Русское стаккато — британской матери - Липскеров Дмитрий Михайлович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Слышишь меня, Господи?
А когда ответа не последовало, рухнул схимник на деревянный пол, завертелся ужом, оставляя в расщепленных досках клочья бороды, завыл, будто умирал, и головой об угол до крови бился. И так много времени прошло… А потом он лежал на полу и не двигался. Забывался на несколько часов, потом приходил в сознание и краем его отмечал, что нет в устах молитвы, нет!..
Через десять дней он поднялся на карачки и, обессиленный, повернул голову к Образу:
— Если не хочешь, Господи, признавать меня, если мой подвиг не удался и не заслуживаю я Твоей любви, то дай мне то, что каждому человеку обыкновенному выпадает. Дай, Господи, любви мне простой! Любви человеческой!.. Любви!..
После молитвы он напился воды и покинул скит. Пошел дорогою к монастырю и вскоре прибыл к его воротам. Встреченные послушники и вольнонаемные кидались к нему, прося благословения, но он, потупив взор, прошел мимо страждущих, не смея облегчить их души.
А навстречу схимнику поторопился отец Михаил, и затем они уединились в покоях настоятеля, где отец Филагрий представил иеромонаху просьбу о способствовании сделать заграничный паспорт.
— Зачем? — оторопел отец Михаил.
— В странствие ухожу, — ответил Колька. — На странствие Господь меня сподвиг… — и замолчал.
Более настоятель ни о чем не спрашивал схимника, оставил его жить в своих покоях, а сам отбыл в Санкт-Петербург, где с помощью митрополита не только паспорт выправил, а сделал Кольке шенгенскую визу и еще с пяток других, дабы ничего странствию не мешало…
Уже на пристани, прощаясь, настоятель сказал:
— И вы, отец Филагрий, уходите…
— Разве кто-нибудь еще ушел? — вяло поинтересовался Колька.
— Вы, верно, помните Вадика слабоумного? Мать у него хлебопека?..
— Он-то куда пропал?
Отец Михаил пожал плечами.
— Еще прошлой зимой сказал всем, что за красной водой поедет в Выборг, и исчез… Мы увидели след от велосипедных шин… Шли по льду, по следу, наткнулись на полынью. Отец Гедеон ноги замочил… И Михал Сергеич помер!
— Какой Михал Сергеич? — не мог припомнить Колька.
— Корова наша… От старости… Телку купили взамен, так теперь без молока живем!.. Где быка взять?..
Колька сел в катер, взревел мотор, и отец Филагрий понесся в прошлое…
Первым делом он кинулся в питерский аэропорт и уже через полтора часа сидел в такси, мчащемся к центру Москвы. От такси почти бежал к родному дому, а в мозгу будто стреляло из винтовки: «Надька, Надька!..»
Прыгал вверх через три ступени, так как дети катались в лифте, и, наконец, допрыгал до знакомой со школьной поры двери. Позвонил два раза в звонок, а у самого руки тряслись от волнения. Никак не мог предполагать, что так взволнуется душа.
Она открыла дверь и совершенно его не узнала. Смотрела вопросительно, все такая же худая, как селедка, с морщинками вокруг глаз и губ. Только не рыжая, крашеная в шатенку…
— Вам кого? — спросила.
— Надька, — пробасил он.
Она смотрела на него, пытаясь вспомнить, но было видно, что у нее ничего не получается.
— Это я, Колька…
Теперь она вспоминала, кто такой Колька, а когда вспомнила, охнула, прикрывая рот ладошкой.
— Писарев?
— Я…
Она оказалась не замужем и без детей. Быстро собрала на стол, и они сидели до позднего дня, вспоминая далекое детство.
— Помнишь Женьку? — спросила она, поморщившись после выпитой рюмки. — Ну, которая на фрезеровщицу училась?.. Ты сох еще по ней?
Колька кивнул.
— Живет в Арабских Эмиратах, — сообщила Надька. — Замуж вышла за араба! Четвертой женой взял, младшенькой! — и заржала хабалисто.
— А ты чердак помнишь? — спросил он.
Через минуту они, по-простецки раздевшись, оказались в кровати, и через тридцать секунд Колька пролился в Надьку передержалым семенем. Шестнадцать лет у него женщины не было!
Она не очень расстроилась. Лежала на животе, показывая Кольке блеклые веснушки на обвисшем заду.
— В тюрьме сидел? — спросила.
— Почти, — ответил он…
Она заснула, а он, полежав еще немного, полюбовавшись на Надькин рыжий зад, оделся скоро и неслышно затворил за собой дверь, унося в груди пустоту…
На улице виеромонахавечеру он увидел знакомую фигуру, ковыляющую с мусорным ведром к баку.
— Эй! — крикнул Колька. — Фасольянц, вы?!
Армянин обернулся, опираясь на палку, и увидел человека в рясе, с бурной растительностью на лице.
— Я Фасольянц, — ответил настороженно. Был совсем стариком и, казалось, плохо видел.
— А я Колька Писарев! Помните? В футбол играли? Вы судьей были?!
— Не помню, — пожал плечами армянин. — Про футбол помню, а про вас… Извините. Столько лет прошло.
— Говорили, что вас жена бросила и что вас парализовало потом?..
— Бросила было. И про паралич правда. Несколько лет в Кимрах гадил под себя. А потом она приехала и забрала меня домой. Отогрела. Теперь, видите, хожу…
— Да благословит вас Господь! — перекрестил Колька Фасольянца.
— Спасибо, батюшка, да только атеист я…
Он доплелся до бака, выбросил мусор и пошел обратно, к своей Джульетте. Проходя мимо, прошамкал, что дети выросли, разъехались и внуков не показывают!..
И опять Колька отправился на вокзал и просил со слезами на глазах билет до Курагыза. Но никто даже не слыхивал о такой станции, пока добрые люди не отвели батюшку к начальнику вокзала, а тот залез в компьютер и нашел Курагыз в казахских степях.
Потом кассирша долго выписывала хитрый билет в сопредельное государство, оформила его как льготный, ибо набожной была, и пожелала монаху счастливого пути.
Он предчувствовал это счастье! В сердце его было прощение!.. Все трое суток пути он повторял наяву и в ночи ее имя: «Агаша, Агашенька, Гаша…»
Потом, уже приближаясь к цели путешествия, подумал о дяде Моте, и воспоминание смертного греха сделало его тело тяжелым.
Он стоял на станции Курагыз, а метрах в трехстах маялся состав с зеками. Недавний схимник пошел вдоль вагонов, и, что удивительно, — охрана пропустила его, а собаки не рвали поводков, чтобы перегрызть чужому глотку. Он шел вдоль состава и крестил каждое зарешеченное окно, приговаривая:
— Привет передавайте отцу Никодиму. От Писарева Николая…
— Передадим, — негромко обещали из окон. — Передадим…
Он добрался до конца состава и спросил у железнодорожного рабочего, как отыскать курагызскую больничку.
— Захворали, батюшка?
Колька не ответил, а рабочий, потупив взор, сообщил, что туда через полчаса повезут тела с мертвяками.
— Они вас довезут, батюшка!
— Мертвяки?..
Рабочий заржал…
Его взяли в арбу, из которой торчали две пары ног, ослик тронулся в путь, и Колька подумал, что вот так и его, как этих мертвяков, шестнадцать лет назад везли к нежданному счастью…
Он еще издалека услышал ее заливистый смех, словно птичка Божья пела, в сердце вспыхнуло яростной болью, он потер грудь и потерял сознание…
Она так же улыбалась, так же лучились ее глаза на большом расплывшемся лице. Короткий халат едва прикрывал огромный зад. Опухшие ноги сплошь были испещрены лопнувшими сосудиками. Он лежал на больничной койке и смотрел на нее.
— Ты меня помнишь? — спросил.
— Ага, — ответила женщина.
— Это я, твой любовник!
— Ага…
В ней не было разума, зато Господь держал ее под руку, дав на всю жизнь лучистые глаза и бесконечную улыбку.
Потом он поднялся с кровати и вышел в степь. А там старик-казах на деревянной чурке сидит, папиросу курит.
— Майор Ашрапов? — спросил Колька.
Старик даже не посмотрел в его сторону.
— Был майор, — ответил. — Пэнсия у менэ сейчас…
— Я когда-то бывал здесь… Вы меня еще заставили километров двадцать бежать!..
— Скотинэ! — ругнулся старик. — Таких, как ты, много было! И возвращалось русский много сюдэ, но никто не женитсэ на ней! Ты тоже не женитсэ?
Старик Ашрапов взглянул с надеждой на пришлого, а когда тот развел руками и опустил голову, повторил:
