Хлебный год - Знаменский Анатолий Дмитриевич (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Семена отец привез в двух пароконных тавричанских ходах. Семена были отборные, литые, в казенных опечатанных мешках. Но пахать-то было ему не на чем, они с матерью долго разговаривали и решили взять только половину надела, одну десятину. Думали, что так и для хуторян-соседей лучше, тем более что при швейной машине и секретарской должности тут истинно хлеборобской работой заниматься и некогда.
Ан вечером в хату заявились Финоген с председателем. Стали уговаривать, что раз уговор был с самого начала делить по едокам, то и нечего людям головы мутить.
Странный был, по отцову разумению, разговор. Выходило, что он вовсе не знает своих соседей.
– Люди-то всякое могут подумать… – сказал Захар Иванович.
– Чего ж они могут подумать?
– А то, что особняком себя ставишь, раз от общего котла бежишь… Вроде они вот нуждаются в земле, а ты вроде не такой, как все…
– Так у меня жалованье, а у Анюты игла в руках, проживем, – объяснял отец.
– Должность-то выборная, чего об жалованье говорить… А ты человек у нас новый. Людей не надо сторониться.
Финоген все это время сидел в сторонке, опершись бородой на кулак, и все думал о чем-то. А потом сказал:
– Ежели тягла нету, так поможем. Верхнюю дернину на быках подымем вдоль лана, а ты Фоломеева мерина подпряжешь к своей кобылке и будешь пахать поперечно в другой след. Эту землицу иначе и бороновать нельзя, как после двойной пахоты…
– Оно бы хорошо… – сказал отец со смущением. Он никак еще не мог понять, чем провинился среди хуторян.
Выпили в этот раз совсем немного, одну бутылку. После Финоген свернул цигарку и спросил в задумчивости и как бы исподтишка:
– А может, ты чего новое прослышал там, в округе?.. Насчет коммуны-то как нынче вопрос у них ставят?
Захар Иванович тоже кашлянул вопросительно.
– Нет, насчет этого никаких новостей пока не слышно, – сказал отец. – В нашем хуторе с этим вряд ли чего выйдет…
– Почему это?
– А барского поместья нету. Собрания негде проводить…
– А-а… Ну, это понятно. А чего же будет в конце-то концов?
– Будет, по всему видать, ко-о-перация, – сказал отец. – В газетах ее дюже хвалят, и дело это для нас вполне подходимое.
– Это как же? – оба подались к столу.
– А просто. Через год-два кредитное товарищество такие машины пригонит в хутора, вроде английских танков, под названием фордзон. Это такая штука, говорят, что за шесть пар быков будет тянуть, можно доразу три двухлемешных букаря цеплять. И ежели на старопахотной земле, то на семь вершков запросто возьмет. Ленин прямо говорит, надо дать мужикам сто тыщ таких машин. Управлять на ней одному человеку, как у молотилки, либо у локомобиля…
– Так ведь дорогая небось машина? – озадачился Финоген, – Не по силам!
– То-то и есть, что дорогая. В том-то и весь, можно сказать, секрет… В одиночку ее никак не угрызешь. Значит, народ гуртоваться начнет, как у нас нынче. Пять, а то и семь дворов уж всяко укупят. И дальше все сообща начнется. А быкам полная отдышка выйдет, только бензин возить на поле да лобогрейки, может, таскать…
– А дальше?
– Дальше такую молотилку на колесах сделают, что сама и косить, и молотить, и веять станет.
– Не могет быть такой машины! – засмеялся Финоген.
– Ты погоди, – сказал Захар Иванович. – Ежели хорошо вдумаются, то, конечно, и сделают, у нас народ такой по городам, что… Я вон штуку под Москвой надысь видал. Мельничное колесо крутится, а вместо жерновов какой-то барабанчик вроде мясорубки. И ничего такого не видно, а на столбу лампочка огнем горит и все освещает. Я говорю: чего такое? Говорят: электростанция… Подумать, так черт те что: из воды огонь делают…
– На чем же оно там держится, спрашиваю, – продолжал Захар Иванович. – А на хитрости, говорят… Так что молотилку на колесах уж всяко придумают.
– Ну, так чего? – спросил удовлетворенно Финоген.
– Ну, так это уж будет совсем дорогая штука, ее всем хутором справлять будем. И выйдет эта самая ко-о-перация, – пояснил отец. – О ней-то в газетах и пишут. Сам Ленин будто бы советует нам это дело.
– Сам?
– Говорят, сам опять придумал. Хочет трудовика-хлебороба разогнуть, чтобы прямо ходил. А то ведь за лето по три рубахи с плеч, за сивкой-то…
– Ну, ежели сам он это говорит, тогда дело верное!
Как он с продналогом-то крепко все обдумал, сразу дело пошло! Токо непонятно мне пока, откуда такие машины возьмут?
– Для начала-то в загранице купят, а потом-то оно вроде как с горы пойдет. Тут, главное, обчин сделать. А за наш хлебец-то заграница чего хошь выложит, да еще и поклонится.
– Гоже, – сказал Финоген. – Дело вполне подходимое для нас и всего трудового крестьянства. Вот ежели бы еще добрый урожай в этом году… С завтрева пахать начнем. Так что, Митрий, готовь кобылку-то. Как в той самой ко-опе-рации…
Так судили и рядили они в тот вечер о своей будущей жизни, потому что чувствовали: по-старому теперь не проживешь. Знали: назревает что-то неизвестное, другое. И рассуждали о какой-то легкой машинной жизни, потому что уже завтра, с утра, предстояло еще поднимать крепь на бывшем отводе наличными, жидкими силенками.
Но была во всем какая-то живучая веселость, и ей-то больше всего удивлялся отец. Вот ведь люди! Пахать, считай, не на чем и семена покупные, а на душе вроде бы праздник… Истинно сказано: народ!..
Финоген Топольсков был опытный пахарь. Он поднял лемеха на крайнюю чеку и чересло пустил лишь на три вершка. Земля-то и в самом деле была тут невиданно сильная, переплетенная в тысячу корней, не раз перетоптанная конскими табунами.
А Захар Иванович велел Параньке Бухвостовой идти с флагом на дальнюю грань и стоять там недвижно, вроде маяка. Сам же взял в руки налыгач от передней пары быков и кивнул Финогену.
– Ну… С богом! – сказал Финоген, берясь за чапиги.
Быки тронули и, почуя тяжесть борозды, с ходу влегли в ярмо. А Захар Иванович пошел впереди, не отрывая глаз от флага, не сбивая шага, чтобы первая борозда была прямая, как натянутый шнур.
– Цо-об!! – достал Финоген длинным кнутом заднюю пару и налег на букарь. И тогда два отвала развернули каждый свою борозду, начали перекидывать подрезанные пласты. Затрещали ковыльные корни, словно суровые нитки, и открылась в бороздах нутряная земля, притертая лемехами и блестящая, как шлифованная смола… Земля была по-весеннему влажной и не крошилась, отворачиваясь толстым, зеленовато-черным войлоком. И шел от нее сенной, покосный дух, как от всякой новины.
Мимо крайнего надела ехали другие хуторяне, тоже сбившиеся в артели. Здоровались, снимая шапки, поздравляли с первой бороздой. Дунька Кулакова вела в поводу общественного быка с кольцом в носу, смеялась и орала на весь отвод:
– Запрягу бугая, куда люди – туда я!..
Ей улюлюкали вслед, кричали кто во что горазд:
– Ну, этот подымет целину! Токо держись!
– Гляди, чтобы борозду не заломал!
– С Паранькиным балкуном их спаровать, до самой Москвы не остановишь!
– Он у ей ученый! На нем в голодный год дрова возили!
И отец снова удивлялся. Никогда такого не было на весенней пахоте. Ехали люди в степь дружно и весело, словно на июньский луговой покос…
Урожай же с того первого артельного сева удался невиданный. Еще с весны поперло просо, как на горячей опаре, в рост и толщину, жесткими пучками. И уже в начале мая, когда в пшенице на старопахотной земле только еще перепелка пряталась, наше раннее просо уже сплелось вершками, застелило и забило сорняки, распускало метелки. Дикая, тысячелетняя сила не паханной до сей поры целины вдруг пробудилась, взрастила под вольным солнцем невиданный, красный злак.
В конце июня хорошо подсушило поля. Просяные стебли начали желтеть, а тяжелые метелки сплелись в такую гущу, что ни зайцу, ни степной птице не продраться. Хлеборобы выходили к целинной грани, радовались и, между прочим, озабоченно скребли в затылках:
– Камыш, истый камыш! Как же ее теперича убирать? Пара быков вряд ли лобогрейку потянут.
