Стройбат - Каледин Сергей (книги онлайн полные .TXT) 📗
– Евре-ей? – вдруг спросил Фиша.
– Чего? – недозевнув, щелкнул зубами Костя. Фиша строго смотрел на него своими подслеповатыми припухлыми глазами в пушистых ресницах.
– Он – евре-е-ей?
– Кто? – Костя наморщился и заглянул в учебник, отыскивая сомнительное место. – Лев Силыч?.. Ты что, Ицкович, спятил? – Костя взглянул на обложку сборника. – И где ты ахинею такую выискиваешь?.. Это ж для филфаков!
Фиша пожал плечами, вытащил окурок о рта, напустив в него слюны, и кинул в закрытую форточку. Окурок отскочил от стекла и шлепнулся на раскрытую тетрадь, цыкнув на текст желтоватой слюной.
– Очки надо носить. Глаза посадишь.
– Разбил.
– А новые заказать – трешку жалко? Ладно, поехали. «…Во дни получения он хаживал в кухмистерскую, где за полтину медью обедал не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом».
– Ты не забыл, что ты должен мне пятьдесят восемь рублей? – не поднимая головы от писанины, тихо напомнил Фиша.
Костя шваркнул сборник диктантов об стол, как разгневанная учительница.
– Еще раз о деньгах – и все!
– Почему ты так волнуешься? Ты не волнуйся. Ты диктуй мне помедленнее.»…Не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом».
– «…После такого обеда, – хмуро продолжил Костя, – ему снились суп со свининой…»
– Не так быстро! – взмолился Фиша.
– Ладно, – буркнул Костя. – Проверяй ошибки.
Он захлопнул сборник и подошел к окну. Стройбат был пустой. Почерневшие сугробы вокруг плаца даже на вид были шершавыми.
Солнце заваливалось за штабной барак, дело к обеду. А после обеда и покемарить можно, ни одна собака не пристанет. Это тебе не у подполковника Чупахина на Урале. Тот уже с семи утра мучил. Ночь еще, можно сказать, минус сорок, – а он их на разводе по часу держал. Наставлял, как нужно трудиться. И уши у шапок опускать не разрешал. Правда, и сам, гад, стоял мерз. Потом оркестр вылазил, и под музыку – на работу. «С места с песней». А до работы три километра.
А ту-ут?.. За полтора года – одна тревога. И ту Лысодор сдуру учудил. Прикатил на своем «Запорожце» ночью: «Тревога!» Ну, побежали. До губы добежали и обратно, а Лысодор уже укатил досыпать. Такая вот армия. Спесифическая, как Райкин скажет. А политзанятия?.. Тут у руководства одна политика: не перепились бы в зарплату, не передрались бы, не подохли…
Раз, проходя мимо, Костя услышал, как старшина их роты Мороз да Лысодор
– дружки закадычные – горевали, закрывшись в каптерке, выпивали потихоньку. «Какая ж это умная голова придумала, – сокрушался Лысодор, – создать в Городе неуправляемую часть. Больше тыщи головорезов! В Городе! Посреди баб, детишек… При Сталине бы…»
А кто их слушать будет? Один майор, другой старшина. Не сообразили после войны, куда податься, вот и застряли в стройбате. Сиди теперь в каптерке да начальство втихаря поругивай…
После обеда Костя сразу заснул и очнулся только к вечеру совершенно трезвым. Помотал головой: не кружится. Не подташнивает, пакость во рту исчезла. Ожил.
Костя засел в бытовку и начал сосредоточенно загонять в погон гимнастерки фторопластовую пластину, чтоб плечи не обвисали. Чего другого, а фторопласта в Городе навалом – нефтекомбинат под боком. Крупнейший в Европе. Все в этом Городе через наоборот. И нефтекомбинат – чистый яд – чуть не в центр Города воткнули. Ветерок подует, да и ветерка не надо, и при хорошей погоде до Четвертого поселка достает. И дети рахитами рождаются, гражданские сами говорят. Как эта пьеса-то называлась? Про комсомольцев… «Иркутская история»? «Город на заре»?.. Чего-то в этом роде. Город, кстати, не комсомолисты строили, а зэки – обыкновенные, нормальные зеки.
Костя тыкал белую маслянистую ленту в погон, лента не лезла. До половины дошла и уперлась. Костя легонько резанул по напрягшимся швам перочинным ножичком. Ножичек у Кости особый, выпрыгивающий, в брюшину кому засадить – ништяк, наверное. Коля Белошицкий подарил на рождение.
Коля Белошицкий до посадки шофером работал в городском парке. Раз в день приехал, листья нагрузил – и на свалку. А машина без дела не стояла, работала. Вот и заработал Коля на ней пять лет. Но Коля себе цeну знал и приговора не испугался: уверен был, что выйдет «по половинке». Рассказывал, у него и в лагере полная свобода была. Ни подъема, ни отбоя. И приехал в зону пересуд. И надо же, узнала Колю баба-судья, та, что его в Одессе судила. Припомнила ему, как он, под следствием, в тюрьме брагу в огнетушителях готовлял. Так и отсидел Коля пять лет. От звонка до звонка. Правда, после этого на государство уже ни дня не работал. И здесь, в армии,
– тьфу, в стройбате, – не работает. Числится киномехаником, а так и не найдешь: то в роте ночует, то в кинобудке, то в поселке у бабы… Кино за него молодой крутит. На вечерних поверках Колю уже и выкликать перестали.
…Со стен бытовки круглоглазые, стриженные под довоенный полубокс солдатики учили Костю шить, штопать, латать и гладить обмундирование, показывали, как надо оборачивать на ночь сапог портянкой для просушки последней. Раньше Костя недоумевал: зачем белую портянку на голенище наматывать, оно же в гуталине? Ан нет, прав был довоенный солдатик: начищенный сапог не марался. А вот мазь в жестяной посудине перед их ротой маралась. Поначалу жаловались на нее Буряту (он мазью заведовал): мол, и не мажется, к сапогу шмотками цепляется, и щетка в колтун. А Бурят свое талдычил: «Мазя утвержден в моськовский институт». И все дела.
А как сам Бурят, младший лейтенант Шамшиев, оказался в армии – одному Богу вестно. Приперся он сюда с женой, перекошенной какой-то, с четырьмя детьми мал мала меньше. За неимением другой жилплощади Быков поселил его в санчасти. Перед санчастью теперь на веревках все семейство сушится: лифчики голубые, трусы Бурята, детское… Хорошо хоть старших двоих на пятидневку взяли, при нем только грудной да еще рахит лет двух. В дни получки Бурят старался носу санчасти не высовывать: пришибут ненароком по бухоте. Быков и Лысодор его ни в копейку не ставят – уж больно не любят недоделанных. Такой этот Шамшиев поганенький, гимнастерка не ушита, на морде прыщи, штаны на заднице провисают, каблуки скособочены, не офицер – недоразумение.
Короче, у всех стариков в роте свой гуталин. А молодым, как Нуцо, или таким дедам, как Фиша, им красота без надобности. Фише бы только учиться, а Нуцо – песни петь. Он их и пел всю дорогу, пока его на губе не «расстреляли». Теперь редко поет. А вот кто его персонально стрелял, не рассказывает. Заклинило цыгана. Только Фише сказал. А мог бы и Косте сказать, Костя не трепливых, даже по обкурке. Контролирует себя. За это мужики и уважают.
За дверью загалдели. Значит, народ с работы возвращается. Сейчас погалдят – и в клуб, на суд… Костя закончил второй погон и надел готовую гимнастерку. Выходить на народ не хотелось. Его и на гражданке не особо на люди тянуло – лучше книжечку почитать, музыку послушать. Кстати, насчет музыки – не потерял ли схему высокочастотного генератора для подогрева резца? Коллеги местной студии презентовали.
Костя пошарил в карманах. Где ж она? Вот. Он достал кармана конверт. Нет, не то. Письмо какое-то. От Тань ки?..
Костя с отвращением взглянул на конверт и вспомнил: когда он спал, молодой с КПП принес письмо – Танька привезла. Посомневался: может, выкинуть?.. Вскрыл конверт.
«Здравствуйте, Константин! Костя, ну куда ты меня вчера послал? Пришел уже поддатый, Евгения с собой зачем-то притащил. Я вас приняла по-хорошему. Я ж не виновата, что Женя ко мне на кухню пришел, когда я котлеты жарила. А в прошлый раз ты меня к нерусскому приревновал, к болгарину, который в общежитие пельмени принес для реалации…»
– К цыгану, дура, – проворчал Костя, кинув разорванное письмо в корзину. Нуцо раньше в холодильнике работал – грузчиком.
– Строиться! – раздался за дверью голос командира первого взвода Артура Брестеля. Когда начальства в роте не было, он был за старшего. – Командиры взводов – в канцелярию! – орал Брестель, подражая капитану Дощинину.
