Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су (книги онлайн полностью .TXT) 📗

Со стороны казалось, что она вот-вот подпрыгнет от злости и негодования. Что касается Кимчхондэк, то она, не вступая в спор, быстро ушла на кухню. Ким сачжан, который, казалось бы, должен был покраснеть от стыда и злости после ее обидных слов, как ни в чем ни бывало, нарочито насвистывая, медленно исчез в направлении домика, расположенного за главным зданием, где жила мадам О. Кимчхондэк, выбежавшая с солью, стояла в растерянности, не зная, что с ней делать. Табакне велела ей унести соль обратно.

«И разве он обворовал ее, бедную, всего пару раз?» — со злостью выругалась про себя Табакне, больше злясь на то, что она ничего не может изменить, и виня себя за то, что случилось. Днем, когда было мало гостей, она, меняя своих собеседников, ворчала на них до тех пор, пока не уставала, но разве из-за этого она потеряла расположение работниц и клиентов? Наоборот, если говорить о ее популярности, то она не уступала популярности кисэн в Буёнгаке, а может, и превосходила их.

Наряд Табакне что прежде, что теперь всегда был одинаковым. Летом она носила белую рубашку мосиджоксам из ткани рами и серые брюки момпе из конопли, а зимой — стеганую корейскую рубашку нувиджоксам и свободные черные брюки момпе. Только когда ей приходилось входить в комнату с посетителями, она празднично наряжалась: надевала темно-зеленые шелковые момпе. Разумеется, надевая его, она не становилась красивей. Она родилась с некрасивым лицом, и ей ничего не оставалось, как смириться с этим, и, возможно, если бы у нее было хотя бы большое и пышное тело, она выглядела бы менее уродливо. Ей не подходил даже современный ханбок, который могла надеть почти любая женщина, поэтому ей ничего не оставалось, как надевать момпе, чтобы скрыть недостатки телосложения. Однако были такие посетители, которым, наоборот, нравилось, когда она была в момпе.

Это было немного странно, но многие из тех, кто праздно проводил время, говорили, что они специально приезжают издалека для того, чтобы поесть нурунчжи, которые соскребает со дна котла бабушка Табакне. Они часто приглашали ее поужинать вместе с ними. В таких случаях она вместе с кисэн входила в комнату к гостям. В том, что она делала в комнате, не было ничего особенного. Она садилась рядом с гостями и, когда кисэны, приветствуя их, выполняли традиционные корейские глубокие поклоны, открывала крышки чашек для риса и говорила: «Сейчас сезон пятнистой сельди, поэтому попробуйте ее обжаренную щечку. Она вкусней, если ее жевать вместе с костями так, чтобы раздавался хруст». После чего приветствовала гостя, как умела только она, обращаясь к нему на «ты», без использования уважительного «вы», принятого у корейцев при обращении: «Ну что, как идет торговля? Пак сонсэн [16], ты выглядишь гораздо лучше, чем в прошлый раз». Такое обращение было возможным благодаря ее врожденным способностям, которые позволяли ей запоминать не только имя гостя, пришедшего в первый раз, но и подробно, в деталях, его лицо.

Неважно, кто был перед ней: президент известной фирмы, знаменитый ученый или инженер из мелкой или средней фирмы, все они, как только садились рядом с ней, превращались в одинаковых торговцев. Она была человеком, который искренне верил, что все дела, будь то управление людьми, правление страной или обучение человека, не отличаются от торговли. Если кто-то из гостей, считая, что слово «торговля» ей не знакомо, обращался к ней со словами: «Бабушка, сейчас так трудно, что хоть помирай, я не знаю что делать: не идет торговля», он легко подвергался жесткой критике с ее стороны: «И что с того, значит, можно уклоняться от уплаты налога и откладывать выплату зарплаты сотрудникам, а?!» Обычно из-за резко брошенных ею слов атмосфера в комнате становилась такой напряженной, что разговоры, пение и танцы кисэн на время откладывались. Если из-за этого какая-нибудь рассерженная кисэн поднимала на нее недовольный взгляд, она не могла просто сидеть и, прежде чем уйти, глядя на нее, со злостью бросала: «Все, поняла, ухожу, шлюха!»

Она прекращала ругаться лишь тогда, когда выходила из комнаты. Но на самом деле, несмотря на показную злость и раздражение, она не обижалась на кисэн, которая сердилась на нее. Она была убеждена, что только та, у которой хватает духа сердиться на нее, сможет выжить и расцвести как цветок. Но если у нее мягкий характер, словно вода, растворенная в воде, словно вино, растворенное в вине, то ее ждет такая же печальная судьба, как мадам О. Понимая это, она иногда специально ругала их, чтобы воспитать в них характер. Что касалось посетителей, то они, желая польстить, громко смеясь или улыбаясь, говорили, что им нравится, когда она ругается, потому что тогда они видели в ней своих бабушек, покинувших этот мир. И разве то, что, когда она ругалась, людям нравилось, а от ее тела в это время поднимался, клубясь, теплый пар, и ее узкая спина в такие минуты выглядела шире хонамской равнины, не говорило о том, что людские души полны загадок, а она — необычный человек? Несмотря на то что у нее некрасивое, маленькое и узкое лицо, по ее окружению было ясно, что она счастлива одним — есть те, кто любит ее.

Табакне и Кимчхондэк, до этого сновавшие по кухне, сидели рядом на широкой деревянной скамейке с короткими ножками, чтобы немного перевести дух.

— Устала? — с участием спросила Табакне.

— Да, немного. Сегодня в каждую комнату должны накрыть и подать по шесть столов, конечно, не хватает сил. Душа всегда молода — а вот руки стали медленными, да и в боку что-то стало покалывать. Иногда в голову приходит мысль о том, что на улице такая прекрасная погода, а я, извините, ради какого-то рожна должна жить и работать в такой духоте на кухне, где даже руки не успевают высохнуть. Из-за этого у меня даже появляются мысли о вступлении на стезю порока на старости лет, и эта мысль, кажется, крепко засела у меня в мозгу, — устало улыбаясь, ответила Кимчхондэк, представив себе на мгновенье, как встает на стезю порока.

— Когда долго работаешь на кухне, — сказала Табакне, прикрыв глаза и думая о чем-то своем, — у любого, наверное, пару раз обязательно бывают такие мысли.

Несмотря на то что два высоких вентилятора беспрерывно вертелись, они были не в силах рассеять духоту на кухне. Кимчхондэк едва успевала вытирать пот, стекающий по лицу и шее, а лицо Табакне оставалось совершенно сухим. Глядя на нее, Кимчхондэк подумала: «Она особенная, что ли? Почему она не потеет?» Она с удивлением разглядывала лицо, на котором не выступила даже капелька пота.

Кухню Буёнгака по сравнению с кухнями других кибанов можно было считать просторной, потому что, когда заглядываешь туда в палящий летний день чхобок [17], сразу чувствуешь прохладу. Столы для подготовки продуктов и раковина для мытья посуды, приставленные друг к другу буквой «П», по размеру были в два-три раза больше, чем в любом обычном доме. Стены и пол на кухне были покрыты кафельными плитками, поэтому, когда работали стоя или сидя на маленьких скамейках, можно было мыть посуду и продукты, не опасаясь брызг. Если воду, которой мыли посуду или ту, которой промывали зелень в раковине, выливали на пол, то становилось прохладно. Когда кто-то, поскользнувшись, падал на пол, то он тут же поднимался, как будто ничего не случилось, и после этого кто-нибудь снова брызгал воду на плитки.

Чем же еще отличалась эта кухня от обычной? Наверное, тем, что ближе к задней двери, напротив стола для подготовки продуктов и раковины, стояла широкая деревянная скамейка на коротких ножках. Она использовалась, когда накрывали большие столы, а ночью, после того, как в соответствии с числом заказов в комнаты вносили столы, и до того момента, как их выносили обратно, на ней отдыхали кухарки. Днем она использовалась в качестве места для подготовки овощей на кимчхи [18] или хранения продуктов для готовки, поэтому она была очень важной вещью на кухне.