Другие голоса, другие комнаты - Капоте Трумен (книга жизни txt) 📗
Ромео завел Джоула за конюшню, на задний двор, где лошади в упряжках и верховые стояли так тесно, что хвостом не могли взмахнуть, за что-нибудь не задев.
– Вон он, Джизус Фивер, – сказал Ромео.
Джоул и сам уже увидел пигмея, скрючившегося на сиденье серой повозки в конце двора: на зеленом разливе неба четко вырисовывалось доисторическое лицо малюсенького негра.
– Не будем пугаться, – сказал Ромео, нерешительно прокладывая путь через лабиринт повозок и животных. – Держи меня крепче за руку, белый мальчик: Джизус Фивер – старый ворон, ты такого сроду не видел.
– А я и не пугался, – ответил Джоул, и это было правдой.
– Тсс!
Когда мальчики подошли поближе, пигмей настороженно накренил голову, затем медленно, стаккатным движением заводной куклы, повернулся, и глаза его, слабые желтые глаза, обсыпанные молочными мушками, уставились на них с сонной отрешенностью. Нелепый котелок у него на голове был залихватски сдвинут набекрень, а из-за яркой полосатой ленты на тулье торчало пестрое индюшачье перо.
Ромео замер в нерешительности, словно ожидая, что руководство возьмет на себя Джоул, но белый мальчик молчал, и тогда он заговорил сам:
– Хорошо, что вы в город приехали, мистер Фивер. Этот маленький джентльмен, он родич Скалли, приехал в Лендинг жить.
– Я сын мистера Сансома, – сказал Джоул и, глядя на темное высохшее лицо, сразу понял бессмысленность своих слов. Мистер Сансом. А кто он такой? Никто, ничто. Как видно, имя это мало говорило старику – его запавшие, будто незрячие глаза смотрели на Джоула без всякого выражения.
Потом Джизус Фивер почтительно приподнял шляпу.
– Приказывали, чтобы я его тут нашел. Мисс Эйми приказывали, – просипел он. Лицо у него было как черное сморщенное яблоко и почти истлевшее; полированный лоб блестел так, словно фиолетовый свет шел из-под кожи; серповидная поза наводила на мысль о сломанном хребте: печальный согнутый карлик, исковерканный старостью. А еще – фантазия у Джоула разыгралась – было что-то от колдуна в этих желтых крапчатых глазах, мудреное что-то, намекавшее… ну, на волшебство и всякие штуки, про которые читано в книгах.
– Я тут со вчера, с позавчера, потому что мисс Эйми приказывали: жди. – И он весь сотрясся от глубокого вдоха. – Много говорить не могу, сил нету. Полезай, мальчик. Дело к ночи, а ночью мне беда с костями.
– Иду, мистер Джизус, – без большой радости сказал Джоул.
Ромео подсадил его и подал чемодан. Повозка была ветхая, разболтанная – вроде тележки уличного торговца, только побольше, – и устлана сухими листьями с кукурузных початков и кисло пахшими мешками.
– Трогай, Джон Браун, – убеждал старик рыжего мула и похлопывал вожжами по спине. – Ходи ногами, Джон Браун, ходи ногами.
Повозка медленно выкатилась со двора и со скрипом по тропинке – на дорогу. Ромео забежал вперед, звучно шлепнул мула по крупу и унесся; Джоула подмывало воротить его: он вдруг понял, что совсем не хочет ехать в Скаллиз-Лендинг один. Но делать было нечего. Бородатый пьяный перед конюшней уже перестал плясать, а паршивая собака, сидя у корыта, вычесывала блох. Валкие колеса вздымали клубы пыли, и они висели в зеленом воздухе, как мелко смолотая бронза. Поворот; Нун-сити скрылся из виду.
Была ночь, повозка ползла по необитаемому проселку, колеса переминали глубокий тонкий песок, глушивший одинокие шаги Джона Брауна. До сих пор Джизус Фивер подал голос только дважды – и оба раза для того, чтобы пригрозить мулу какой-то китайской казнью: посулил шкуру снять живьем или башку топором расколоть, а может, и то и другое. В конце концов он сдался и, по-прежнему согнувшись крючком на своей доске, уснул. «Далеко еще?» – спросил один раз Джоул – ответа не было. Намотанные на запястья вожжи болтались свободно, но умный мул тащил повозку без указчиков.
Обмякший Джоул тряпичной куклой лежал на подстилке из шелухи, и ноги его свешивались с задка повозки. Лозами звездного инея проросло южное небо, и глаз его вязал в морозные узоры россыпь звезд, тут угадывая шпиль, там – невиданный цветок, там – прыгнувшую кошку, там – очертания головы и другие чудные картины, какие складываются из снежинок. Висела яркая, чуть красноватая луна в третьей четверти, ночной ветер жутко колыхал шали бородатого мха на проплывавших деревьях. В бархатной мгле там и сям зажигались светляки, словно сигналя друг другу кодом. Упокоенно и безмятежно слушал он отдаленный пилящий хор ночных насекомых.
А потом звуки пустынной природы прорезал детский дуэт: «Куда синица бедная от холода летит?..» Как призраки скользили они под луной по заросшей бурьяном обочине. Две девочки. Одна шла легко и плавно, движения другой были резки и стремительны по-мальчишески – ее-то он и узнал.
– Эй, здорово, – храбро сказал он, когда повозка поравнялась с девочками.
Обе еще раньше заметили повозку и даже сбавили шаг; тем не менее, вторая девочка как бы вздрогнула от неожиданности и вскрикнула: «Ах, боже мой!» Волосы у нее были длинные-длинные и доставали до бедер, а лицо, хоть и едва различимое, смазанное потемками, показалось Джоулу очень красивым и очень дружелюбным.
– Как мило, что вы едете в ту же сторону и можете нас подвезти!
– Садитесь, – сказал он и подвинулся, освобождая место.
– Я – мисс Флорабела Томпкинс, – объявила она, легко вспрыгнув на повозку и одергивая платье под коленями. – Ваша повозка из Скаллиз-Лендинга? Ну да, это Джизус Фивер… Он спит? Нет, это просто невероятно. – Она щебетала, словно подражая какой-то знакомой немолодой даме. – Залезай же, сестра, тут сколько угодно места.
Сестра тащилась рядом с повозкой.
– У меня покамест две ноги, благодарю покорно, и не такая я мальчишница, чтобы они у меня вдруг отнялись, – сказала она и выразительно подтянула шорты.
– Ты садись, пожалуйста, – слабым голосом сказал Джоул, не зная, что еще сделать: девчонка была странная, сомневаться не приходилось.
– А, пустяки, – сказала Флорабела Томпкинс, – не обращай на нее внимания. Вот это мама и называет «айдабелиной дурью». Пусть себе ковыляет, сколько ее дорогой душе угодно. Ее бесполезно уговаривать – Айдабела у нас своевольная. Спроси кого хочешь.
– Хе, – только и промолвила в свою защиту Айдабела.
Джоул переводил взгляд с одной на другую и наконец пришел к выводу, что ему больше нравится Флорабела; она была красивая, по крайней мере, такой ему представлялась: он не настолько хорошо ее разглядел, чтобы решить окончательно. Во всяком случае, сестра не была сорванцом, а к сорванцам он питал особую ненависть еще со времен Айлин Отис. Айлин Отис, маленькая мясистая хулиганка из их квартала в Нью-Орлеане, имела обыкновение устроить ему засаду, сорвать с него штаны и закинуть на дерево. Тому уже много лет, но до сих пор при воспоминании о ней он приходил в бешенство. Рыжая сестра Флорабелы показалась ему второй Айлин Отис.
– А у нас, знаешь, прелестный автомобиль, – сказала Флорабела. – Зеленый «шевроле», в него шестеро помещаются, и никто друг у дружки на коленях не сидит, и в нем настоящие занавески – поднимаются и опускаются, когда дергаешь за игрушечных младенчиков. Папа выиграл этот «шевроле» у одного человека на петушиных боях – что было с его стороны очень умно, по-моему, хотя мама другого мнения. Мама исключительно честная и петушиных боев не признает. Это я к чему говорю: вообще-то мы к чужим не подсаживаемся, тем более к незнакомым… конечно, Джизуса Фивера мы знаем… немножко. А тебя как зовут? Джоул? А фамилия? Нокс… Ага, Джоул Нокс, я это к тому говорю, что обыкновенно нас возит в город папа на автомобиле… – Она трещала и трещала, и он с удовольствием слушал, пока не оглянулся на сестру; ему показалось, что она смотрит на него странно. Их взгляды встретились, и луна помогла прочесть выражение: без улыбки, но с веселым интересом они словно сообщали друг другу: А ты тоже – ничего особенного… – а один раз я прищемила Айдабеле руку дверцей, – Флорабела продолжала рассказывать об автомобиле, – и теперь у ней ноготь на большом пальце совсем не растет: весь толстый, черный. А она не плакала и не злилась – очень мужественно с ее стороны; я бы, например, не могла с таким противным, страшным… Протяни сюда руку, сестра.
