Роман - Миченер Джеймс (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
— И надо же было. — он посмотрел на канал, где проплывали гондолы с влюбленными, — встретить в Нью-Йорке замечательного молодого американца, который владеет тремя языками и обладает редким литературным талантом. Мне, старому ирландцу, сразу же стало ясно, что парень боится ворваться в эту жизнь, хотя и страстно желает этого. Я сразу же заметил, что ему нелегко с девушками и что, наверное, так будет всегда. И тогда мне пришло в голову, что, если вытянуть его в Европу и помочь открыть богатство ее культурного наследия, на долю ирландца может выпасть еще одна, последняя и великолепная, связь. — Он помолчал и добавил: — И случилось так, как я замышлял. Это произошло.
Несмотря на то что наш первый день в Венеции был для меня началом новой жизни, он прошел как в тумане. Зато следующий доставил мне настоящее эстетическое удовольствие, потому что в его центре уже были не только мы с Девланом, но и сама Венеция, сыгравшая особую роль в мировой литературе. Для меня день был преисполнен особого значения еще и потому, что высвечивал мой давнишний исследовательский очерк о Генри Джеймсе и Томасе Манне «Две новеллы на фоне одного города», который привел меня в стены Колумбийского университета и к дружбе с профессором Девланом.
Мы бродили по узким тротуарам вдоль каналов в надежде отыскать заброшенный дворец Джеймса, в котором американский литератор боролся с Джулианой Бордеро и ее нескладной племянницей мисс Тиной, пытаясь завладеть припрятанным архивом умершего поэта Джеффри Асперна. Ступая по тротуару, Девлан заметил:
— Тем довольно неприятным англичанином Джоном Камнором, который в романе тоже ищет архив, мог бы быть я, а на месте молодого американца можно с легкостью представить тебя.
Наши поиски домов, подходивших под описание Джеймса, превратились в исследование запуганных судеб вымышленных персонажей, которые представлялись нам более реальными людьми, чем проходившие мимо итальянцы.
— Таково назначение художественного произведения, — с чувством произнес Девлан. — При помощи цепочки слов на бумаге, слов, которые каждый может найти в обычном словаре, вызвать к жизни реальные человеческие существа и поселить их в реальной обстановке. Какие из полумиллиона слов в английском языке выбрать для описания того старого дома, обращенного к этому, довольно зловонному каналу, чтобы заставить кого-то, кто читает их на досуге где-нибудь в Замбии, не только увидеть воочию это окружение, но и ощутить созданное им настроение? Слов сколько угодно, бери — не хочу, вот только выстроить их надо правильно, чтобы добиться искомого эффекта.
Мы заговорили о рассказе Манна, в котором Венеция охвачена эпидемией холеры.
— Но сегодня здесь нет холеры, — заметил я.
— Если бы так. Смертоносная холера распространилась по всему Западу. Холера массовой культуры, выплескиваемая со страниц печатных изданий и заполнившая эфир, умерщвляющая все и все обесценивающая. Она захлестнула нас и скоро задушит.
Объясняя свои страхи за будущее цивилизации, Девлан говорил о том, что творческие личности должны прекратить свое пагубное сползание в болото посредственности:
— Самый страшный враг — массовая популярность. Она доказывает, что художник привел себя к наименьшему общему знаменателю. Призвание художника в том, чтобы, возвысившись над толпой, иметь дело с себе подобными, выискивая их и обмениваясь с ними взглядами, и писать, рисовать или сочинять музыку так, чтобы высвечивать проблемы, которые беспокоят их. Серьезное искусство — это средство общения равных на уровне возвышенного. За другое не стоит и браться.
Я уловил скрытую суть его концепции:
— Но из того, что вы говорили в Колумбии, я понял, что конечная цель и смысл всего, что написано, — публикация. Теперь вы утверждаете, что это ничто. Так как же вас понимать?
— Помнишь мою лекцию, которая вызвала целую бурю? Джордж Элиот — сокровище, Чарлз Диккенс — шарлатан. Держитесь Джозефа Конрада — остерегайтесь Джона Голсуорси.
— Но при чем здесь публикация? Ведь публикация авторов, которых вы отвергаете, тоже дает свой положительный эффект.
— Они действуют успокаивающе и помогают убить время, не принося большого вреда, но и пользы тоже.
— Так для чего же тогда должны издаваться книги?
— Для диалога равных. Когда сидишь за рабочим столом, надо явственно представлять свою аудиторию, своих читателей. Как интеллектуал — а ты можешь стать одним из лучших среди них — ты обязан наводить мосты с ярчайшими умами своего поколения, с думающими мужчинами и женщинами в Берлине, Ленинграде, Сорбонне и Беркли.
— Но издательская индустрия способна существовать только за счет массовой продажи, которую вы так осуждаете.
— Нет, нет! Ты неправильно понял, Карл. Индустрия должна гнать халтуру, но только для того, чтобы обеспечить возможность осуществления великого диалога. Представь себе сеть блестящих умов, охватывавшую такие центры, как Буэнос-Айрес, Токио, Мадрид, Москва, Дублин и два Кембриджа. Избранных, собравшихся там и объединившихся в стремлении удержать этот мир от развала. Говорить с ними, вдохновлять их и нести им свет своего таланта — вот призвание настоящего художника. А все остальное — к черту!
Мы обсуждали этот принцип «избранных», как называл его Девлан, медленно двигаясь по северу Италии в Триест, затем повернув на юг и проезжая Югославию с ее мрачным городом Сараево, а затем минуя две Македонии, где засвидетельствовали свое почтение Александру Великому, бывавшему там.
Когда через древний город Фессалоники на севере страны мы въехали в Грецию, даже небо над головой показалось другим. Из глубины веков, словно из небытия, всплывали в сознании древние названия и становились явью. Мне было стыдно, что Девлан знал их гораздо лучше, чем я.
— Продукт классического образования, — объяснял он, — и отнюдь не самый худший, по сравнению с теми верхоглядами, которых сплошь и рядом встречаешь в Штатах.
На пути к Афинам Девлан заметил:
— Поворот на Спарту, — и показал мне древний канал у Коринфа — великолепное зрелище с высоты автострады. Когда мы пересекали знаменитый пролив, чтобы попасть на второй полуостров, мне представлялось, что перед глазами с развевающимися флагами и рабами на веслах плыли древние галеры греков, направляясь на какое-то сражение.
Спарта являла собой печальное зрелище. На полях, окружающих ее, гремели сражения, и от нее остались лишь руины.
— Мне хотелось, — проговорил Девлан, — чтобы ты увидел, что происходит, когда общество отдает себя в руки военной диктатуры. Спартанские дети с семи лет воспитывались по законам военной дисциплины. Все решения принимались военщиной. У них были лучшие в мире армии, они подчинили себе все. И в конце концов диктатура задушила сама себя, потому что свободные люди всегда победят тиранию — не разгромив ее, но пережив ее во времени.
Осматривая развалины, которые отнюдь не свидетельствовали ни о былом величии Греции, ни о победах спартанских армий, Девлан заметил:
— Находясь в Соединенных Штатах, я, к своей досаде, ощущал, что восемьдесят процентов американцев приветствовали бы диктатуру, если бы она пообещала улучшить положение дел в школах, призвать к порядку меньшинства, поставить на место женщин, обеспечить верховенство Закона Божьего и покончить с глупостями, которые принес «Билль о правах». Думаю, что многие бросились бы в ее объятия. Вот почему мне хотелось, чтобы ты увидел Спарту. Такой выбор ведет именно к тому, что ты видишь здесь.
Когда мы достигли Афин и Девлан быстро нашел небольшой отель, где обычно останавливался во время своих прежних поездок, владельцы, завидев его, выскочили навстречу, чтобы заверить, что номер, который он заказывал в телеграмме, давно ждет его. Показывая мне дорогу, он сказал:
— Когда любой, умеющий читать или слышавший о долгом пути человечества к здравому смыслу, приезжает в Грецию, он сердцем ощущает, что приехал домой. Мы вернулись домой, Карл, из путешествия, начатого еще в Колумбии.
