Легкие миры (сборник) - Толстая Татьяна Никитична (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Наивный человек как сделает? Разделит, например, книжки на прозу и поэзию. Или на XIX век и XX. Или на русские и иностранные. А как считатьплывущих? А мемуары куда? А культурологию? А ненужную культурологию? А детективы? А детективы на английском? А каталоги? А книгу с ценными ссылками и приложениями, но написанную дураком? А биографию Газданова – ее что, в серию ЖЗЛ ставить? А книги Евгения Анисимова, которые изданы и в ЖЗЛ, и еще отдельно другими издательствами? Разорвать Анисимова, поставив на разные полки? А ЖЗЛ о Чуковском, ее куда – к дневникам Чуковского? Но тогда рядом пусть и Лидия Корнеевна? Но Лидия Корнеевна – это об Ахматовой, так ее, наверно, логично присоединить к Ахматовой? Но Ахматова – как я объяснила любимому племяннику – это Цветаева. Поэтому туда же ставим и Марию Белкину, и Веронику Лосскую.
– А, вот еще один Лосский! – закричал догадавшийся племянник, но я охладила его пыл: Лосский идет к Бердяеву и к ненужной брошюре о старце Софронии, и все они – наверх как невостребуемые.
Принцип книжной классификации так же уникален, как отпечатки пальцев, как склад ума, как сердечная привязанность, и передать свои знания и симпатии другому невозможно. Рядом с Чеховым я поставлю Елену Толстую – «Поэтика раздражения», потому что это про Чехова, но и потому, что это моя сестра, а стало быть, рядом с «Поэтикой» встанет и другая ее книга – «Западно-восточный диван-кровать», отношения к Чехову не имеющая. Сюда же поставлю и книгу Михаила Вайскопфа «Влюбленный демиург». Почему?! – вскричит непосвященный. – Потому что Вайскопф – муж Елены Толстой. Сюда же, например, поставлю и книгу про Александра Чудакова – дневники его и воспоминания о нем его друзей; нелитераторы уже потеряли нить моей логики. Потому что он чеховед, люди!
Куда поставить «Заветные сказки» Афанасьева? В сказки? В фольклор? В неприличные книжки, подальше от детей? В красные-книжки-видные-издалека-легко-найти? А «Великорусские заклинания» – к Афанасьеву или к «Массаж шиатсу – ваше долголетие»? Я бы поставила «Заветные сказки» к Фрейду, но Фрейд не мой, а сестры, а у нее своя классификация и свои полки.
Леонид Цыпкин, «Лето в Бадене». Это – в прозу? Или к Достоевскому? Или – «маломерка, на другую полочку»? Или «вернуть Наташке»?
Пушкин – как градообразующее предприятие. Если на полке Пушкин – он обрастает не только литературой о Пушкине, но и мелкими поэтами своей эпохи. Баратынский там, Веневитинов. Грибоедов, кстати, потому что он не только современник, но и тезка. Лермонтов мыслится как колбасный довесок к Пушкину, его сюда же. А Гоголя сюда нельзя, он вообще отдельный.
Мандельштама, казалось бы, можно к Цветаевой. Но вот эту куда? – спрашивает племянник с высоты стремянки. «Мандельштам и Пушкин» Ирины Сурат. Кто перетянет, Осип Эмильевич или Александр Сергеевич? А вот никто, это в особый раздел «недавно подаренные книги, которые надо прочесть». А есть отдел «недавно подаренные книги, которые читать не надо». А есть отдел «чужая книга, которую надо вернуть». А есть «дубликаты». А есть которые «надо бы выбросить, но рука не поднимается». А есть которые «не лезут на полку вертикально, надо положить плашмя» – независимо от содержания. А есть которые «увезу в Питер». А есть которые «передарю».
А есть которые выбрасываю. На пол швыряю и выношу на помойку. Раньше я не могла. А после того, как в Питере мы продали родительскую квартиру и пришлось выбросить много книг, которые никто не хотел, которые никто уже не стал бы читать, которые некуда было ставить, которые не нужны были с самого начала, которые пожелтели до нечитаемости, потому что были напечатаны в конце восьмидесятых на газетном срыве, которые были написаны и подарены неприятными людьми, и все же, все же… Руки у меня от кончиков пальцев до локтей были красными – аллергия на книжную пыль, но и черными – сама эта пыль. Словно кровь и гарь, и дым пожарищ. А так и есть.
После этой кровавой рубки. После этой бойни, когда я сама их уничтожила. Я теперь могу и убить. На пол бросить и подвинуть ногой. Наступить, вырвать дарственную надпись и – в черный мешок с желтой затягивающейся петлей.
И лучше вам этого не видеть.
Триада
1. Уваровская триада не перестает томить меня своей гениальностью.
«Православие, самодержавие, народность». Это для краткости, и чтобы царю приятно было, и чтобы неповадно было всяким там якобинцам, иллюминатам и карбонариям с их «либертэ, эгалитэ, фратернитэ». А сами головы братьев из-под гильотины таскали корзинами, fi donc.
Уваровская же триада, троица живоначальная, собирает в единую подвижную конструкцию три власти, три силы: небесную (религия), земную (царь) и подземную, хтоническую, чьи корни ветвятся и уходят невесть куда, и питаются невесть какими подземными реками, и заплетаются, а может, и цветут мертвыми белыми цветами в подземных пещерах, до каковых поди еще докопайся.
Это же совершеннейшее Мировое Древо, Arbor mundi, – верхний мир, средний мир, нижний мир. Верхний гадателен, средний созерцаем, нижний непрогляден и непостижим.
А либертэ, эгалитэ и фратернитэ – просто размазанная по плоскости шебурдень. Не наш это путь.
Каждый элемент триады тоже не так ведь просто тупо элемент, а представляет собой цветущий сад непостижимостей.
Вот первый. Православие. Ну какое, ей-богу, православие? Это просто желательно, чтобы православие; хорошо бы не забывать, что православие; больше обращать внимание на. Народ ведь норовит так или иначе вернуться в теплую сырую мглу язычества, где неясные огни, тревожные голоса, где за плечом ухает и гугукает, а впереди манит и обещает.
Христос упрямствует, ворчит и не хочет показывать чудеса. Ну не хочет он! Ну вот он такой. Лазаря вам – и хватит. Слепого еще, ладно. И все! А человеку нужно чудо, нужно удивительное, живое, праздничное. Чтобы раз! – и. Дверь распахнул – а там! В окошко глянул – и вот! Дед Мороз нужен, на регулярной основе. С подарками. Иначе холодно тут жить и пусто, святые угодники!
Тот факт, что православие и язычество у нас идут рука об руку, совершенно очевиден; в важнейших жизненных ситуациях это просто бросается в глаза. Не успеют невеста с женихом отойти от православного алтаря, как их осыпают языческим зерном, чтобы обеспечить плодородие, чтобы потомство их было как богатый урожай; в тучные годы осыпают пшеницей, а в тощие, как сейчас помню, – стоят две женщины в пустом советском магазине, где уже и пшена не сыскать, и обсуждают, подойдет ли для осыпания кукурузная крупа «Артек».
Или вот очаг? Квартира? Важнейшее, что есть у человека, нора его, гнездо его, частное пространство. Распашонка ли в Нижних Мневниках или пентхауз на Золотой миле – все одно, жилье. Прежде чем въехать, наш человек сначала впустит кота – очистить, потом позовет попа – освятить (можно и в обратном порядке), а уж потом войдет сам. Кот и поп, рука, так сказать, об руку, охраняют нас от зла, разгоняют тьму и веют на нас неизъяснимым благоуханием потустороннего волшебства.
Это при том, что кот, в народном представлении, занимается нехорошими делишками и водится с этой самой нечистью. Зато он же ее и контролирует. Кот – наш делегат в мире нечистой (то есть языческой) силы, наш, можно сказать, предстатель, заступник, василий-угодник. (То же и в Европе, см. Кот-в-Сапогах.)
Есть места, где потусторонние силы так и клубятся. В Изборске, например. Там на заре прихлынут волны на брег песчаный и пустой, там есть дерево, исполняющее желания, очень мощное. Начальник городской администрации, сам бывший военный, нам его показывал: оно стоит там, все сплошь увешанное цветными ленточками; он сам тоже, рассказывал он, узнав об очередной беременности жены, побежал и повесил ленточку, чтобы девочка; и подумайте, родилась девочка. Лицо начальника администрации при этом повествовании чудесно светилось внутренним светом; сам граф Уваров не полез бы со своим православием, а уважительно отошел бы на цыпочках.
Про эти же места мне подробно, минут сорок, рассказывала женщина, торговавшая кубанским постным маслом на рынке; она совершила небольшое получасовое паломничество к тамошним святым источникам. (Я знаю эти источники, один отвечает за деньги, другой за любовь, а третий тоже за все хорошее, но без спецификации; вот отгадайте, к какому больше мужчин в очереди, а к какому женщин. А какой струится невостребованный.) Так вот, эта женщина, с шофером Николаем, они вместе стеганые вещи продавали, сами развозили; а по дороге завернули к источникам, вот она идет, и рядом с ней монах какой-то в черной рясе; он ей дал несколько советов и кое о чем предупредил, чтобы она вот так делала, а вот так не делала; а потом раз – и нет его, а Николай говорит ей: это с кем вы сейчас разговаривали?.. Сами с собой?.. Она туда, сюда, а монаха и не видать.
