Купальская ночь - Вернер Елена (читать книги txt) 📗

– Тише ты, все сломаешь! – громко зашипела на нее Катя. – И маму разбудишь!

Гостья замерла, а Катя вздохнула с облегчением. В глубине души она ожидала увидеть именно ее, и была почти рада, что ночь эта не принесла никакого более неприятного сюрприза. Всего лишь Женю Астапенко.

Она посветила Жене под ноги, чтобы та вышла из цветника, и даже постаралась отцепить ее ветровку от розового шипа, но Женя нервно дернула плечом, и послышался треск надорванной ткани. Они оказались лицом к лицу. От света фонарика, хоть и наполовину прикрытого пальцами, облик обеих был призрачный, нечеловеческий. Белая кожа, темные глубокие впадины глазниц.

– Ну, что вылупилась? А? – не выдержала Женя. – Все, отдыхай!

Она отвернулась и, больше не видя надобности скрываться, направилась к воротам. Звякнула щеколда, калитка негромко хлопнула.

И неожиданно Катя припустилась следом за Женей. Она выбежала из ограды, догнала, чуть не схватив за руку, поравнялась с ней. В темноте было не понять, что за выражение приобрело лицо Жени, когда она поняла, что это Катя вышагивает рядом. Несколько минут обе девушки обдумывали сове положение.

– Сойкина меня заложила? Вот гадина…

– Никто тебя не закладывал, – отрезала Катя. Стало слышно, как Женя усмехнулась:

– Защищаешь подружку, какая умница. А она-то тебя не больно защищала. Так уж бойко трындела всем, что ты завшивела, прям любо-дорого! А я ведь только намекнула, что неплохо было бы растрезвонить… Так хотела со мной дружить! Дружить… Прям как в детском саду, вот умора!

И Женя хохотнула неожиданно грубовато, некрасиво. Катю почему-то остро обожгло стыдом – и за Настену, и за саму Женю. И за себя, раз она во всем этом пытается разобраться. Алена бы до таких разборок не опустилась, она всегда точно знает, что допустимо, а что нет, и планка ее высока. Хорошо, что Алена сейчас мирно спит…

– И ты правда во все это веришь? – наконец, тихо спросила Катя. – Яблоки эти, булавки…

– О-о, – почти взревела Женя, яростно сверкая глазами, как кошка. – Сколько можно?! На тебя же смотреть тошно. Разозлись уже на меня, твою мать, я же на тебя порчу навожу! Я же тебя ненавижу! Кинься на меня, что ли! Че стоишь-то? – Женя даже толкнула Катю в грудь, несильно, задиристо. Катя мягко отпрянула:

– А зачем? Я просто в это не верю.

– А я просто не верю, что ты такая белая и пушистая! То ли дура благая, то ли прикидываешься!

– Я просто не понимаю, Жень, зачем ты так… Войну прямо объявила, получается.

– Не знаешь ты, ой ли? Сначала уводишь парня, а потом вся такая белохвостик? Отлично устроилась…

Катя остановилась:

– А если это любовь? Слышала такое слово? – с вызовом бросила она в светлое пятно Жениного лица. – Я его не уводила. Просто он влюбился, и я влюбилась. Кто-то виноват?

– Он был моим! – голос Жени взвился. В ближайшем дворе сонно всхрапнула и закашлялась лаем собака. – Это у меня любовь, а не у тебя! Столько лет. Я его из армии ждала, писала!

– Ну да, а пока с Матвеем на цигельне целовалась, – откуда-то из мутной глубины всплыл обрывок сплетни.

– Ах ты сучка…

Катя и сама осознала, как это все мерзко. И слова ее, и сама эта ситуация – выяснять отношения на ночной улице посреди поселка, две девушки из-за одного парня… Бытовуха. Женя хотела заставить ее браниться – и почти уже добилась своего. По крайней мере бросать в лицо сопернице сплетни… Надо вообще заканчивать с этим, идти домой, сию же секунду.

– Ты же не знаешь… – Женя заговорила, и голос ее треснул. Катя услышала, как она, отвернувшись в сторону, коротко шмыгнула носом. – Я ведь и на почте начала работать, чтобы сразу его письмо увидеть, если пришло. А то пока еще почтальона дождешься… А он конверт всегда не просто заклеивал, а еще такие крестики в трех местах ставил, как знак того, что сам запечатал. А я стала сердечки в ответ ставить. Или губы красила и запечатывала письмо поцелуем. А один раз он мне фотокарточку прислал. Такой худой, ушастенький, бритоголовый. Прямо обнять и плакать. Понятное дело, кормили-то мерзлым борщом и капустой, бигосом [11]. Я ему пишу: бигос-то с мясом? А он мне: да нет, со льдом. Консервы… Ты его тогда не знала, даже бы в сторону его не посмотрела, не то, что сейчас. Ты ничего о нем не знаешь! Разве это справедливо?

Закончила она совсем уныло и глухо, без следа былой агрессии, будто силы вдруг совсем ее оставили.

– Знаешь, что он мне сказал? Утром, после Ивана Купала…

– Не знаю.

– Утром же он ко мне пришел. И прямо с порога заявил, что все, мы расстаемся. Я подумала, он это не всерьез. Так же не бывает, просто раз – и все! А он мне говорит: «Я познакомился с девушкой, которую люблю». – Женя подавилась последним словом, и, внезапно снова впав в ярость, пнула лежащую на асфальте пивную бутылку. Она с звяканьем подпрыгнула, отлетела на обочину и закрутилась там волчком. – Черт, Костя, как же так!.. Что за дешевые слова такие! Даже не дал мне времени! Ничего не дал! Как шавку выбросил… Меня!

Катя почувствовала себя виноватой. Перед ней было уже не просто оскорбленное женское самолюбие, а что-то большее… Радоваться Костиным словам было стыдно.

Женя перевела дух. Сняла с волос резинку, и светлые даже ночью кудри рассыпались по плечам, упали на лицо. Она смотрела под ноги, склонив голову, потом резко, со злостью вытерла глаза тыльной стороной ладони.

Жалостливая Катя уже была готова утешать.

– Ты хоть спишь с ним?

– Что? – оторопела девушка.

Женя цокнула языком, и к ней вернулся ее неподражаемый покровительственный тон:

– Ясно. Девочка еще, ну-ну. Ты давай, не затягивай с этим, мужики динамо не любят. Бедный Костя, как он еще держится… Надо же, особенно после всего, что у нас с ним было. Сколько, почти месяц? Костя, конечно, железный, я это давно знаю, но ты не испытывай судьбу все-таки. А то еще какая-нибудь найдется, лямурка. Посговорчивей.

И теперь уже Кате захотелось плакать. Она задохнулась от беспомощности перед этой красивой, хотя тьма и скрывала черты, циничной девушкой, умело бьющей в нее прямыми ударами. Беспомощности такой, как будто уже рухнула перед той на колени, не выстояв в спарринге. Катя представила себе, что бы было с ней, если бы это к ней утром пришел Костя и заявил, что любит другую. Она бы сошла с ума, наверное. Хотя и не стала бы колдовать, пытаясь сжить кого-то со свету. И изливать душу не стала бы.

Но теперь Катя уже не могла найти в себе сил на жалость. Только не после последнего удара!

Растерзанная противоречивыми чувствами, она не сразу заметила, что Женя остановилась. Катя тщательно подбирала слова:

– Я все-таки надеюсь, что мы с тобой как-то… перестанем враждовать. Это ведь глупо, Жень… Никто же не виноват…

– Нет, ты все-таки благая, – безнадежно покачала головой Женька, и злобно усмехнулась:

– И не мечтай! До дому ты меня проводила – теперь можешь валить обратно. И очень надеюсь, что заговор подействует, и что-нибудь с тобой случится. Чао!

И за Женей Астапенко закрылась калитка. Оказывается, они и правда дошли до ее дома. Совершенно разбитая, Катя побрела назад. В ее воспаленном мозгу пульсировали Женины слова, и сочувствие к ней вдруг сменялась гневом, и какой-то тонкой жалобностью, как будто внутри плакал ребенок и ждал, что его успокоят. Если бы сейчас тут был Костя, он бы обнял и отогнал все эти терзания, беспокойные, назойливые, пчелиный рой который впустила Женя в ее душу. Но Кости не было, и никого не было, и она шла по спящим улицам, уже не боясь ни глазастой тьмы, ни незваных гостей, ни нежданных прохожих. Она так устала, что вообще не могла бояться. И, вопреки навязчивому желанию Жени, добралась обратно без приключений, вяло размышляя по пути о Настене Сойкиной. Она даже не могла по-настоящему винить Настену в предательстве. Слухи распускала, подумаешь… Все бабы в Пряслене только этим и занимаются. Мелковато предательство. Так или иначе, без нее вряд ли бы Катя заметила подклады на пороге. Было ли тут дело в наблюдательности Сойкиной, или она изначально знала, куда смотреть? Соль на полу проще простого не увидеть. А если она сделала это специально, то ради чего – искупить вину или мелко напакостить, напугав?