Сфера - Валентинов Андрей (читать книги без сокращений .txt) 📗
[…………………………..]
– Закрыто… Опередили! Видишь, там, слева, могилы? Вход в Туннели! Мы должны успеть. Должны!
5. ДОМ «SALVE»
(Chor: 0’19)
В этот дом я никак не хотел попадать.
В нем самом нет ничего плохого, напротив, часто здесь бывал, я его очень хорошо помню.
…Если заходить с улицы, то прямо – дверь в сад, комнаты – направо. Нет, не совсем так, направо – большая зала, высокие окна выходят на тихую улицу…
Почему тихую? По ней же ходит трамвай!.. Нет, не ходит, трамвай ходил раньше, когда было светло. Теперь – пусто, и улица пуста, и сад.
Итак, зала, из нее выход в комнаты. Самая дальняя имеет балкон… Нет, какой балкон, дом одноэтажный! Там выход на крыльцо, на старое потрескавшееся крыльцо, на нем хорошо пить чай – и смотреть на сад.
…Сада нет. Двор пуст, ни деревца, только у дальнего забора – уродливый сарай.
А еще над входом есть надпись, кажется, арабская, витая вязь в три строчки… Отчего – арабская? Арабская была возле источника, того самого источника, возле которого столько лет…
Где? Когда? Отчего не помню? Или это было «там»? Иногда путаешь «там» и «здесь». Арабская надпись, три строчки. Потом камень украли, грубо выломали, осталась дыра с неровными, серыми краями.
[…………………………..]
Надпись на латыни! Большие ровные буквы: «SALVE». Когда не сплю, то, конечно, знаю, что они означают, но сейчас… Даже любопытно, отчего мы (мы? оба мы – я!) помним так по-разному? «Salve»…
«Здравствуй»! Всего-навсего «здравствуй»! Все-таки вспомнил. «Здравствуй», «привет» – а также «прощай». Латинское наречие от «salvus»…
А на каком языке мы все «здесь» разговариваем? Я всех понимаю, меня тоже…
В Дом «Salve» заехали зря. «Мы» – кто? Ехали на велосипедах, как раз с севера, по дороге, которая ведет…
Не важно! Это все не важно. Вместо того чтобы свернуть направо, к дому, мы (я?) поехали налево, по этой тихой улице. Как же я мог забыть? На севере почти всегда вечер, оттуда очень опасно возвращаться, надо ехать дальше, к морю, как можно дальше. За перевалом безопасно, там ночь не нагонит.
Я оказался здесь. За окном – вечер. Кладбище рядом.
Днем могилы почти не видны. Только если нет солнца, если осень, они иногда появляются. Но тогда можно не бояться, можно спокойно бродить по аллеям, читать надписи на надгробиях, листать рукописи…
Отчего так? Почему на могилах лежат рукописи? Не книги – листы бумаги, исписанные обычными чернилами? Ведь «здесь» тоже бывают дожди! Кажется, на некоторых надгробиях есть козырьки, но все же… Впрочем, я давно такого не видел, даже днем стараюсь держаться подальше.
Может, тут и остаться, в Доме «Salve»? Ночью тут не страшно, страх сюда не войдет, останется снаружи, на тихой улице, даже если надгробия окажутся у самых окон.
Нельзя! Так можно было поступить раньше, когда было светло. Теперь – нельзя. Кажется, именно здесь я умер в первый раз…
Идти некуда. Днем улица тянется дальше, там даже можно сесть на автобус. Ночью – глухо. Тупик. Сейчас – Время Кладбищ.
Когда светло, можно не бояться, и я иногда обхожу их все – и то, что под окнами, и дальнее, и военный мемориал, где у служителей черные повязки с «мертвой головой». Обходил – прежде. А вот сейчас – нельзя, нельзя, даже днем!..
Выходит, я был прав? «Здесь» тоже есть Время? Не дискретное, рваное – а самое настоящее? С каждым годом все меньше света, все чаще – ночь. А что впереди?
Могилы у самых окон.
«Там», в неспящем мире, я часто удивляюсь, особенно после очередного кошмара. Чего я боюсь «здесь»? Это же не голливудская чернуха, среди могил не бродят вурдалаки, не подстерегают мертвецы.
Бродят! И подстерегают. Только «здесь» они – не мертвецы, разница между ними и живыми совсем другая. Но не в этом дело. Да, просто старое кладбище, возникающее под вечер и исчезающее с рассветом. Идти совсем недалеко, главное – добраться до церкви. Это совсем рядом, даже теперь она хорошо видна. Возле церкви всегда есть люди, живые, не живые – не важно. Не тронут. От церковных врат – всего две сотни шагов до ближайшей улицы. А до дома – еще три сотни с половиной.
Показалось! К счастью, сегодня тихо. «Здесь» по ночам обычно тихо, но не дай бог услышать!..
Все так, но дело не в дистанции. В конце концов, кладбище можно перелететь. Взлетать ночью трудно, но все же я летал раз в полной темноте, почти касаясь черных холодных крон. Тогда удалось уйти. Дело совсем в другом – в страхе. Это «там», у неспящих, страх внутри – в сердце, в мозгу. «Здесь» мне бояться нечего, страх приходит со стороны – как ночь. Как Смерть.
Пора уходить! В доме слишком темно, я не один, там, за дверями, ждут. Сейчас послышится скрип…
Скорее!
Может, он такой и должен быть, Ад? «Там», среди неспящих, мне очень нравится фраза: «Ад в нас самих». Вроде бы правильно, это мне САМОМУ снится! Но «здесь» понимаешь – все сложнее. «Там» от меня мало что зависит, мир слишком огромен, слишком сложен. «Там» я даже не песчинка – атом. «Здесь» мир меньше, но от меня не зависит вообще ничего. Даже не знаю, что увижу завтра, утро ли будет, вечер…
Утро, солнце, полет – Рай. Ночь, страх, могилы – Ад.
[…………………………..]
Главное – не оглядываться. Не потому, что можно оступиться, аллеи тут ровные, а если яма… Если яма, ничто не спасет. Просто оглядываться НЕЛЬЗЯ – как и смотреть в зеркало. Но зеркало – это всегда, оглядываться же…
Сколько я прошел? Церковь еще далеко, она даже дальше, чем была!
Нет! Не бояться! Только не бояться, они чувствуют, чуют, как собаки…
Чуть правее – аллея, на которой была яма-стадион. Та самая, покрытая льдом, откуда появлялся Он. Стадион – Он… Смешно! Ведь тогда было светло, так что зря боялся. Но я еще ничего не знал, меня тогда даже волны пугали.
Совсем темно, церковь исчезла. Ничего, я иду правильно, не собьюсь, да и полная темнота – не так плохо. Я не вижу – меня не увидят.
…Справа склеп. Разрушенный, с выломанными черными плитами. Днем туда можно даже спуститься.
От таких снов станешь глушить себя психотропами! Приснится – и ходишь больной полдня. Бабушка советует пить валерьянку, ей все кажется, что ее маленькому внуку пять лет. Так в пять лет я ничего не боялся, разве что ямы, где поджидал Он. Ну и волн, конечно. Валерьянка! Эх, бабушка!..
Вот и церковь. Ночью в ней всегда служба, из приоткрытых врат сочится свет… Нет, заходить не стану, сейчас там слишком много мертвых. Не тронут, но это их час, их ночь. Под огромным куполом слышится пение, но поют не те, кто пришел, они стоят молча, неподвижно, даже губами не шевелят. В пасхальную ночь в церковь приходят только живые, но до Пасхи еще очень далеко.
Аллея! Всего две сотни шагов…
[…………………………..]
Я-неспящий знаю, что смертен. Я, который «здесь», знаю это еще лучше. «Там» я уверен, что после смерти мир останется – лишь меня в нем не будет. А вот я-здешний… С точки зрения «дневного» материализма «здесь» должно исчезнуть, сгинуть вместе со мной. Логично – но логично и другое. Этот мир, мир «здесь», как и тот, где не спят, существовал ВСЕГДА, лишь я появился недавно. Когда меня-неспящего не станет, я-здешний… Исчезну? Останусь «здесь» навсегда? А остальные – те, что «здесь» постоянно? Вдруг и они когда-то…
[…………………………..]
Можно не оглядываться – ворота позади. Повезло, в эту ночь я ушел от страха. И никакой храбрости нет, страх – как ветер, как дыхание чумы, от него ничто не спасет. Но сегодня…
Горят фонари. Значит, на моей улице они тоже горят, так всегда бывает.
Спокойная ночь!
Можно не торопиться, можно пройтись по улице, свернуть налево, там спокойно и тихо. Можно даже пройти к площади, к самому Зданию…
– Не хочу идти домой.
6. ХРУСТАЛЬНЫЙ СОН
(Rezitativ: 0’39)
Зеленый глаз электронных часов честно высвечивает 2:43, фонарь за окном давно погас, тьма в коридоре загустела, налилась чернотой.
