Welcome to Трансильвания - Юденич Марина (читать бесплатно полные книги txt) 📗

— Да.

— Великолепно! Я рад, что не обманулся в вас, дорогой Рихард! Что пьют немцы в торжественных случаях?

— То же, что и все прочие. Шампанское.

— Не против бокала «Dom Perignon»?

— Пожалуй. Теперь я могу задать еще несколько вопросов?

— Разумеется. Я обещал и не намерен…

«Dolder Grand Hotel» — пожалуй, самый респектабельный и роскошный отель Цюриха.

Белоснежное здание утопает в зелени на берегу крохотного озера.

Неспешный, деловой, суховатый и немного чопорный в своем финансовом могуществе город предпочитает держаться на почтительном расстоянии. Он расположен внизу у подножия холма, со склона которого взметнулись островерхие башни «Dolder».

Здесь находят приют самые почтенные гости финансовой цитадели. Эти превыше всего ценят покой и уединение.

Убранство пиано-бара в этой связи, похоже, продумано до мелочей.

Толстый ковер на полу и тяжелые, красного бархата, скатерти на столах скрадывают шаги и звон посуды.

Мягкий полумрак позволяет хранить инкогнито.

Даже музыка звучит здесь не для того, чтобы быть услышанной. Ее задача — заглушить случайно сорвавшиеся с чьих-то губ неосторожные слова.

Задумчивый пианист едва касается клавиш старинного рояля, в рассеянности вроде и даже слегка небрежно наигрывая бесконечную легкую мелодию.

Разумеется, это всего лишь иллюзия.

Маэстро по-настоящему талантлив — импровизации почти виртуозны.

Один из двоих полночных посетителей, доселе погруженных в беседу, внезапно поднимает голову и прислушивается.

— Что это? — интересуется он у собеседника, прерывая того едва ли не на полуслове. — Вы не знаете, что он играет?

— Понятия не имею. Признаюсь, я не знаток классики.

— Это не важно, просто вслушайтесь в мелодию… Она прекрасна, вы не находите? Хотя скорее тревожит, нежели

Услаждает слух.

— Да? Возможно. Будем считать, что это мелодия старого Цюриха.

— Похоже на Вагнера…

— Так думают многие, смею заметить. Но это Липиньский. «Фурии».

Пожилой официант возник у столика беззвучно, повинуясь слабому взмаху руки того господина, который, по собственному признанию, не слишком разбирался в классической музыке.

— Липиньский? Ничего не говорит. Но… «Фурии», вы сказали?! Позвольте, «Валькирии» Вагнера… Вы не находите?

— Не только я, мой господин.

— Удивительное совпадение…

— Вы правы, мой господин. На это иногда обращают внимание. Вы что-то хотели, господа?

— Бутылку «Dom Perignon».

— Разумеется.

Официант удалился, неслышно ступая по толстому

Ковру.

— Что вас так удивило, Рихард?

— Валькирии…

— Это что-то мистическое, по-моему?

— Мистическое, да.

— Я бы не стал удивляться. Принимаясь за такую работу, нужно быть готовым ко всякому.

— Вы это серьезно?

— Время покажет.

Седовласый официант бесшумно установил подле них

Маленький столик.

Через несколько секунд появилось тяжелое серебряное

Ведерко, запотевшее ледяной влагой.

Глухо хлопнула пробка, вылетая из массивной бутылки.

— За ваш успех, Рихард!

— Быть может, все же — за наш успех?

— Сначала — за ваш. Я, как водится, пристроюсь на марше.

Маэстро по-прежнему наигрывал Кароля Липиньского. Мистические фурии, казалось, зримо парили в таинственном полумраке.

Черный день на Черной горе

Гору и в самом деле называли Черной.

Только что ж с того?

Много в здешних местах разных «цветистых» названий — Черные, Белые и Зеленые горы.

Реки — опять же! — Черная Тиса и Черный Черемош, к примеру.

А уж Зеленых поселков, холмов, распадков и прочей географической малости — и того больше.

Одно слово — Карпаты.

Легенды о них сложены разные.

Есть и «черные».

Мрачные, пугающие, населенные всякой нечистью — колдунами, оборотнями, вурдалаками, «проклятыми» скалами, «чертовыми» перевалами и мостами.

Да и как обойдешься здесь без страшных сказок?

Вот она, на пути в крохотный Селятин, прямо по мелкой, неширокой речушке проходит румынская граница.

А за ней рукой подать до самой Трансильвании — места, если верить преданиям, вовсе жуткого.

Так то ведь — преданиям!

Мало ли их сложено?

И какие, скажите на милость, горы обходятся без преданий? На то они и горы, чтобы хранить в глубоких, тесных ущельях и потаенных каменных пещерах разные тайны.

Народ здесь — тоже надо признать — несколько странный.

Не то чтобы злой или — того хуже — жестокий, просто замкнутый. Крохотные города и маленькие деревушки отгородились от мира неприступными скалами, крутыми перевалами и бурными реками.

Кажется порой, что и время само не хочет взбираться на

Эти вершины.

Все здесь так — или почти так, — как сто, если не двести лет назад.

Обычаи, привычки, нравы.

Да и как добраться сюда?

От вокзала в Черновцах, через Сторожинец и Долишный Шепит пролегает узкая асфальтовая дорога.

Но и только.

За Шепитом она кончается, и дальше — вверх в горы, через Вижницу и Немчич, вниз к Селятину и потом к заповедной Пугале, добирайся как знаешь, почти наугад.

Разные тропинки попадаются под ноги — только знать бы еще, куда они заведут, в какую карпатскую глушь?

Все так.

Однако ж Богдан Славич десять без малого лет возглавлял областное управление уголовного розыска, именуемого теперь, на западный манер, криминальной полицией. Да разве в названии суть?

Суть была в том, что к местам этим Богдан, выпускник юридического факультета Львовского университета, привык. Полагал, что знает их хорошо. И — слава Господу! — службу нес исправно.

Правду сказать, случалось за эти годы всякое. На памяти полковника Славича не было такого дня, когда областной уголовный розыск остался бы без работы, заскучал, и уж — тем более! — не доводилось ему почивать на лаврах.

Жизнь не скупилась на малоприятные сюрпризы, часто

Подбрасывала загадки, порой — страшные, кровавые, порой — откровенно жуткие, леденящие кровь.

И все же картина, представшая перед глазами Богдана в маленьком деревянном домишке на окраине Путилы, навек запечатлелась в памяти сыщика, заслонив собой все виденное прежде.

— Я тут до вашего приезда ничего не трогал. И никому не велел… — Местный участковый топтался у двери, откровенно тянул время. — Только увез… этого… задержанного от греха подальше.

— Правильно!

Богдан уверенно переступил порог и… запнулся, словно наскочив на невидимую преграду.

Желудок немедленно скрутило сильной, болезненной судорогой, и к горлу стремительно рванулся горячий, горький комок.

Такого с полковником Славичем не случалось давно.

Со студенческой, пожалуй, скамьи.

Память немедленно воскресила забытую картину.

Холодное, сырое, пропахшее карболкой и хлороформом помещение городского морга.

В центре зала, на ржавой, скрипучей каталке нечто бесформенное, студенистое на вид, покрытое желто-зеленой, отвратительно пахнущей слизью.

Слово «эксгумация», произнесенное кем-то.

Голос доносится издалека, хотя молодые люди — человек десять его однокурсников и однокурсниц — сгрудились тесной стаей, испуганно жмутся друг к другу.

Жесткий спазм в желудке — и горячий комок неудержимо рвется наружу.

Тогда Богдан не смог сдержать тошноту, растолкав однокурсников, бросился к двери, зажимая рот ладонью.

Вслед за ним рванулось еще несколько человек.

Теперь он сдержался.

Только сглотнул тяжело сгусток горькой слюны, наполнившей рот.

И слегка отступил назад.

Хотя ничего даже отдаленно напоминающего эксгумацию здесь не было.

Напротив, тело, распростертое на дощатом полу, было свежим.

Но — Господи, твоя власть! — разве от этого было легче?!

Ребенок — мальчик лет семи, не полный, но ладненький, с аккуратными, словно игрушечными, ручками и ножками, круглой, коротко остриженной русой головой — был положен в центре комнаты.