Побег куманики - Элтанг Лена (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗

без даты

formaggio

вранье эта крейцерова соната, невозможно говорить о любви и смерти в поезде, неонтологично, сказал бы мой вильнюсский дружок ежи, все время думаю о ежи, что это со мной — Вильнюс топорщится горелым терновым кустом? Вильнюс прокрадывается в мою память, точно любопытная психея с масляной лампой, горячие масляные имена шипят на правом плече

ежи! марина самуиловна! дарюс и андрюс, мама сапеги и сам сапега!

записываю друзей на чем попало, на обложках нейшнл джиографикс, на черновиках, на чернильных свитках счетов за лаундри, ни одного врага пока не вспомнил — а были ли?

ежи всплыл у меня в голове из-за термометра, оттого что я проснулся в жару и полез за своим термометром — прихватил на память из больницы святого Павла — в потемках уронил его и — нет! не разбил! но пол на кухне заблестел, задвигался шариками ртути — такой же неуловимый, скользящий, разбегающийся блеск мы собирали тогда с пола в спальне ежиной матери, в которой искали совсем другое, когда градусник — вспомнил слово! — выпал из бездонного ящика, набитого фотографиями и пустыми флаконами из-под таблеток

без даты, вечер

нет, поезд никак не годится, другое дело — говорить о любви и смерти, устроившись с ногами — пятки к пяткам — на подоконнике, глядя на цветущий олеандр в гостиничном дворе

или — в сен-джулианских раскопках, стоя по пояс в яме с осыпающимися красным песком краями, или — на балконе у соседа мило, распивая македонский чай с подоконной мятой, или — в гейском подвальчике рано утром, когда пахнет мокрыми опилками и сонный эфеб спускается по лестнице в бар, в поисках утраченной вчера серебристой куртки, эй, pimpollo ! выпьешь кофе?

нет, поезд никак не годится, это все равно что засовывать спички в полупустую пачку сигарет, сразу видно дилетанта, если же выбрать верное место, можно часов через семь договориться до того момента, ради которого стоило затевать диалог — когда тебя словно пробивает морозным разрядом прямо в диафрагму, и, очумевший, стиснувший мокрые ладони, ты вдруг понимаешь, какое все слабое и — на каком перетертом шнурке оно держится

точь-в-точь рабочий сцены — в первый день на театре, — застывший за кулисами с запрокинутой головой, в восторге от покорности латунного грома и бутафорской простоты катарсиса

но это если выбрать верное место, никак иначе

From: Dr. Fiona Russell, Trafalgar Hotel,

Trafalgar 35, 28010 Madrid, Spain

For Moras, Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,

St Julians STJ 06, Malta

Продолжаю, не дожидаясь твоего ответа. Лекция Гибсона оставила меня в легком недоумении.

То, что он нашел и описывает с такой помпой, — это, собственно, пещера восьмого века с рисунками на стенах, затерянная в холмах Иудеи. Три года он безмятежно разбирал ее по камушкам на деньги Университета Северной Каролины. Доказательств того, что Иоанн крестил там принявших покаяние, Гибсон не предоставляет, кроме разве что изображений мужчины с посохом и множества крестов, а то, что он называет купелью, больше похоже на выемку для сбора дождевой воды. Я разочарована, все это, как ты бы, наверное, сказал — d ' une mani й re реи probante [88].

Похоже, год выдался паршивый для всех британских археологов.

Но вернемся к нашему разговору. Помнишь, я показывала тебе письма нашего француза, те, что он писал жене в Бордо? Они вернулись в отель с пометкой адресат выбыл. Согласись, в этом прелесть бумажных писем, их противостояние грязному урбанистическому туману неведения.

Электронные письма тоже остаются неотвеченными, но ты волен думать что хочешь: адресат умер или поменял электронный адрес, адресат утомился иметь с тобою дело, адресат не знает, что сказать… И потом, сам поход к почтовому ящику или ожидание почтальона у калитки были неким действием, не правда ли?

К чему я это говорю? Не удивляйся бумажному письму, я знаю, что рискую — электронная почта найдет тебя где угодно, адрес отеля представляется мне более сомнительным, но мне приятно надписывать конверт: Голден Тюлип Россини, Мальта — и даже хочется написать там твое настоящее имя, которое ты все собирался мне сообщить, да так и не сообщил.

Итак, мы знали, что СаВа погиб в порту, возвращаясь с острова Гозо — судя по билету, обнаруженному в кармане, — рядом с ним нашли разбитую чашу из кенотафа. Ни у кого из нас не было сомнений, что он собирался ее продать или обменять, но не смог договориться с антикваром. За день до этого он приходил ко мне и требовал денег, он хотел вернуться во Францию, к своей непутевой жене… Если бы я заплатила ему, он остался бы жив, понимаешь?

Причина его гибели осталась для меня загадкой: его пытались ограбить? он убегал от преследователя? хотел спрятать сосуд в укромном месте? Ума не приложу.

Ужас был в том, что с тех пор мы стали поглядывать друг на друга с подозрением.

У каждого из нас была вещица — еще неделю назад Оскар настоял на том, чтобы мы разобрали содержимое чаши по комнатам — так, мол, легче спрятать, старинная вещь не будет бросаться в глаза, если владелец станет ею пользоваться. Я помню, как СаВа сказал тогда со смехом, что в свою чашу он положит яблоки, Густав, не задумываясь, взял зеркало, а я машинально протянула руку за кольцом.

— Высший ранг китайского сановника, — заметил при этом Густав, — предполагал некое количество жемчуга на головном уборе, так что сегодня доктор Расселл получила первую ступень государственной важности.

— Я предпочитаю греческую версию, — ответила я тогда, — будем считать, что я получаю затвердевшую русалкину слезу.

Представь, от жемчужины и впрямь остались одни слезы — жемчуг живет недолго, особенно если его не носить, а держать в холодном темном чулане или, как ты говоришь, на периферии времени.

Удивительно, я помню каждое слово, произнесенное в тот день, даже утренний спор с Оскаром о руническом камне из Оскельбо.

И то, как блеснули глаза доктора Йорка, когда он увидел оставшуюся на столе саламандру в золотой чешуе… На одно мгновение мне показалось, что именно ее он и хотел получить с самого начала, уж не знаю почему.

Деревянный жезл с медным узором из двух молний — жаль, что ты не видел! невероятной красоты! — Оскар сразу взял себе, заявив, что, будучи дирижером в нашей опере, имеет право на дирижерскую палочку.

У него такое странное чувство юмора, ты, верно, и сам заметил.

До сих пор не понимаю, как он мог спокойно оставаться на острове и продолжать свои игры с Гипогеумом после смерти Надьи Блейк.

Prince, on dies amours qu'on а, как сказал Вийон [89].

Тем более что О.Ф. самому стоило бы поостеречься, и несколько раз я честно пыталась заговорить с ним об этом — о рунах, о знаках и о том, что мир исполнен прекрасных, никоим образом не соотносимых между собой вещей, которые ищут возвращения в не-вещи, в чистые возможности… Но, представь себе, он с первых же дней решительно отказался вступать со мной в какие бы то ни было обсуждения философского характера.

On б les mots qu ' on б, [90] ничего не попишешь.

Мало того, после одной из наших феерических ссор мы почти перестали разговаривать и стали — ты будешь смеяться — обмениваться записками. Вот отрывок из его записки, подсунутой мне на завтраке в Голден Тюлип: