Лжец - Фрай Стивен (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗

Надеюсь, ты проявляешь о своих ноздрях заботу не меньшую, чем проявлял о вечно твоем Хьюго Хэрни.

В дверь постучали.

– Пожалуйста, сэр, могу я задать вам вопрос?

– Ньютон, я отчетливо слышал обоими своими ушами – вот этими, я надел их сегодня утром, потому что они подходят к цвету моих глаз, – что мистер Аннендейл дал тебе разрешение сходить в библиотеку за книгой. Но я не слышал его разрешения заявляться в мою комнату.

– Всего один вопрос, очень короткий…

– Ох, ну хорошо.

– Правда ли, сэр, что у вас роман с экономкой?

– Вон! Убирайся! Убирайся, пока я не рассадил тебе ножом горло и не вывесил тебя, кровоточащего, на флагштоке. Убирайся, прежде чем я вымотаю из тебя все кишки и забью их тебе в глотку. Убирайся, пока я не впал в умеренное раздражение. Пошел, прочь, вон. Не медли здесь, покамест ты еще цел, но удались мгновенно. Беги! Быстро беги отсюда, беги на другой конец Европы, поспешай ради спасения жизни твоей и никогда не оглядывайся назад. Надеюсь ни разу больше не увидеть тебя, ни в этой жизни, ни в следующей. Никогда не заговаривай со мной, никогда не приближайся ко мне, никогда ни малейшим звуком не осведомляй меня о твоем присутствии, иначе, клянусь Богом живым, меня сотворившим, я учиню такое… не знаю какое, но это будет ужас земной. Лети прочь, дабы оказаться не здесь, но в бескрайнем Где-нибудь, к коему я не имею доступа. Мальчиков, которые имеют глупость задеть меня, Ньютон, ожидает тошнотворный конец. Удались, отвали, heraus [121], сгинь полностью и целиком.

– Я так и думал.

– ГРРР!

Адриан швырнул книгу в поспешно закрываемую дверь, потом подписал письмо и раскурил трубку. Снаружи пошел снег.

Работы на сегодня никакой не осталось, и потому он решил повозиться немного с «Теткой, которая взорвалась" – пьесой, которую его уговорили состряпать, чтобы затем поставить ее в конце триместра.

Если тетю Бевинду будет играть Харви-Поттер, следует постараться как-то сохранить его сопрано. Сегодня за завтраком в голосе мальчика обозначился явный надлом, а Бевинда, говорящая тенором, будет похуже, чем совсем ничего. Надо бы поговорить с Клэр, пусть отыщет в прачечной его подштанники и ушьет их, что ли. Все, что угодно, лишь бы притормозить месяца на два естественный ход вещей.

И придется еще как-то уломать Макстеда, единственного из учителей, до сих пор отказывающегося принять участие в постановке.

– Ты можешь гнать меня пинками отсюда до Нориджа, Адриан, но нет на свете человека, который заставит меня напялить шорты.

Основная идея пьесы состояла в том, что мальчики будут играть взрослых: родителей, теток, врачей и школьных учителей, а персонал школы – мальчиков и, что касалось уже экономки, маленькую девочку.

– Ну брось, Оливер, даже Бригадир и тот согласился. Отлично получится.

– Хорошо, но при условии, что ты сможешь в одно слово объяснить мне, чем не хорош «Микадо» [122].

– Нет, этого я не смогу. Сказать «"Микадо" – дерьмо» – уже два слова, а «"Микадо" – полное дерьмо» – так целых три.

– Разумеется, «Микадо» – дерьмо, но дерьмо основательное, крепкое и густое. Твоя же дурацкая пьеска окажется либо дерьмом сухим и рассыпчатым, либо колоссальным разливом дерьма жиденького.

– Послушай, хочешь, я весь триместр буду дежурить за тебя? Как тебе такое предложение?

– Нет уж, ни черта ты за меня дежурить не будешь.

И то сказать, предложение было не из самых умных. Макстед обожал дежурства.

– Ну так позволь сказать тебе, что ты подлый подонок, и я от души надеюсь, что рано или поздно тебя уличат.

– Уличат? Что значит «уличат»?

– Хе-хе! – произнес Адриан, прекрасно знавший, что каждый человек на свете живет, опасаясь разоблачения.

Однако сдвинуть Макстеда с мертвой точки ему так и не удалось, и это было досадно, поскольку Макстед с его брюшком и лиловатой физиономией выглядел бы в шортах и школьной шапочке просто роскошно. Возможно, Адриану придется самому играть племянника Бевинды. Не лучший выбор актера: по возрасту Адриан все еще был ближе к мальчикам, чем к любому из преподавателей.

Впрочем, это была проблема уютная – в совершенстве подходящая для того, чтобы ее обдумывал мужчина в твидовой куртке, сидящий с хорошей вересковой трубкой в зубах, стаканом «Гленфиддиша» у локтя и метелью за окном в освещенной камином комнате. Чистенькая проблема для чистого человека с чистыми мыслями посреди чистой природы.

Адриан потер пальцами еле приметную щетину на подбородке и погрузился в размышления.

Все кончено. Все неистовство стихло, желания иссякли, жажда утолена, безумие отошло в прошлое.

В следующем триместре будет крикет, тренерство и судейство, преподавание юношам науки обращения с мячом, чтение им же Браунинга и Хини – на лужайке, когда палит солнце и слишком жарко, чтобы проводить уроки под крышей. А остаток лета он проведет, копаясь в Мильтоне, Прусте и Толстом, дабы в октябре оказаться в Кембридже, где он, подобно Кранмеру [123] – только с велосипедом вместо коня, – найдет занятье для ума и бедер. Несколько пристойных друзей, не слишком близких.

– Какого вы мнения об этом малом из вашего колледжа, а, Хили?

– С ним трудно сойтись. Мне-то он нравится, но он так замкнут, так непроницаем.

– Он почему-то обособлен… почти невозмутим. Потом степень бакалавра и возвращение сюда или в другую школу, – может быть, даже в свою. Или же он останется в Кембридже… если получит отличие первого класса.

Все кончено.

Разумеется, он и на миг себе не поверил.

Адриан глянул на свое отражение в оконном стекле.

– Пытаться одурачить меня бессмысленно, Хили, – сказал он, – Адриану всегда известно, когда Адриан врет.

Но Адриан знал и то, что любая ложь Адриана реальна: каждая из них жила, чувствовала и действовала так же полно, как правда другого человека – если за другими числятся какие-либо правды, – и Адриан верил, что, быть может, эта, последняя ложь останется с ним до могилы.

Он смотрел, как за стеклом подрастает нанос снега, а разум его, доехав подземкой до Пиккадил-ли, уже поднимался наверх по ступенькам станции.

Вот стоит Эрос, мальчик с натянутой для выстрела тетивой, а вот стоит Адриан, школьный учитель в твиде и диагонали, стоит, глядя на мальчика и неспешно покачивая головой.

– Ты, разумеется, знаешь, почему на Пиккадил-ли поставили Эроса, не так ли? – помнится, спросил он у шестнадцатилетнего отрока, в один июльский вечер разделившего с ним его постоянное место у стены «Лондон Павильона» [124].

– В честь стрип-клуба «Эрос», так, что ли?

– Ну, довольно близко, однако, боюсь, я не вправе с тобой согласиться, так что придется нам рассмотреть этот вопрос подробнее. Эта статуя – часть общей дани графу Шафтсбери: благодарная нация почтила таким образом человека, уничтожившего детский труд. Альфред Гилберт, скульптор, поставил Эроса так, что он целился из лука вдоль Шафтсбери-авеню.

– Да? Ладно, хрен с ним, вон, видишь, там клиент, глазеет на тебя минут уже пять.

– Можешь взять его себе. Он слишком горазд щелкать зубами. Пусть поищет для обрезания кого-нибудь другого. Так вот, тут своего рода визуальный каламбур – Эрос, выпускающий стрелу вдоль по Шафтсбери-авеню. Понимаешь?

– Так, а чего ж он тогда целится в Нижнюю Риджент-стрит?

– Во время войны его сняли, немного почистили, а дураки, которые ставили его обратно, ни черта ни в чем не смыслили.

– Его неплохо бы почистить еще раз.

– Ну, не знаю. Я думаю, Эрос и должен быть грязным. В греческой легенде, как тебе несомненно извесгно, он влюбился в одну из мелких богинь, в Психею. Что, собственно, означает «Душа». Греки хотели сказать, что, чего бы мы там ни воображали, Любовь тяготеет к Душе, а не к телу; эротическое начало жаждет духовного. Будь Любовь чиста и здорова, Эрос не вожделел бы Психею.