Тень Крысолова - Заневский Анджей (книга жизни TXT) 📗
Когда я встречал Лоснящегося, я отлично знал, что тут же за ним высунется и широкая морда Седого. Я избегал таких встреч, потому что ревнивый влюбленный самец кусал всех, кто приближался к Лоснящемуся. Он боялся, что кто-нибудь переманит его и молодой крысеныш уйдет с другим самцом или самкой. Поэтому Седой поспешно загонял его в нору и стерег, притаившись поблизости. А когда Лоснящийся выскальзывал из отверстия, полагая, что его опекуна нет поблизости, тот вдруг выскакивал из своего укрытия, хватал его зубами за шиворот, за хвост или за ухо и тащил обратно в гнездо.
Но Лоснящийся вовсе не собирался бежать, наоборот – он привязался к своему опекуну и старался везде сопровождать его. Правда, Седой ходил слишком далеко, и, зная, как опасны бывают эти путешествия, он перед каждым выходом загонял Лоснящегося в нору и забрасывал выход ветками и бумагой.
Нора находилась неподалеку от свалки, куда люди то и дело высыпали песок и глину. В ямках и углублениях на поверхности собиралась вода, в которой плавали личинки комаров и головастики.
Почти тотчас же после ухода Седого Лоснящийся разгребал изнутри насыпанную кучу и вылезал на поверхность. Он усаживался на краю ближайшей лужи и вглядывался в тянувшегося к нему из воды крысеныша. Он нагибался ниже, трогал его лапками, щупал вибриссами, пытаясь разрешить странную загадку непонятного сородича, прячущегося по ту сторону водной глади.
Я подошел поближе, и в воде вдруг появилась крыса точно таких же размеров, что и я. Лоснящийся занервничал – он не привык к тому, чтобы вокруг было так много крыс. Я отскочил в сторону, и мое отражение исчезло, а он остался один на один со своим подводным двойником.
Он часто бегал от лужи к луже и терпеливо склонялся над водой в ожидании того, похожего на него, крысеныша, с которым ему ужасно хотелось пообщаться.
Проржавевшие мусорные бачки стояли у кирпичных стен покинутых людьми построек. Смеркалось. Высоко над нами свистел ветер, но ближе к земле воздух был почти неподвижен. Лоснящийся все сидел над большой лужей, всматриваясь в свое уже нечеткое в сумерках отражение.
Он смотрел, смотрел, вертел головой, но видел все меньше и меньше, потому что быстро приближалась ночь. Из-за кучи гниющих кочанов капусты я видел, как он крутит шеей, дрыгает хвостом, встает на задние лапки.
Неожиданно от построек оторвалась длинная тень и бесшумно двинулась к сидящему на краю лужи Лоснящемуся. Человек в сером плаще с капюшоном был очень похож на крысу. Мыслил и чувствовал он, видимо, тоже по-крысиному – иначе как бы ему удалось учуять или заметить покрытую серой шерстью спину на фоне такой же серой воды?
Крысолов подобрался незаметно и неожиданно нагнулся над Лоснящимся, который, наверное, увидев его отражение, подумал, что это Седой вернулся с прогулки и собирается тащить его зубами за ухо обратно в гнездо.
Крысолов молниеносно схватил Лоснящегося за шкирку, задушил двумя пальцами и бросил в висевшую на поясе сумку.
Мне показалось, что я уловил едва слышный писк. Может, это был единственный звук, который за всю свою жизнь издал Лоснящийся?
Крысолов удалился, длинными шагами пересекая пустынную свалку. И тут я заметил Большого Седого Самца, сидевшего неподалеку от меня. Сжавшись в комок, он скрипел зубами от ярости.
Он бросился к луже, потом побежал в нору. Вернулся и снова обежал лужу кругом. Он бегал так всю ночь, пища и призывая Лоснящегося. А ведь он видел, как Крысолов схватил его и бросил в свою сумку!
Вскоре Седой исчез. Может, он пошел за Крысоловом, который таскался со своей дудочкой по складам и свалкам? А может, просто ушел подальше отсюда и где-то строит новую насыпь из мусора?
Кучу собранной им рухляди, маскировавшей скрытую в подвале нору, вскоре разрушили весенняя буря и ливень.
Еще долгое время, приближаясь к тому месту, где жил Седой, я останавливался опасении, что он вот-вот выскочит, бросится на меня и прогонит прочь.
По ночам я странствовал по городу – не столько в поисках еды, которой в огромных складских зданиях и на свалках всегда было вдоволь, сколько подгоняемый любопытством.
Я не мог вынести постоянного топтания по одним и тем же подвалам, каналам и постройкам, я чувствовал непреодолимую жажду познания, меня манили открытия, я хотел знать – что же там дальше, за пределами этих прибрежных улочек и подземелий большого, шумного порта.
Мне нужны были эти путешествия. Я спускался в каналы и бежал по туннелям, не обращая внимания на льющиеся отовсюду потоки воды и грязи. И я бродил так до тех пор, пока не выматывался окончательно и пока у меня не оставалось одного-единственного желания – заснуть.
Тогда я отдыхал, прижавшись к холодной каменной стене и возвращался обратно или шел дальше, вперед и вперед, в погоне за тем, чего я ещё не знал.
Меня гнало в непрерывные скитания сознание того, что жизнь существует и там, где я ещё не был; что там, за теми подвалами, которые я только что миновал, есть следующие, которых я ещё не видел, может быть, опасные, но главное – другие, и только от меня одного, от силы моих крысиных лапок зависит, смогу ли я познать их.
В этих своих скитаниях я не одинок. Мне нередко встречаются крысы, кружащие, как и я, по самым границам наших семейных территорий.
Я встречал и крыс совсем иной окраски, с совсем другим запахом – чужих, неуверенных, не знающих, что их ждет здесь: найдут ли они себе новое гнездо или будут изгнаны отсюда.
Встречались и крысы, блуждающие группами и целыми семьями в поисках неизвестной, иллюзорной цели, в которую мы верим, не зная даже, существует л” она.
Встречались одиночки, быстро перебегающие улицу в страхе перед хищными птицами и кошками, и я знал, что ничто не заставит их свернуть в сторону или повернуть назад.
Но я не бегу вслепую – лишь бы вперед, вперед и дальше… Я иду, потому что предчувствую, мыслю, ощущаю, потому что жажду этих скитаний, жажду самостоятельно выбирать себе путь.
И этой путеводной мысли я заставляю служить свои деликатные, хрупкие конечности, чувствительные пластинки моих ушей, мой острый, видящий даже в темноте взгляд, вылавливающее мельчайшие оттенки запахов обоняние – все мое тело, от вибриссов, предупреждающих о препятствиях на пути, до чувствительного к холоду кончика хвоста.
Куда?
Между скользкими стальными решетками, прикрывающими вход в подземные каналы, и жилищами спящих людей я вдруг неожиданно открыл для себя незнакомое пространство – ночь, первые вопросы жизни и шум лениво текущей воды.
Страх – это сила жизни. Он объединяет, как сеть подземных тоннелей. Страх постоянно сидит в нас и лишь иногда выползает наружу, пищит, стонет, воет, заставляет спасаться бегством. Началом самосознания живых становится страх за собственную жизнь.
Здесь, в портовом городе, который, как мне кажется, я познавал подвал за подвалом, дом за домом, ещё остались места, куда не ступала моя нога. Почему я обходил их стороной? Ведь достаточно свернуть вон в тот канал или пролезть вот в этот ведущий наверх колодец. А может, я обходил эти места стороной только потому, что большинство местных крыс избегают их? Потому что все другие ходят своими, давным-давно протоптанными путями?
Мы всегда добегаем до обвалившейся стены и сворачиваем в сторону лишь у этих развалин.
А если бы я свернул, не доходя до этого места? Или за этой вот кучей камней пошел прямо, не обращая внимания на то, что все остальные крысы здесь поворачивают?
Но я продолжаю идти среди других крыс, сворачиваю вместе с ними, вместе с ними обхожу препятствия на пути. И все же почему меня, как магнитом, влечет вон тот льющийся с высоты мутный поток смешанной с перьями крови, разбавленной горячей водой? Он льется, растекается по сторонам, распространяя вокруг запах страха смерти, запах, который предостерегает – не ходи туда! Не лезь в это отверстие! Любопытство может убить тебя, любопытство опасно…
