Демократия (сборник) - Видал Гор (первая книга txt) 📗
— Значит, это новое решение? — спросил он.
— Нет, очень давнее, мистер Рэтклиф. Просто я на какое-то время от него отошла. А ночь размышлений заставила меня к нему вернуться.
— Могу я спросить, почему вы вернулись к этому решению? Ведь вы бы не колебались, не имея веских на то причин.
— Я буду с вами откровенной. И если вас ввело в заблуждение то, что я, как вам показалось, колебалась, я искренне сожалею об этом. Я этого не хотела. Мои колебания связаны с тем, что я не могла решить для себя, не лучше ли будет и в самом деле употребить свою жизнь на то, чтобы стать вашей помощницей. А решение мое основано на том, что мы не подходим друг другу. Наши жизни идут по разным колеям. И каждый слишком стар, чтобы ее изменить.
Рэтклиф с видимым облегчением покачал головой.
— Доводы, которые вы приводите, миссис Ли, несерьезны. У нас не так много расхождений. Напротив, вашу жизнь я могу направить по тому руслу, в котором она нуждается; вы же можете придать моей все то, чего ей недостает. Если это единственная причина, я уверен, в моих силах ее устранить.
Судя по виду Маделины, эта мысль не была ей по душе, а в тоне ее появились категорические нотки.
— Мистер Рэтклиф, спорить на эту тему бесполезно. У нас с вами разные взгляды на жизнь. Я не могу согласиться с вашими, а вы не сможете жить по-моему.
— Приведите мне хотя бы один пример наших расхождений, — сказал Рэтклиф, — и я молча соглашусь с вашим решением.
Какое-то мгновение миссис Ли колебалась; она вперила в него взгляд, словно желая удостовериться, что он говорит серьезно. Прозвучавший в его словах дерзкий вызов поразил ее — если она теперь не будет настороже, неизвестно, какие неприятности все это повлечет за собой. И тогда она отперла ящик стоявшего тут же секретера, достала письмо Каррингтона и протянула мистеру Рэтклифу:
— Вот пример, о котором я узнала слишком поздно. Я в любом случае собиралась вас с ним ознакомить, но предпочла бы сделать это немного погодя.
Рэтклиф взял протянутое ему письмо, нехотя открыл конверт, посмотрел на подпись и стал читать. Он не выказывал признаков волнения или удивления. Никому и в голову не пришло бы, что с того момента, когда на глаза ему попалась подпись Каррингтона, он знал содержание этого письма настолько же точно, как если бы написал его сам. В первое мгновение им овладел безотчетный гнев — планы его рушились. Как же это произошло, он не мог сразу сообразить, он не допускал и мысли, что тут приложила руку Сибилла. В его глазах она была легкомысленной девицей, которую ее сестра совершенно не принимала в расчет. Он совершил обычную мужскую ошибку, спутав остроту интеллекта с силой характера. Далеко не философ, Сибилла умела желать того, чего желала, с большей силой, чем ее сестра, которая уже порядком устала от жизненных невзгод. Этот факт мистер Рэтклиф не учел, и поэтому ему оставалось лишь недоумевать, кто перебежал ему дорогу и каким образом Каррингтон ухитрился, отсутствуя, одновременно как бы принимать участие в этих событиях, как, получив хорошую должность в Мексике, мог препятствовать его, Рэтклифа, планам. Чего-чего, а уж такой изворотливости он в Каррингтоне не предполагал.
Возникшее осложнение крайне его раздражало. Несколькими днями позже, считал Рэтклиф, он сумел бы оградить себя от опасности и, пожалуй, был в этом прав. Если бы ему удалось хоть в какой-то степени завладеть миссис Ли, он сам рассказал бы ей эту историю, но в собственной интерпретации и, без сомнения, сумел бы сделать это так, чтобы вызвать ее сочувствие. Теперь, когда она против него предубеждена, задача осложняется; но он не отчаивался, потому что по его теории в глубине души миссис Ли так же желала стать хозяйкой Белого дома, как он сам, а ее показная скромность означала всего лишь обычную женскую нерешительность перед лицом соблазна. И его мысли тотчас обратились к тому, как наилучшим образом вновь сыграть на ее честолюбии. Он жаждал второй раз вытеснить Каррингтона с поля боя.
Поэтому, быстро пробежав письмо взглядом, чтобы ознакомиться с его содержанием, он вернулся к началу и стал медленно его перечитывать, на сей раз, чтобы выиграть время. Затем вложил его в конверт и вернул миссис Ли, которая с таким же полным спокойствием, словно на этом весь ее интерес к посланию Каррингтона исчерпан, небрежно бросила его в огонь, где оно на глазах мистера Рэтклифа превратилось в пепел.
С минуту он наблюдал, как оно горит, затем повернулся к миссис Ли и сказал с присущим ему самообладанием:
— Я намеревался сам рассказать вам об этом деле. Мне жаль, что мистер Каррингтон счел возможным опередить меня. У меня нет сомнений, что, обвиняя меня, он руководствовался какими-то личными интересами.
— Значит, это правда! — воскликнула миссис Ли несколько поспешнее, чем ей бы того хотелось.
— Правда в основной канве, но неправда в части некоторых деталей, а главное, в том впечатлении, которое у вас создалось. Президентские выборы, состоявшиеся восемь лет назад, если вы помните, были очень напряженными, а шансы кандидатов почти равными. Мы считали — правда, в ту пору я не занимал в партии столь значительное положение, как сейчас, — что результаты выборов сыграют в судьбе нации не меньшую роль, чем результаты войны! Наше поражение означало бы, что власть перейдет в запятнанные кровью руки мятежников-южан, людей, чьи намерения были более чем сомнительными, но, даже будь эти намерения отменными, они все равно не смогли бы сдержать неистовство их приспешников. Поэтому нам пришлось напрячь все свои силы. Деньги лились рекой, мы тратили их, выходя за пределы имевшихся у нас сумм. Я не стану вдаваться в подробности, рассказывая, на что они употреблялись. Да я и сам толком не знаю, потому что стоял в стороне от всего этого — финансами распоряжался национальный центральный комитет, а я тогда не был его членом. Скажу лишь, что пришлось взять большую сумму под залог и ее нужно было выплатить. Члены национального комитета и несколько сенаторов дебатировали этот вопрос, и я принимал участие в обсуждениях. Дело кончилось тем, что к концу сессии председатель комитета, сопровождаемый двумя сенаторами, подошел ко мне и сказал, что мне следует снять свои возражения против предоставления пароходству субсидий. Они не раскрыли мне истинных причин, а я не стал на этом настаивать. Их заявление от имени руководства партией, что мои действия существенны для интересов нашей партии, вполне меня удовлетворило. Я не считал себя вправе настаивать на собственном мнении в отношении той меры, которая, как мне стало совершенно ясно, ставит лично меня в весьма ложное положение. Я соответственно доложил о законопроекте, голосовал за него, как сделали большинство членов нашей партии. Миссис Бейкер ошибается, говоря, что деньги пошли в мой карман. Если их и заплатили, о чем я узнал только из этого письма, они были переданы представителю национального комитета. Я никаких денег не получал. Все, что меня связывает с этими деньгами, — это мои умозаключения о том, каким образом вскоре после этого партия рассчиталась со своими долгами за предвыборную кампанию.
Миссис Ли выслушала все это с напряженным вниманием. Лишь в этот момент она впервые по-настоящему ощутила, что добралась до самой сути политики в той мере, в какой врач со своим стетоскопом докапывается до причины болезни. Теперь она наконец узнала, почему политический пульс бьется так неровно и почему люди ощущают постоянное беспокойство, которое они не хотят или не могут объяснить. Интерес к болезни победил в ней отвращение к той грязи, которую она обнаружила. Сказать, что это открытие доставило ей особое удовольствие, — значит погрешить против истины; но вызванное им возбуждение на мгновение заслонило все другие ощущения. Она даже не думала о себе. Лишь позже она осознала всю нелепость притязаний Рэтклифа, полагавшего, что и после его излияний в ней достанет тщеславия, чтобы заниматься реформами в политике. Да еще с его помощью! Дерзость этого человека, казалось, не знала границ, если бы только Маделина была уверена, что ему известна разница между добром и злом, правдой и ложью; но чем больше она наблюдала за Рэтклифом, тем больше убеждалась, что его смелость — лишь следствие нравственного паралича и что он рассуждает о пороке и добродетели, как дальтоник рассуждал бы о красном и зеленом цветах; он видел их не так, как видела их она, и, если бы ему пришлось выбирать между ними, он просто не сумел бы их различить. Неужели политика виновата в том, что за ненадобностью его нравственное чувство атрофировалось? А пока она сидела лицом к лицу с человеком, для которого понятия нравственности были темный лес и у которого к тому же недоставало чувства юмора, чтобы понять всю абсурдность того, к чему он призывал: выйти на берег этого моря коррупции то ли в роли короля Канута [41], то ли миссис Паррингтон с ее ведром и шваброй [42]. Что можно было поделать с этим тупым животным?
