Элеанор Ригби - Коупленд Дуглас (е книги txt) 📗

— Лиз, при мысли о том, каким я был хотя бы месяц назад, на меня неизменно нападает хандра.

Клаус заказал себе зобную железу (да-да, «сладкое мясо»). Мы сидели на надежно укрытой от посторонних глаз площадке на крыше ресторана, о которой знали, пожалуй, одни австрийцы. Вечер выдался теплый, столики освещались сотнями маленьких белых гирлянд, развешанных на деревьях и в небе над нами.

Клаус сказал:

— Из-за навязчивого состояния я не мог завести постоянную подругу — о женитьбе вообще молчу. У меня и друзей-то настоящих не было. Сейчас я будто начинаю жизнь заново.

— Не может быть, неужели все так мрачно?

Собеседник опустил вилку.

— Давайте посмотрим, чем я обладаю на сегодня. — Его лицо озарилось обезоруживающей улыбкой. — Зубы. Тысячи зубов день за днем. Благодаря им я до сих пор не сошел с ума. Вы когда-нибудь слышали о синдроме Туретта? Я знаю прекрасных хирургов, которые им страдают. Они умудряются оперировать по двенадцать часов, но едва снимут перчатки, все сыплется из рук. Бывает, жизнь идет коту под хвост из-за того, что в лобной коре или гипоталамусе перебор с какими-нибудь ерундовыми молекулами. Или их нехватка. Вот так, все в нашей жизни решают микроскопические частицы.

Я спросила:

— А что такого важного вы пытались донести до женщин, которых встречали на улице?

— Ах, бедняжки. Мне очень стыдно. Я бы с радостью завалил их цветами и благодарственными открытками — только, боюсь, неправильно поймут. Каждая из них имеет полное право пнуть меня между ног. Я это заслужил, поверьте.

— Клаус, не говорите глупостей. Вы же не отдавали себе отчета. Да, вы вели себя как сумасшедший не по своей воле.

— Не ищите мне оправданий.

— Я бы на вашем месте винила всех этих фрейдистов-психотерапевтов, которые долгие годы тянули из вас деньги. Я поражаюсь, почему вас сразу не отправили к дипломированному психиатру, который прописал бы лекарства.

— Лиз, история Вены неразрывно связана с Фрейдом…

— Замолчите, Клаус. Хватит нести чушь. — Меня вдруг разобрала страшная злоба. Я сижу в шикарном ресторане под открытым небом, ужинаю с красивейшим мужчиной во всей Европе и отчего-то негодую. — Вы мне так и не сказали, что же такое важное заставляло вас изводить этих несчастных.

От волнения Клаус даже перестал грамотно изъясняться.

— Я никогда не действовал из злых побуждений, никогда.

— Так что же вы хотели им сказать?

Он откинулся на спинку кресла, приковав к себе все взгляды; можно подумать, с его красивого лицо посыпались жемчужины.

— Меня притягивали женщины, которые были полностью довольны жизнью и судьбой. Не в сексуальном смысле, а в нравственном, хотя это, наверное, звучит жутко. Мне казалось, что я могу донести до них нечто, чего они не найдут в современной Вене со всем ее величием.

— И что же именно?

— Уже не знаю.

Джереми многое перенял от Клауса. Слабые и сильные стороны, которыми одарила их природа, по воли судьбы завели их в психический тупик. У меня пропал аппетит. Салфетка упала на пол, но я не спешила ее поднимать.

— Элизабет, что на вас нашло?

— Не разговаривайте со мной. Не сейчас.

— Майн Готт! Я позволил себе лишнее, проявил навязчивость?

— Нет, Клаус, вы тут ни при чем. — Я злилась, что мне не выпало случая узнать этого человека до того, как он сел на таблетки. Если бы мы тогда встретились, я бы увидела в его глазах пламенную натуру Джереми, его решимость, Солнце в конце автострады — что-то такое, отчего самой захотелось бы упасть на колени и ползти по мостовой. Сын передал свою роль мне, но из этого ничего путного и не вышло. Я чувствовала себя обманутой. — А у вас когда-нибудь были видения?

— Что вы подразумеваете под «видениями»?

— Когда вам грезится нечто нереальное, и в то же время вы не спите — картины, показывающие… то, чего люди еще никогда не видели?

— Скорее нет. Впрочем, мне бы очень этого хотелось.

— У Джереми были видения.

Клаус приподнял брови.

— Да, то-то и оно.

— И что же он видел?

— И много, и мало. Когда удавалось, я вела записи. Может, это была поэзия, а может, побочный результат медленной гибели мозга. Но я почему-то верю в другое. Все, что он видел, было очень интересно. Этот дар снизошел на сына незадолго до нашей встречи, за несколько месяцев до болезни.

— Что это было?

— Он видел землепашцев в прериях. Они пропустили посевную, хотя весна была в самом разгаре.

— Продолжайте.

— Эти люди считали, что зимой наступит конец света, и решили не заниматься бессмысленной работой. Кажется, они сожгли зернохранилище. Фермеры подумали, что скоро всему конец. Их жены и дети вышли на крыльцо и побросали в грязь заготовленные впрок овощи.

— А потом?

— С небес раздался голос. Он сообщил, что мир всегда будет исполнен тоски; на них обрушатся бедствия и несчастья — по воле Господней или из-за деяний рук человеческих. Вот почему не надо бояться конца: он придет, что бы ни случилось. — Я умолкла, обратив внимание, какое радостное оживление царит на крыше ресторана: крохотные белые огоньки перемигивались в небе, будто позвякивая, как детский ксилофон. Все здесь контрастировало с моими чувствами. — Клаус, я много с тех пор думала об откровениях Джереми. Могу пересказать их слово в слово.

Он не ответил, и я продолжила:

— С ними заговорила женщина с неба; она сказала, что им приготовлен подарок, но прежде фермеры получат знак. А затем голос упрекнул их в неумении отличить сон от яви и в неверии в возможность перемен. Женщина сказала, что глупо умирать, если не можешь изменить мир — это сродни пустому существованию. Фермеры, их жены и семьи поняли, что подарок они не получат — по крайней мере в этом году. И непонятно, что теперь делать. Посевная прошла, запасы еды уничтожены. Они знали, что наступит зима, и понятия не имели, как ее протянуть.

Клаус слушал напряженно, почти зло. Я продолжила:

— И вот они стоят на дороге, грязной пыльной дороге. Стоят и молят о знаке свыше. Им только хочется знать, что их не покинули.

— И что было дальше?

— С неба свесилась длинная веревка, будто откуда-то из космоса. На ее конце болталась человеческая кость. А потом фермеры заметили еще одну веревку, спускающуюся к земле, и к ней был привязан череп. И еще веревки, и еще — сотни костей, которые клацали, точно «музыка ветра». Фермеры поняли, что получили свое послание: их оставили, и теперь они в забвении, в глуши. Теперь они даже не люди, а пугала, манекены, лишенные души. Единственное их спасение в том, чтобы снова поверить в Сущность, которая их покинула.

— Ну и?

— На этом видения у Джереми прекратились. Его главная история так и осталась незаконченной.

— Значит, мой сын был мистиком.

— Можно сказать и так.

Зазвучал Штраус, будто музыка возродилась из глубины веков.

Мой спутник взглянул на меня и сказал:

— Я как и наш сын. Я тоже могу видеть. Мы остановились с ним в одном и том же пункте. Наткнулись на одну ту же стену.

Я расплакалась.

— Простите, Лиз.

— Почему в жизни никогда не бывает так, как хочется? — Я устала. Мне хотелось домой, но дома для меня больше не существовало. Я с таким же успехом могла бы решить поселиться на Марсе. Моя квартира казалась теперь просто конурой, клеткой.

Подошел официант и предложил десерт. Мы отказались. Клаус сидел, уставившись в блестящую поверхность стола, на которой отражались маленькие белые огоньки. И тут я решилась:

— Клаус…

Он ответил, не поднимая глаз:

— Да.

Я положила руку прямо перед ним и сказала:

— Клаус, ты ведь тоже одинок, правда?

И опять:

— Да.

Он взял мою руку в ладони и поцеловал ее. Взглянул в мои глаза, и тут мы влюбились друг в друга. Он знал, и я знала. Это ничего не меняло и все же меняло очень многое. «Так вот, значит, о чем все говорили… Вот она, любовь» 16.

Мир — непонятное место. Я сейчас пролетаю над ним в «Боинге-777», рядом сидит Клаус. Дневник мой близится к концу — по крайней мере пришел конец той Лиз Данн, которой было слишком одиноко жить и слишком страшно умереть.