Домино - Кинг Росс (электронная книга TXT) 📗

Маскам не было конца! До чего же усердно пришлось трудиться синьору Беллони! Тут же у широкой двери персидский шах беседовал с пажом-негритенком в тюрбане с перьями; под рядом окон, выходивших на канал, турецкий браво с дымящимся кальяном галантно подносил стакан пунша ливрейному лакею в шляпе с загнутыми полями и золотой каймой. Поблизости в креслах горничная и закутанная в шаль торговка рыбой принимали ухаживания Дон Кихота и цыганки в серебряном поясе и ярко-красном платке. И повсюду среди толпы, шелестя шелковыми плащами и накидками из черных кружев и пряча головы под черными капюшонами, двигались домино в белых масках, как отражение, дробящееся в расколотом зеркале. Их мелькало тут и там сотня или две. Кто они? Сегодня даже синьор Беллони с его проницательностью не во всех случаях мог бы ответить на этот вопрос. Ибо маленькому костюмеру было известно, что ни один маскарадный наряд так не меняет мораль и поведение его клиентов, как домино, предназначенное для тех, кто действительно желает сохранить инкогнито, кто ради каких-то тайных — и нередко недобрых — целей стремится остаться неузнанным среди своих не менее скрытных собратьев.

Вошедший в зал гусар не привлек к себе внимания никого из гостей и даже из музыкантов на галерее, которые в последние две недели каждый вечер встречались с ним в опере. Но пока он пересекал зал, направляясь к одной из чаш с пуншем, его заметил римский центурион в серебряном нагруднике и шлеме с забралом; однако, когда гусар повернул к нему голову, словно готовясь его окликнуть, центурион быстро отвел взгляд, а затем смешался с толпой.

Стакан пунша, танец с цыганкой; еще стакан и еще танец — на этот раз с пастушкой. Последняя была пьяна, прижималась к партнеру и обдавала его спиртным запахом.

— Мое стадо, — хихикнула она на ухо гусару, стуча по полу пастушеским посохом и едва не теряя алое домино, — боюсь, любезный сэр, я потеряла свое стадо…

После краткой борьбы гусара вызволил из ее тесных объятий высокий человек в черном домино.

— Примите мои извинения, — с подчеркнутой вежливостью проговорил он. — Я не сразу вас нашел.

— По крайней мере, здесь нет больше венгерских гусар.

— Это было бы весьма неудобно.

— Весьма.

Белая gnaga (гротескная маска) придвинулась ближе.

— Кто-нибудь тебя узнал?

— Гондольер…

Домино резко взмахнуло своей белой перчаткой и встряхнуло шелковым капюшоном.

— Это он так думает.

— Да.

— А кроме него?

— Никто. А вас?

— Как можно быть уверенным? Мне все равно, — отвечало домино с некоторым волнением. Кружевная вуаль, прикрывавшая его рот, слегка колыхнулась. Из-за черного плаща вновь высунулась рука в белой перчатке, тронула отделанный мехом гусарский мундир и, не встречая сопротивления, поползла вверх.

— Теперь?

— Да.

— Тогда идем? Куда — ты знаешь? Я буду… минут через голь, хорошо? — Гусар не успел, махнув меховым плащом, отвернуться, а домино обратилось уже к другой маске: — Это вы, миледи, я вас знаю! Такую замечательную красоту не спрячешь даже под шалью торговки рыбой!

Гусар начал подниматься по лестнице, прошел один марш, потом другой, более узкий, со сношенными неровными ступенями. Пока он добирался до верхней площадки, дыхание у него сбилось (от усилий и от волнения), и ему показалось, что пол слегка колеблется под ногами, как лодка на волнах. В теплом гусарском костюме он покрылся испариной, дыхание вырывалось изо рта с шумом и хрипом. Чтобы восстановить равновесие, он ненадолго остановился, опираясь рукой о стену. Голоса и музыка слышались здесь приглушенно, освещение было скудным; из кухни, расположенной где-то наверху, долетал по узкому коридору запах лука, чеснока, портулака и рыбы, сопровождаемый отдаленным стуком горшков и шипеньем пара. Гусар еще помедлил, на этот раз прислушиваясь к шагам, быстрому перестуку босых ног, которые звучали, удаляясь, за изгибом коридора. Ну все, тишина. Сдерживая дыхание, гусар обогнул угол, миновал две двери (его ноги тоже стучали по натертым воском плиткам), свернул в левую и плотно закрыл ее за собой. Он инстинктивно потянулся к задвижке, но тут же уронил руку.

В сравнении с барочными излишествами других помещений дворца обстановку в комнате (спальне) можно было назвать скромной: кровать с балдахином и лаковой передней спинкой, небольшой armoire, на cassone [72]— серебряный канделябр и щипцы для нагара, на стене — зеркало в золотой раме, завешенное тисненой бумагой. Все знакомо… но что же это? Вышитое покрывало слегка сдвинуто, три свечи, почти догоревшие, наполняли комнату неверным светом и куда более устойчивым запахом. На полу валялось голубое страусиное перо — часть султана. Остатки маскарадного костюма?

— Эй? — Он наклонился и поднял перо. — Скажите… Здесь есть кто-нибудь?

Ответа не было. Свеча тихо догорала, по armoire и оклеенным обоями стенам прыгали тени. Вновь послышались скрипки, звуки которых просачивались во двор; к ним присоединилось тяжелое бренчание gamba [73]. Гусар понял, что окно открыто. Он подошел к высокому арочному проему с маленьким балкончиком, смотревшему во внутренний двор. Сняв с себя маску, он прижался носом к освинцованному стеклу (панель была приоткрыта на тридцать градусов). Тремя этажами ниже, в центре мощеного двора, окаймленного маленьким цветником и апельсиновыми деревьями в горшках, стояла островерхая чаша для охлаждения вина. За стенами, где чернел канал Салиццада-Сан-Самуэле, вспыхивали и покачивались желтые огни факелов: это шли закутанные в плащи фигуры, направляясь кто к каналу, кто к Кампо-Санто-Стефано. Стекло запотело от дыхания, но гусару был виден между островерхими черепичными крышами верхний ярус деревянных оград на сатро, сооруженных для прогона быков.

Гусар пошире распахнул окно и ступил мягким башмаком на балкон, но в тот же миг дверь комнаты распахнулась со звуком, напоминавшим вздох. Потянуло прохладным сквозняком, пламя свечей заколебалось, едва не потухнув.

— Ага, — произнес гусар и обернулся к человеку в черном домино, который с еще одним кратким вздохом закрыл за собой дверь. — Это вы.

— Кто же еще? Сюда, любовь моя.

— Но кровать…

— Прости. Горничные… — Закутанная в плащ фигура пожала плечами.

— Пожалуйста, заприте дверь, — попросил гусар, вспомнив дробь шагов в коридоре.

С коротким скребущим звуком его собеседник закрыл задвижку.

— Свечи, — шепнул гусар, указывая пальцем.

— Нет, — произнесло домино, — я хочу тебя видеть.

Руки в белых перчатках откинули черный капюшон и удалили белую gnaga, открывая хорошо знакомое гусару лицо графа Провенцале. Жуткой, гротескной внешности графа едва ли можно было найти подобие: его лицо от уха до уха пересекали черные брови, а над ними возвышался чудовищный лоб, также перерезанный под разными углами множеством толстых складок; снизу торчал румяный римский нос, нависавший над жирными губами, из которых верхняя, в свою очередь, нависала над нижней. Челюсти были квадратные, той же ширины, что и складчатый лоб; шею, короткую и тоже толстую, трудно было отличить от плеч, на которых прямоугольная голова сидела как мощный, но обрубленный ствол.

— Давай, — раскатистым голосом проговорил граф, снимая перчатки и протягивая к гусару руки, такие же темные и квадратные, как голова. Черная треуголка полетела в сторону, обнажив снежно-белый парик, составлявший резкий контраст смуглой коже. — Ну же, мой красавчик.

Гусар пересек комнату четырьмя короткими шагами, по пути сбросив с себя башмаки и плащ. Настал черед парика синьора Гросси, который свалился на коврик в облачке душистого белого крахмала, потом приглушенно брякнувшей шпаги и, наконец, чулок — они изогнулись на полу подобием ленты.

— Ах, — простонал граф (он свалился на вышитое покрывало, расстегивая одной рукой кожаный пояс гусара, а второй — пуговицы его шелковой блузы). — Да, мой мальчик… да, да, красавчик мой…