Ночью на белых конях - Вежинов Павел (список книг TXT) 📗
В кухне ее уже ожидал завтрак — чай и горячие сосиски. Пока Криста завтракала, мать готовила что-то на электроплитке, так как настоящей плиты у них не было. Ну и повариха ее мамочка — готовит только, чтоб не умереть с голоду. Обе они ели очень мало, почти не касались еды. Свертывая постные капустные голубцы, мать несколько раз обернулась, чтобы взглянуть на Кристу.
— Ты почему ешь без хлеба? — спросила она. — Ты молодая, тебе пока не страшно.
— Да, а потом стану как каравай.
— Тебе это не грозит. В нашем роду никогда не было толстых. Твоя прабабка была такой маленькой и худенькой, что никто в деревне не хотел на ней жениться. Наконец ее выкрал один турецкий бей, но она и тому не угодила, выгнал через несколько дней.
— Такая была вредная?
— Нет, просто была женщина с характером.
— А потом кто на ней женился?
— Кто? Твой прадед. Вдовый кузнец, черный, как арап. Подхватил ее однажды под мышки и унес к себе.
Это уже было интересно. Криста, забыв проглотить сосиску, застыла, представляя себе, как ее прабабка бьется в руках кузнеца, дрыгая тонкими, обутыми в пестрые деревенские чулки ножками.
— А потом как они жили?
— Как голубки.
Криста наконец проглотила сосиску.
— Голубки, из которых у одного выклеван глаз, — сказала она. — И знаешь, мама, сказать по правде, я терпеть не могу постные голубцы.
— А что ты вообще любишь? — ответила мать.
Криста питалась главным образом воздухом, как и все ласточки. Это они летают так в синеве, открыв клювики, опьяненные сверканием солнца и дождя. Попадет в клюв какая-нибудь мошка — прекрасно, не попадет — еще лучше. Воздух тоже пища. Криста и сама замечала, что стоит ей сходить в кино, как исчезает всякое желание есть и можно спокойно обойтись без ужина.
Вскоре Криста взяла портфель и ушла на лекции. Мать поставила на плитку кастрюлю, повернула выключатель. Часов в одиннадцать, прежде чем идти на урок к генералу, она заглянет домой и выключит плитку. А пригорит один-другой голубец, не страшно, можно выбросить. Когда она вернулась в комнату, лицо у нее было расстроенное. Никто не любит неприятных дел, но здесь никуда не денешься. Мария сняла трубку и набрала номер. И тут же в уши ей ударил низкий голос девушки.
— Слушаю.
— Донче, это тетя Мария. Мне бы хотелось зайти к тебе на минутку.
Ответ чуть задержался, правда, всего лишь на несколько секунд.
— Конечно, тетя Мария. Только, если можешь, не позже, чем через полчаса. А то у меня потом лекции.
— Хорошо, Донче, через двадцать минут я буду у тебя! — ответила она и положила трубку.
Мария была не из тех женщин, что теряют перед зеркалом много времени, хотя вид у нее всегда был очень подтянутый. Спустя несколько минут она уже торопливо шла по улице своей мелкой, но энергичной походкой. Каблучки ее, как всегда, отчетливо постукивали по тротуару, но чувствовала она себя нерешительной и подавленной. Мария ходила, глядя прямо перед собой, и никогда не смотрела по сторонам — ни на людей, ни на витрины, ни на что другое. Это тоже было семейной чертой — все Обретеновы, как говаривала ее бабка, были немножко задаваки: золотой с земли поднять, и то не наклонятся.
Донка ждала се, уже одетая к выходу. Сердечно улыбнулась гостье, помогла ей снять пальто. Очень она была симпатична Марии, эта грот— или фок-мачта, кто его знает, как сказать правильнее. Она всегда радовалась, что Христина с ней дружит. Донка была не похожа на тех гусынь-девчонок, у которых в голове одни мальчишки и свиданья. А после победы в телевикторине девушка еще больше выросла в ее глазах.
— Ты одна? — спросила Мария.
— Одна, — ответила Донка. — Наши на работе.
— Тем лучше, поговорим спокойно.
Они прошли в комнату Донки. Здесь был порядочный кавардак — всюду валялись чулки, лифчики, трусики, на удивление маленькие. Мария почувствовала легкое разочарование. Эта грот— или фок-мачта, зная, что к ней придет гостья, могла бы хоть немного прибраться.
— Садись сюда, тетя Мария.
В комнате был только один стул, да и тот продранный. Марии пришлось сесть прямо на пружину, словно на выставленную человеческую ладонь. Поза оказалась не слишком удобной — ей все казалось, что невидимая рука тихонько поднимает ее к потолку. Донка уселась на кровать, над которой четырьмя кнопками был прикреплен большой снимок из журнала «Пари матч», разумеется, цветной. Очень юная, вся золотистая, и совершенно голая женщина — Брижит Бардо, наверное, — лежала на животе, задрав ноги в красных лакированных туфельках. Не слишком-то подходящее украшение для девичьей комнаты — картинка гораздо уместнее выглядела бы в кабине какого-нибудь шофера международной линии. Донка перехватила взгляд гостьи.
— Правда, красивая? — спросила она.
— Твой идеал?
В голосе Марии прозвучала еле уловимая ироническая нотка, но девушка ее не заметила.
— Идеал? Мой? Где уж мне, тетя Мария, я по сравнению с ней просто кобыла.
— Ты уж скажешь! — улыбнулась Мария. — Тебе-то чего не хватает?
— Торчу вот над всеми — на целую голову выше других.
— Ну и что? Вон какие долговязые парни расхаживают по улицам.
— В том-то и дело, что я не люблю долговязых. Мне больше нравится средний формат.
— А приятель Христины, — внезапно спросила Мария, — он, по-твоему, какого формата?
Лицо Донки вспыхнуло, потом потемнело. Мария так никогда и не узнала, как точно она попала в цель.
— Так ты из-за этого пришла? — сдержанно спросила Донка. — А я-то гадаю…
Она гадает! Неужели ее собственная мать ничем, кроме своих причесок, не интересуется?
— Послушай, девочка, — начала она спокойно, — пойми меня правильно. Я знаю, что Криста не ребенок. И вовсе не собираюсь делать из нее монахиню. Но я имею право знать, порядочный это человек или нет!
— Порядочный? — Донка даже подпрыгнула па месте. — Невероятно порядочный, даю тебе честное слово.
— Он случайно тебе не родственник, что ты так в нем уверена? — на секунду усомнилась Мария.
— Никакой он мне не родственник! — ответила Донда. — Но парень что надо.
— А как по-твоему, он ее любит?
К этому вопросу Донка оказалась не совсем готовой.
— Наверное, любит! Чего ее не любить? Я и то ее люблю, а что уж говорить о ребятах!
— Значит, не любит! — сказала мать.
Донка пристально посмотрела на нее.
— Вот что, тетя Мария, выбрось из головы эти глупые мысли. Да и вообще, что за слова — любит, не любит. Мы, можно сказать, их уже и не употребляем. Нет смысла.
— Нет смысла?
— Конечно, нет. Любовь — это вроде бабочки, присядет на миг и упорхнет. До нее и дотронуться нельзя без того, чтоб не облетели ее дурацкие крылышки. А облетят, что от нее останется? Ничего!.. Обычная муха. Мы теперь не делим парней на влюбленных и невлюбленных. Мы делим их на настоящих и ненастоящих. Сашо тоже парень, как и все, но он по крайней мере настоящий.
— Расскажи мне о нем, — попросила Мария.
— Что тебе рассказать? — неохотно пробормотала Донка. — Закончил биологический, сейчас работает ассистентом в институте академика Урумова. К тому же академик — его родной дядя. Так что на службе он тоже не будет стоять на месте, если тебя это интересует.
— Когда я была студенткой, все мои однокурсницы были влюблены в профессора Урумова. Но я ни разу его не видела.
— Он страшно симпатичный, — оживилась Донка. — Воспитанный, представительный. К тому же вдовец. Будь он лет на пятнадцать моложе, я, уж будь спокойна, его бы не упустила.
— А ты откуда его знаешь? — спросила Мария подозрительно.
— А мы раз были у него в гостях… На даче… Дача у него — игрушка.
— Значит, дело зашло довольно далеко! — задумчиво проговорила Мария.
Она помолчала немного, потом грустно улыбнулась, и даже довольно естественно.
— Спасибо, девочка… И пусть все останется между нами. Если я и спрашиваю о чем-то, то для ее же пользы.
— Честное пионерское, тетя Мария.
Когда она вышла на улицу, хмурый декабрьский день показался ей более светлым и погожим. Смешанное с грустью облегчение заставляло ее чуть не лететь по пустынной улице. Будет еще время подумать о неизбежном, может, оно и не наступит так скоро. В конечном счете, Криста еще ребенок. И вообще, невозможно себе представить, как она останется в унылой, пустой квартире одна, без утренней дочкиной улыбки, без ее лучистого взгляда, который мог рассеять самый густой туман. В конце концов каждая мать когда-нибудь да остается одна. Но она, Мария, останется совсем, совсем одна, в этом мире у нее больше никого нет. Если, конечно, она им вдруг не понадобится.
