если ты не кончишь школу теперь, позже ты будешь жалеть об этом. — Я схватил его за плечи. — И осталось-то тебе всего год — не так уж страшно. И когда я приеду, то, клянусь, помогу тебе заняться, чем только захочешь. Но потерпи до моего возвращения. Ты согласен? Ради меня.
Он не отвечал и не смотрел на меня.
— Сонни! Ты меня слышишь?
Он высвободился из моих рук:
— Я-то тебя слышу. Но вот ты никогда не слышишь меня.
Я не знал, что на это ответить. Он посмотрел в окно, потом снова на меня.
— Ладно, — вздохнул он наконец, — попробую.
Тогда я добавил, чтобы хоть немного поднять ему настроение:
— У Изабел дома есть пианино. Сможешь заниматься.
И правда, на минуту настроение у него поднялось.
— Верно, — сказал он как будто самому себе. — Я об этом совсем забыл.
Лицо его стало немного мягче. Но тени озабоченности, тревоги все еще пробегали по нему, как пробегают тени по лицу, глядящему на огонь.
Потом я не знал, куда мне деваться от этого пианино. Сначала в письмах ко мне Изабел умиленно рассказывала, как серьезно относится Сонни к своим занятиям музыкой и как сразу же по приходе из школы или еще откуда-нибудь, где он был в то время, когда ему полагалось быть в школе, он идет прямо к пианино и не встает из-за него до самого ужина. А после ужина снова садится и перестает играть, только когда все семейство укладывается спать. Он просиживал за пианино целый день в субботу и целый день в воскресенье. Потом он купил проигрыватель и начал крутить пластинки. Случалось, что целый день с утра до вечера он прокручивал одну и ту же пластинку, одновременно импровизируя на пианино. Или прокрутит какую-то часть записи, один аккорд, один такт, одну секвенцию, и повторяет то же самое на пианино. Потом снова к проигрывателю и снова за пианино.
