Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
Усмиренная летней жарой заводь устало волновалась, еле заметный глазу пар струйками подымался над ее поверхностью. Внезапно на темную, непроницаемую, скрывшую дно воду, упали лучи выглянувшего из-за холмов солнца. Заводь мгновенно преобразилась, заиграла радугой, ярко сверкали освещенные солнцем рыбы, выпрыгивающие из воды. Обычно темные, одноцветные камни на мелком дне заиграли красками, запестрели, стали казаться драгоценностями. Заводь, которую он считал чуждым и враждебным миром, открыла себя, показалась сказочной. Он, ничего больше не опасаясь, отдался ее власти и спокойно поплыл...
Мальчик замешкался, не решаясь подняться на мост — связанные бревна, перекинутые через реку. Обойти мост и идти вброд он тоже опасался — тающие снега прибавили реке много холодной и быстрой воды. Надо было торопиться. Может Качия уже точит свой нож. Только он ступил на лесенку к мосту, как на него посыпался град камней. Некоторые просвистели совсем рядом.
К мосту на другом берегу высыпала орава мальчишек, среди которых один, лет 13-14, выделялся ростом и крепостью. Его-то он и боялся. Он знал, что этот крепыш не даст ему пройти, обязательно задержит. Отец этого мальчика служил в городе: как началась война, он отправил сына в деревню к своим родителям.
Теперь этого мальчика хорошо знали, он все делал по-своему, ни кто не мог с ним справиться — ни учитель, ни старшие, ни его де душка. И почему-то ему все сходило с рук, наверно, из-за уважения к его отцу. Мальчик однажды видел и отца.
— Я не играю с вами! — крикнул сейчас мальчик. И снова хотел взойти на мост.
— Уходи, пропади с глаз, а то не пожалею! — пригрозил камнем рослый предводитель оравы. Он сердито таращил глаза, но еще не научился, как отец, наводить страх таким взглядом и подкреплял его камнем.
— Я тороплюсь. Что я вам сделал?
— Я ничего не знаю. Ты с того берега, ты — наш враг, он все таращил глаза, словно видел настоящего врага.
Мальчик все-таки поднялся на мост.
— Не хочешь слушать, получай! — со всей силы он запустил в него камнем, но промахнулся; камень ударился о глыбу в реке и разбился на осколки.
— Что вам надо от меня?! — в голосе мальчика слышались слезы. — Я же сказал, что очень спешу.
— Огонь! — крикнул предводитель мальчишек. — Огонь по врагу!
Мальчик заметил мелькнувший белый камень, но не успел уклониться; ему показалось, что он в темноте ударился головой об утес, сорвался в бездну и долго падает.
Очнулся он мокрым на холодных камнях у заводи. Своя же голова казалась ему пустым яйцом-болтуном, которые подкладывают в гнезда несушек. С трудом открыл глаза, увидел туман. Глухо доносился речной гул, других звуков не слышно. Мальчик приподнялся, сел. Перед ним темнеет поверхность заводи, дышит на него холодом тающих снегов, снова таинственная, чужая. Мальчик вспомнил все, что случилось, потрогал голову — нащупал большую шишку в волосах, запекшихся от крови. Он не знал, сколько прошло времени. Встал, и даже не смыв кровь, побрел к мосту. Мальчиков на другом берегу не было, только камни лежа ли, собранные в кучи. Он еще раз взглянул на реку, на потемневшую заводь, над которой стелился туман, и пошел наугад к дому Качии, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме боли в голове. Не останавливаясь, как в забытьи, он поднимался по крутому склону. Поднявшийся ветер стал разгонять туман. Солнца не вид но, но в нескольких местах его лучи прорезали клубы тумана.
Одежда мальчика стала просыхать, утихла головная боль. Ему казалось, что он во власти тяжелого сна. Острая боль, терзавшая его из-за пропажи ягненка, притупилась, стала странно тяжелее, ему чудилось, что и нести ее трудно, как непосильный груз. Он даже не знал, что будет делать, если и увидит во дворе Качии пасущегося ягненка.
Там видно будет, там он решит, лучше там, на месте...
Лишь бы он был жив!.
Одолев крутой подъем, он взобрался на высокий холм. И сразу увидел впадину, в которой расположился дом Качии. Сердце больно сжалось, он весь напрягся. Еще идти далеко, крыши из новой драни, казалось, плавали в зеленой заводи двора. Он старался разглядеть во дворе белую точку, но видел лишь фигурки людей, до смешного маленьких, как куклы. В сердце кольнуло, он пришел в себя: в уши, словно закупоренные до сих пор, ворвались шум реки, гул ветра в каштановой роще внизу, гомон птиц.
И глаза стали зорче; он отсюда заметил, как двор пересек хромающий Качия, словно полоснул по глазам лезвием. Мальчик стремглав ринулся вниз.
Он не решился войти во двор, прислонился к одинокому каштановому дереву у ворот. Он несколько раз оглядел двор, но сей час там никого не было. Оба дома во дворе были деревянные, низ кие. Ближайший весь почернел от копоти и дыма. У обоих домов распахнуты двери, словно одряхлевшие старик и старуха тупо сидят у очага, разинув глупые рты. Собака стояла у двери почерневшего дома и виляла хвостом, будто видела добычу, на которую хочет прыгнуть. Заметно, что она настороже и в любую минуту готова отпрянуть.
Из дверей вышла мать Качии, худая, сутулая старуха. Она, казалось, охватив всем своим кривым телом, несла обеими руками большое деревянное блюдо, на котором что-то дымилось. Собака, отступила, пропуская ее и неуверенно помахивая хвостом. Следом показался отец Качии, невысокий квадратный старик, словно грубо вытесанный из цельной глыбы — нельзя было отличить, вы делить голову от туловища. Дымя самодельной трубкой, он неотступно шел за своей «ненаглядной». В дверях появился стройный старик с тщательно закрученными усами (наверное, он их на ночь специально подвязывал), умело изображающий всем своим обликом святость. У мальчика, увидевшего его, подкосились ноги.
Старик был известен всему селу как свершающий молитвы при жертвоприношениях. Особенно прославился во время войны, ничем другим он и не занимался теперь. Только по ночам его нож покоится в ножнах, остальное время резал мясо.
Последним из дверей вышел Качия, неся в одной руке табуретку. Переступив порог, он непонятно откуда выхватив палку, запустил ею в собаку. Скуля от боли, собака убежала за дом, от куда долго неслись ее повизгивания. Шедшие впереди даже не обернулись. Они видно знают, что Качия обязательно должен ко го-то ударить.
Все остановились в центре двора. Мать Качни взяла с блюда деревянный шест с нанизанными на него дымящимися кусками мяса и протянула его старику-святоше.
Наверное, это сердце и печень. Здесь какое-то предательство.
Они сделали что-то гнусное.
Мальчик еще пытался надеяться, но на глазах закипали слезы.
Мать Качии положила блюдо на траву, достала из-за пазухи длинную свернутую свечу, растянула ее, примерила. К росту сына, стоявшего рядом съежившись, прикрепила ее к табуретке и зажгла. Стройный старик, взял Качию за плечи, повернул его лицом к востоку, над его головой воздел шест с кусками мяса и стал про износить молитвы, которые мальчик не мог расслышать. Качия, пошатываясь на кривых норах, стоял перед ним и казалось, что земля и небо с двух сторон давят на него, желая стереть, уничтожить.
Мальчик отвернулся и еще раз осмотрел двор. Вокруг двора толпились каштановые деревья с большими, кряжистыми ствола ми. Казалось, если б не ограда, они хлынули бы во двор, сравняли с землей дома, затесавшиеся между ними, и заполнили бы собой этот двор.
Мальчик стал разглядывать каждый кол в изгороди и заметил, что почти на каждом сушилась готовая ручка для плеток, сделанная из дикой лавровишни.
В сказках на частоколах, окружающих жилища нечистых, злых сил, всегда висят черепа, только на одном колу оставлено место для сказочного героя.
Вдруг он заметил повисшую на колу у самого дома окровавленную шкурку белого ягненка. Мальчик остолбенел, все в нем замерло, оборвалось, покатилось вниз. И набегавшие на глаза слезы остановились, словно перегоревшее молоко. Исчезли все звуки, будто самолет, в котором он летит, резко набрал высоту. Он стоял в немом оцепенении.
— Если нe дадите нам испробовать печени, не будет силы в вашем моленье, — издали глухо донесся до мальчика знакомый голос.
