Запредельная жизнь - ван Ковелер (Ковеларт) Дидье (книги полностью бесплатно .txt) 📗
– Мне нравится вот эта.
– Это кутеж виноградарей в Кларафоне, – объясняет Люсьен, ошарашивая меня своей осведомленностью.
– Кутеж?
– Ну да, деревенский праздник. Так у нас говорят. Вы откуда?
– Из Парижа.
– Я был на Эйфелевой башне.
– Я тоже. А ты не пробовал плевать оттуда, с высоты, жевательной резинкой?
– Нет. – Люсьен удивлен.
– Это очень забавно. Потом спускаешься и ищешь ее внизу. Выигрывает тот, кто первым отыщет свою.
– А как узнать, что это твоя?
– Прежде чем выплевывать, конечно, прилепляешь бумажку.
– И ты когда-нибудь выигрывал?
– Ни разу. Дурацкая, вообще говоря, игра.
– Подгорает! – кричит Одиль.
– Тебя научил твой отец?
– Нет. Мой отец – человек серьезный. Дурак, но очень серьезный.
Запах горелого не дает укрепиться зародившейся мужской дружбе. Гийом указывает на разобиженного деревенского парня посреди гулянки и спрашивает цену.
– Триста франков, – от фонаря отвечает Люсьен. – Но тебе я уступлю за двести.
– Идет, – Гийом вынимает из кармана початую пачку «Голуаз» и вытаскивает из нее несколько свернутых в рулончик купюр – я тоже так делал в армии. Вообще при нем я словно молодею. Вижу свою копию.
– У тебя есть дети? – спрашивает Люсьен. Мне бы тоже хотелось это знать.
– Нет.
– Это не мне. – Люсьен не берет денег. – Опусти это в кружку пожертвований за упокоение душ, томящихся в чистилище. Это в церкви Пресвятой Богородицы. Слева как войдешь.
– Ну вот, сгорело! – доносится злорадный возглас из кухни.
– Ты думаешь, он в чистилище?
– Если в раю, ему это не понадобится.
Люсьен сел на кровать, подобрал с пола желтый «феррари» и с погрустневшим лицом катает его по ноге. Одно колесо не крутится. Люсьен, насупясь, распрямляет крыло, которое мой покупатель погнул каблуком. Оглушительно хлопает входная дверь. В наступившей вслед за этим звенящей тишине слышно только равномерное тиканье часов в гостевой комнате.
– Он ведь не может быть в аду, правда? – не поднимая глаз, шепчет мой сын.
– Конечно, нет, – успокаивает его Гийом с полной убежденностью. – Художники не попадают в ад.
– Почему?
Гийом садится на кровать рядом с Люсьеном и помогает ему освободить колесо.
– Ад для тех, кто никогда не рисковал. Никогда не сомневался в себе, ничего не делал или, как мой отец, плевал на людей и использовал их в своих интересах. Вот почему я пытаюсь писать книги.
– Какие?
– Свои. Знаешь, был такой писатель… настоящий, который всю жизнь работал ради того, чтобы дарить людям радость… Жан Кокто… так вот, он как-то сказал: «Когда придет смерть, я умру богатым человеком». Не беспокойся за своего папу. Посмотри, сколько он вам оставил. Худшее, что может ему грозить, это налоги.
– Налоги?
– Ну да. Он был талантлив, любим, имел хорошую семью, служил искусству – сколько сокровищ! Естественно, с него причитаются налоги. Там, где он сейчас, он должен давать и давать.
– А как с него могут брать?
– Поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас мне пора в казарму.
Гийом взял картину под мышку и стал спускаться вниз по лестнице вслед за озадаченным Люсьеном. Одили на кухне нет – она ушла. Горелая рыба – в мусорном ведре. На столе на видном месте – пакет чипсов и упаковка ветчины.
– Приятного аппетита. Сегодня же отнесу деньги в церковь, как мы уговорились. Передай привет маме.
– О`кей! Пока, Гийом!
– Пока!
Люсьен сжимает пакет с чипсами, пока он не лопается. Малыш улыбается, счастливый тем, что за его отцом признали столько заслуг. Оставляю его в раздумье о человеке, который за несколько минут стал для него больше чем другом. И ничуть не ревную, что мой сын переносит привязанность ко мне на постороннего: чем дальше тот продвигается в своем расследовании, тем больше становится на меня похож. Однако же, надеюсь, Люсьен не забудет про горчичный стаканчик и бумажное поле. У нас свидание в шесть часов в гараже Тортоцца, ты помнишь, малыш? Я буду там.
Фабьена в лиловой шапочке ленивым брассом плавает из конца в конец дорожки закрытого бассейна. То ли я еще под впечатлением предыдущей, такой эмоционально напряженной сцены, то ли мешает слишком шумный фон здесь, в бассейне – на соседних дорожках пловцы из местной команды отрабатывают кроль и баттерфляй, тренер свистит, выкрикивает номера и результаты, – но мне кажется, что Фабьена думает обо мне как-то странно. Безучастно. Просто повторяет про себя «Жак, Жак»… не связывая мое имя ни с каким воспоминанием, ни с какой мыслью. Что, она уже забыла, как я выглядел? Я растворился в хлорированной воде? Так же повторяют номер телефона, чтобы не забыть, когда не на чем записать. Зовет меня на помощь? Не похоже. И что за глупость прийти в бассейн простуженной. Если только это не нарочно. Хороший грипп – чем не предлог, чтобы отдаться назревающей депрессии, не вставать с постели, благо есть оправдание – температура.
Фабьена вылезает из воды по лесенке, идет в душ. На ней цельный купальник, в котором она была на Канарах прошлой зимой – наше последнее путешествие. Цыплячье-желтое солнце на черном нейлоновом фоне уже начало отколупываться.
В раздевалке ее узнали подружки Наилы и стали пихать друг друга локтями. Раздираемые любопытством, сочувствием и желанием посплетничать, они в конце концов возвращаются к тому, чем были заняты: досушивают волосы жужжащими электрофенами и прихорашиваются перед зеркалом.
Около комплекса водного спорта под платанами стоит фирменный фургончик Лормо – Фабьена взяла его, чтобы весь город видел: она едет в бассейн, – а рядышком дожидается папин «ситроен». Вот и Фабьена: идет большими шагами, отжимая рукой мокрые волосы, пальто нараспашку, в джемпере под горлышко, вдыхая полной грудью ледяной воздух и выдыхая клубы пара.
Папа выскакивает ей навстречу:
– Фабьена, что с тобой?
Она глядит на него без малейшего удивления, улыбки, смущения – без всякого выражения.
– Вам, конечно, позвонила Одиль. Да, я схожу с ума, пошла купаться, вместо того чтобы кормить обедом ребенка, ну и что? Уволю эту Одиль. Всех уволю. Продам магазин. Плевать я на всех хотела. Вас это устраивает?
Бедный папа смотрит на нее оторопев и не знает, что ответить. На всякий случай он раскрывает руки, и Фабьена с рыданиями бросается ему на грудь.
– Ничего, ничего, – приговаривает он, гладя ее по мокрым волосам. – Все нормально.
– Да уж! Я ничего не хочу делать, никого не могу видеть, терпеть не могу плавать и закатываюсь в бассейн на сеанс с двенадцати до двух, как любовница Жака, чтобы влезть в ее шкуру, чтобы он со мной заговорил! Ничего себе нормально!
– У Жака была любовница? – Вот когда папа действительно ошарашен.
– Только не говорите мне, что вы об этом не знали, Луи! Кому угодно, но не мне!
Отец в шоке. Фабьена не представляла себе, как мало мы друг с другом говорили. Ей казалось, что только ненависть и отчаяние могут быть немы.
– Кто же она? – с трудом выговаривает он.
В глазах его такое искреннее неведение, что Фабьена находит в себе силы улыбнуться, взять его под руку и подвести к его машине.
– Ладно, папа. Мне уже лучше. Не знаю почему, но лучше. Я поеду домой. Как раз успею отвезти малыша в школу.
– В таком состоянии?
Фабьена оборачивается и прислоняется спиной к «ситроену». Она опять захлюпала и запахнула на себе пальто.
– Папа… Я боюсь наделать глупостей в магазине. Боюсь остервениться, нахамить клиентам… Мне нужно немножко передохнуть… Вас не затруднило бы снова взять на себя дело?
– Меня? – воскликнул отец, который только того и ждал. – Да ничуть!… Наоборот!
Из уважения к общему трауру он умерил свой восторг и стал уверять Фабьену, что будет выполнять только самую неблагодарную работу – справляться с текущими делами – и не подумает вмешиваться в управление; хозяйкой остается она, ничего не изменилось.
– Все изменилось. Я уверена, Жак еще любил меня. А я его прогнала. Из-за ерунды, из-за такой ерунды, если б вы знали… Я вбила себе в голову какую-то чушь, а дальше все разрасталось само собой… Я сама, сама толкнула его к этой женщине. И, наверно, правильно сделала… Не в том дело… Знаю, что глупо так говорить, что это неправда, и все же… Я все время думаю, что, если бы не оттолкнула его тогда, он сейчас был бы жив. Я одна, одна, совсем одна!
