Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе) - Леви Ахто (читать хорошую книгу TXT) 📗
С потолка валил песок, падали доски, кругом все в густой пыли, видимости никакой. Все кричали – кто, умирая, кто от боли, кто от ярости. Там, где людей полагалось лечить, их убивали. Очень скоро многие валялись с пробитыми черепами, в том числе и из воровского войска. Песок и штукатурка на полах превратились в кровавое месиво.
Самурай весь в крови походил на… самурая. Он ловко полосовал острым ножом животы несчастным сукам. Люди обезумели и, спрашивается, во имя какой истины им все это понадобилось? Вася тоже сражался за воровское дело, не зря его приняли однажды в закон. Он освоился с мыслью, что на воле ему жить от случая к случаю, а если сегодня не убьют, так в другой раз. Это входило в особенности его жизни по закону. В пыльной серой мгле он тем не менее ясно видел, как вонзил свою пику в горло какому-то парню, который, заливаясь кровью, задыхаясь, упал, а Вася Котик рванулся дальше. Но на его долю больше жертв не хватило – слишком много было желающих убивать, слишком много воров.
Перебив сук, воры в азарте по инерции чуть было своих не принялись резать, но остыли, зарыскали по помещениям с окровавленными топорами, выискивая недобитых и безжалостно приканчивая, раздалбливая головы.
Всё кончилось, воцарилась относительная тишина, если не учитывать сторожевых собак, непрестанно подвывающих за забором. В разгромленном здании пыль улеглась, во всех комнатах валялись недвижимые тела. Когда Вася с другими ворами обходил покойников, чтобы опознать своих, он увидел труп Трески в углу. Подойдя, чтобы получше его рассмотреть, застыл от неожиданно громкого вороньего крика «кар-ра-ул?» и обнаружил там самодельную деревянную клетку с ученой вороной Боксера. Помещение оказалось спальней «доктора». Надо же… такая резня, а ворона уцелела… «за решетками».
Постепенно в зоне совсем стихло. В библиотеке тоже перестала тренькать мандолина. Вышел Мор, сказал:
– Там, кажется, стало тише, пойдем посмотрим.
Воры, убедившись, что в живых остались только свои, отправились в баню. Мор, Скит и Враль подошли к окнам санчасти, из которых все еще, будто дым, тучей выходила пыль. Они посмотрели внутрь: на полу лежали трупы, мало приятные для созерцания. Искаженные звериной злобой или изуродованные страхом лица – застывшее на лицах мгновение, когда оборвалась жизнь. Вдруг представились они все – и живые, и мертвые – Вралю детьми, ему представилось, что он видит их детские глаза, свежие лица, не искаженные никакими страстями, пороками, вопрошающие и удивленные взоры: как прекрасен этот огромный светлый мир, как он добр и интересен, ласкает руками матери, кормит!..
Когда же и куда это в человеке девается? Почему? Когда они дети, в них уже был или еще не был Бог? Когда он из них ушел? Когда на их лицах и в душах возникло то выражение, как у этих на полу санчасти?
С вышек уже спускались зрители. Они, пристально наблюдавшие за происходящим в зоне, видели, как шли в баню воры, и решили, что в зону заходить еще рано. Когда же воры разошлись по своим баракам, настало время Сумкину, Плюшкину, Ухтомскому и офицерскому составу войти в зону, узнать, что там за шум, почему беспорядок.
А «беспорядок» отличался здесь от такого же беспорядка в 13-й зоне сук лишь тем, что суки оставляли в живых тех из воров, кого «согнули», превратили в сук, что было им выгодно, даже лестно. Во всем остальном никакой разницы. С суками, в сущности, поступили так же, как поступали они сами в своей зоне. На войне как на войне.
И вот вошли они теперь в зону – специалисты по промыванию мозгов. Что же они здесь нашли?.. Прежде всего – тишина…
Падал снег, два кота пробирались к кухонной помойке, пролетели две вороны и к ним присоединилась третья – та, которую Вася выпустил на волю: он не симпатизировал Боксеру и использовал возможность насолить.
Тишина…
Полный покой. Все воры в бараках, там же и амбалы, шестерки. Придурки заняты кто чем. Обычные мирные будни обыкновенного воровского отделения Института промывания мозгов.
Воры в бараках чифирят… Конечно, еще возбуждены, во власти впечатлений от только что содеянного, вторят друг другу, как кололи, резали, тыкали, рубали, как жертвы орали, умоляли, умирая или обезумев, как кровь где-то струей билась, рассказывают, стараясь подчеркнуть свою ловкость, бесстрашие: дескать, куда сукам супротив нас – воров.
А Плюшкин, Сумкин и Ухтомский, кум, Режим и сам Бугай подошли к так называемой санчасти, подсчитывая убытки, – не убитых: они их не считали, приблизительное количество жмуриков знали еще до их прихода на Девятку, – прикидывали, сколько и что понадобится сделать, чтобы можно было сие строение опять превратить в нечто похожее на нормальный барак, санчасть с решетками. Надо, конечно же, прежде всего вывезти покойничков. Этот вопрос они утрясли тоже заблаговременно, зная, что носилками, как обычно, теперь не обойтись. Уже с утра было дано распоряжение приготовить подводы. Всех сразу, калькулировали начальники, не вывезти, предстоит несколько заходов, даже если нагружать на подводу сразу пять, ну шесть туш. Ящики готовы. Можно бы и в общую яму, но вдруг комиссия какая-нибудь зачем-то объявится и потребует отчетность – где есть кто?
А за зоной, на «кладбище» для контингента, в зарослях молодых осин, тоже до рассвета, расконвоированные зеки из Малой зоны копали большие ямы, каждая этак ящиков на десять. Они копали уже тогда, когда суки за пирамидой пней дожидались. Здесь же были свалены колья метровой длины с плоскими верхними торцами, – потом на сточенной плоскости напишут номера личных наблюдательных дел, а то зарастет место травою и не узнаешь, где и кого… наблюдать.
В промзоне же в столярке стоял новый письменный стол для Бугая. Но он оказался короток и скрипел, а Бугая раздражало, когда во время работы стол скрипит.
Глава шестая
1
На Девятке наступила относительная тишина, нарушаемая лишь молчаливыми посещениями по ночам кума, во главе отряда мусоров тех бараков, в которых квартировались воры. При шуме и грохоте открываемых замков молчаливыми эти посещения можно считать на том основании, что ни сам кум, ни его свита не произносили лишних слов: он молча указывал на якобы сонного, потиравшего «заспанные» глаза человека, а Метелкин коротко командовал: «Собраться!»
«Собраться!..», «Собраться!..», «Собраться!..» Всех отобранных отводили в БУР, где уже валялись на нарах многие, пришедшие на вахту сдаваться, признававшие себя виновны ми в произошедших беспорядках. Из воров взяли только одного Лешу Барнаульского, возможно по ошибке. Кум понимал, что центровых трогать нельзя. К тому же кум уже тогда, когда сук пропускали в зону, знал, кого необходимо оформить как виновных резни: десятка два амбалов, – заодно и с отказчиками можно разделаться. Из 37-й секции взяли еще Враля, чтобы не говорили, будто кум никого не тронул из воровского барака… Не забыл кум и Скита, которого однажды не удалось подставить.
Воры же чувствовали себя на высоте, собирались на толковища, но не конфликты решать, а торжества ради, чифирнуть, побалагурить. И ходили они кондибобером, произносили речи в изысканном стиле. Они восхищались собственным умением жить красиво, гордились организованностью, хотя это слово им не нравилось, ибо они избегали засорять свою лирическую словесность грубым стилем развивающегося социализма. Правда, воровской фольклор или, если угодно, жаргон постоянно меняется, встречаются новые термины, так что сегодня даже маститые лингвисты не в состоянии расшифровать иногда такие пустяковые определения, как например: ворварян на веревочке, что означает всего лишь повешенного армянина.
О своем возвращении в зону, подняв переполох со стрельбой, известила и ворона Боксера, долбившая лампы на заборе: выстрелы всполошили охрану, крыс и педерастов, высматривающих со страхом через решетчатое окно БУРа. Боксер был счастлив. Он гордился собственным воспитательным результатом: сумел привить птице такую ненависть к свету, что через нее образовалась любовь… к тюрьме.
