Пожиратели звезд - Ромен Гари (полная версия книги txt) 📗
– Не понимаю, почему он рассердился на нас, – говорил месье Антуан. – Ведь он всегда с большим уважением относился ко всякого рода талантам.
– В столице мятеж, – сказал Чарли Кун.
– Но какое это может иметь отношение к нам? Насколько мне известно, никто из нас никогда не был замешан в политике. Вы полагаете, они завезут нас в какое-нибудь затерянное местечко в горах и там сразу же… ?
Лицо господина Манулеско вдруг стало, кажется, белее муки.
– Понятия не имею.
Никогда бы не подумал, что Альмайо попадет в передрягу так скоро. Американские газеты с некоторых нор намекали на наличие в горах партизан-коммунистов, но он никогда не принимал их всерьез. После победы Кастро любая банда грабителей приобретала привычку именовать себя «революционной». Кроме того, американцы проделали неплохую работу в Карибском бассейне, и попытки Че Гевары расширить зону влияния кубинского lider maximo позорно провалились. Че Гевара, конечно, за все уже поплатился. Пару месяцев назад Чарли прилетел сюда, и тогда казалось, что все вполне нормально. В уголке комнаты, подпевая пластинке Фрэнка Синатры, распласталась на животе очередная голливудская «звездочка», декольтированная до самых ягодиц. Хосе всегда был большим любителем подрастающего поколения артистических студий. Обычно девочкам нужны были только машины, бриллианты и норковые манто – денег они не брали из моральных соображений; но эта малютка оказалась непохожа на прочих: прежде чем согласиться на поездку, она потребовала коллекцию полотен импрессионистов. Вскоре об этом узнал весь Голливуд, и смертельно уязвленная девица не знала уже, куда и запихать своих импрессионистов на то время, когда приходится принимать гостей. Полотна были словно клейменые. Когда, просмотрев фотографии и фильм с участием «новой Грейс Келли», Альмайо проявил к ней интерес, Чарли Кун ознакомил его с условиями сделки, и Альмайо, как всегда, сказал «о’кей, о’кей» – не имея, по всей очевидности, ни малейшего представления о том, что вообще такое эти «полотна импрессионистов». Они оказались безумно дорогими, и при следующей же встрече Альмайо обругал Чарли Куна – тем более что малышка, на его взгляд, напрочь была лишена всякого таланта. Подающей надежды «звездочке» в свое время сказали, что Альмайо – обыкновенный плейбой, нечто вроде Трухильо в молодости, но, судя по ее встревоженному виду и тому, как она глянула на Чарли, девица, похоже, не очень была уверена в том, что поступила правильно, согласившись сюда приехать. Она напевала под пластинку Синатры, явно пытаясь обрести хоть какую-то поддержку в голосе этого вполне цивилизованного парня, умеющего общаться с женщинами как настоящий джентльмен, хотя, как она потом сказала Чарли Куну, этот тип, конечно же, и понятия не имеет о том, кто такой Фрэнки. Невоспитанный мерзавец.
– Рад тебя видеть, Чарли, – сказал Альмайо. – Эй, ты там, со своей пластинкой… Заткнись! И какие ужасы теперь рассказывают обо мне в Штатах?
– В газетах писали что-то о Рафаэле Гомесе, – ответил Чарли Кун. – Говорят, он возглавляет вооруженные формирования повстанцев в горах на юге.
Альмайо с серьезным видом кивнул головой:
– Да, конечно. Он хорошо вооружен, и с ним храбрые люди, а я боюсь, очень боюсь, amigo.
Уже и голову потерял!
Он откинулся на спинку кресла и оглушительно расхохотался, а Чарли Кун почувствовал, что – сам не зная почему – расплывается в глупой улыбке.
– Рафаэль Гомес, герой-заступник. Отбирает у богатых, отдает бедным. Новый Кастро… – Он ткнул сигарой Чарли в грудь. – Значит, в Штатах его очень любят?
– Вы же знаете, какие у нас люди, – сказал Чарли Кун. – Они всегда горой за слабого.
The underdog – вы, конечно, знаете это слово.
– Знаю, Чарли. Знаю. Хуже собаки – иначе про него и не скажешь.
Он снова повернулся в сторону «звездочки» – импрессионистки:
– Я велел тебе выключить пластинку. Ты что – не слышала?
– Это же Фрэнки Синатра! – возмущенно воскликнула девица.
Однако повиновалась. Голос певца оборвался на самой высокой ноте.
– Значит, они горой за слабого, да? Рафаэль Гомес, слабый из слабейших… – Он огорченно вздохнул и пожал плечами. – Я кое-что тебе сейчас расскажу о нем, Чарли, Об этом бедненьком Рафаэле Гомесе, который хуже собаки. Знаешь, кто послал его в Сьерра-Фуэнте?
Знаешь, кто снабдил его оружием, продовольствием, десятком полных решимости и честных людей, готовых жизнь отдать за Правое Дело? Я.
У Чарли Куна перехватило дыхание, он открыл рот, собираясь задать вопрос, но ограничился тем, что глотнул воздуха; тем временем попугаи, сидя на своих жердочках, опять разразились пронзительным смехом. Кроме того, он чувствовал, как обезьяна дергает его за брюки. Очень противно.
– Рафаэль Гомес, этот их underdog – один из моих людей. Это я поселил его в горах. И распустил слух о том, что он хочет меня убить, да – хочет снять с меня шкуру, свергнуть диктатора и установить подлинную здоровую демократию. А знаете зачем? Зачем я сделал это?
– Нет, – ответил Чарли Кун. – Я силен в зрелищах, но не в политике.
– Потому что все сукины дети в этой стране, настроенные против меня, тут же попытаются присоединиться к нему. На тех сукиных детей, которые ненавидят меня и жаждут моей шкуры, Рафаэль Гомес действует как неотразимый любовник. Они пишут ему письма, а он переправляет их мне, и теперь я знаю всех поименно. Да, всех поименно. Вот такой длиннющий список, и он растет день ото дня. Так что можете представить себе – если на это у вас хватит воображения, – что с ними произойдет в тот день, когда урожай созреет. На днях Гомес должен дать мне сигнал, и машина закрутится. Уж свиней-то кому надо подкладывать, жизнь меня научила. Без этого не проживешь. Надо так надо – правда? Я тоже не без таланта.
Есть в Голливуде новые куколки для меня?
– Есть одна, подающая надежды, но она несовершеннолетняя, поэтому без матери приехать не сможет.
– Ну и замечательно, за чем же дело стало? Пусть и мать возьмет с собой.
Он встал, налил виски Чарли и себе.
– Мне бы очень хотелось самому съездить в Штаты, но они там кочевряжатся. Не хотят приглашать меня официально. Согласны на то, чтобы я приехал как частное лицо, но не с официальным визитом. Маловато я с них денег беру, поэтому и не уважают меня – вот и весь секрет.
Он отпил несколько глотков и рассмеялся:
– У меня такое ощущение, что не очень-то меня там любят. А вот Рафаэль Гомес – тот у них прямо герой.
Он запрокинул голову и снова расхохотался – весело и громко, потом опять взглянул на Чарли очень серьезно:
– Ну а теперь перейдем к важным делам. Вы нашли его?
Чарли Кун горько сожалел о том, что в свое время имел неосторожность сообщить Альмайо об этом номере. О Джеке он впервые услышал в копенгагенском «Тиволи». Тот выступал там со своей программой, чему свидетельством была афиша под заголовком «Джек» – большими черными буквами, в кавычках. Это он видел своими глазами; кроме того, в «Тиволи» все только о нем и говорили, а сама афиша – двухлетней давности – висела на стене директорского кабинета на почетном месте. Оставалось лишь признать себя побежденным; все было правдой, какое-никакое доказательство – вот оно, у тебя перед носом. И усомниться трудно: есть свидетели. Конечно, можно было поставить под сомнение афишу, отказавшись рассматривать ее в качестве материального доказательства существования Джека или, во всяком случае, его необычайного номера, того таланта, который ему приписывали, – якобы не имевшего прецедентов в истории человеческого гения. Действительно, афиша служит доказательством существования этого номера и наличия у Джека сверхъестественных способностей не более, чем собор служит доказательством существования Всевышнего. Но свидетели – как быть с ними? Они-то и в самом деле есть и готовы говорить об этом без умолку. Все – от директора до служащей туалета – часами готовы изливать свое восхищение и изумление. Чувствовалось, что они просто счастливы представившейся возможностью все рассказать Чарли, и ясно было, что до конца дней своих они так и будут без конца об этом вспоминать. Когда служащая туалета, директор, рабочие сцены, билетерши совсем состарятся и к кому-нибудь из них придут журналисты, любой из них примется расписывать изумительный номер, свидетелем которого он стал в молодости, с еще большей убежденностью, чем сейчас. Со временем они превратят его в подлинное чудо. Раздуют целый миф. Так родится легенда, и она будет жить и после их смерти. Последний из них, оставшийся в живых, служащая туалета, к примеру, – Чарли заметил, что они почему-то всегда живут очень долго, – в конце концов сделает из Джека и его номера нечто до такой степени потрясающее и уникальное, что писаки наперегонки примутся фиксировать на бумаге это последнее свидетельство во всех подробностях, вкладывая в написанное весь свой талант, все воображение, на которое они способны, – дабы увековечить всю красоту и величайшую мощь номера. В истории мюзикхолла немало подобных случаев.
