Не спрашивайте меня ни о чем - Пуриньш Андрис (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
— Чушь ты порешь, вот что. Мы с Дианой познакомились, когда она была в твоем возрасте. Теперь, хоть и поздновато, мы поняли, что любили друг друга… Не знаю, для чего я тебе все это говорю, в конце концов, эго не твое дело! Единственно, может, для того, чтобы все, что было, оставило в тебе меньше боли… Мы с Дианой пережили больше, чем ты, знаем, что почем в этой жизни… Я понимаю, тебе больно… Но со временем пройдет, и ты позабудешь, что когда-то любил некую Диану.
— Ты свинья, свинья, ты вонючая свинья при вонючем галстуке, — от злости я чуть не плакал. — Чтоб ты сдох, пес проклятый!
Он встал, и я врезал ему. Наверно, он этого не ожидал. Он был явно сильнее меня. Но ненависть и отчаяние придали моей руке силы, и в следующий миг он повалился на скамью.
Месяц харкнул светом на крапчатую дрянь.
Он наклонился и провел ладонью по рту. Из разбитой губы сочилась кровь.
— Зря ты так, Иво, — проговорил он странным голосом.
Я ударил еще раз, но в глазах моих потемнело, и я погрузился в непроглядную черноту, в которой не светили ни звезды, ни месяц. Потом я очнулся. Преющие листья у моего лица. Выплюнул что-то соленое и кое-как сел.
Мужчина сидел на скамье.
— Глянь-ка! У волчонка растут зубы. Я считал, что ты лучше воспитан, не говоря уже о том, что ты мне тут нагородил, — сказал мужчина и икнул. Закурил новую сигарету. — И насчет Дианы. Ты ее должен забыть. Забыть навсегда. Так, будто ее никогда и не было. Никогда. Забудешь на все времена. Понятно? И тогда мы останемся друзьями и выкинем из памяти этот поганый вечер. Договорились?
— Друзья… Какиедрузья…
Я не понял, что он хотел сказать.
Он криво усмехнулся.
— Ты, что же, дурень, не соображаешь? То, что между вами было, в наши дни… Допускаю, что ты думаешь совсем по-другому. Возможно, ты воспринимаешь все иначе. Я и сам когда-то был таким дурошлепом, по это ничего не меняет.
— Не лезь к ней, ты слышишь?
— Заладил одно и то же. Как тебе не надоест? Очевидно, ты не способен мыслить логически.
— Собака ты, крапчатая собака, — сказал я. — Чтоб ты сдох, пес паршивый!
Мужчина забросил сигарету и встал. Шагнул вперед. Я мгновенно вскочил и отпрыгнул назад. Он бросился на меня и ударил изо всей силы. Я увернулся, но тут же последовал второй удар. Я наклонился, развернулся для удара, но нога зацепилась за корень, и я упал навзничь.
Мужчина нагнулся, и я врезал ему кулаком в рожу.
Он пнул меня в бок, но, когда занес ногу, чтобы пнуть еще раз, мне удалось ее ухватить, и он повалился на меня. Сцепившись, мы катались по дорожке, хрипя от злобы, и в дикой ярости колошматили друг друга.
Потом я пришел в себя.
Я лежал на дорожке.
Луна и яркие звезды лили свет на перепачканную одежду, прикрывавшую мой труп.
Все во мне болело. Этот гад излупил меня отменно. Но и сам получил будь здоров.
Я поднялся на ноги и рухнул на скамейку.
Потом поплелся назад. Шел, словно в кошмарном сне.
Какие-то лица в светлом помещении. Промелькнула Паула с Янкой из параллельного класса. «Что с тобой случилось? Что с тобой случилось?» Теперь я вспомнил все, не только драку, и единственное, что я мог сделать, — это достать номерок и дать его Пауле. Ловил любопытные взгляды — лица на мне, наверное, уже не было, была расквашенная рожа. Янка утянул меня в угол. «Это кто же тебя так? — приставал он с расспросами. — Кто такие, покажи, ты только покажи!» У него тут целая шайка своих ребят, они сделают все как надо, обработают первый сорт. «Эдис, брат, — пролепетал я распухшими губами и прижался лбом к его плечу, — Эд, этимне поможешь, разве только что убить его, но, наверное, и это не поможет. Да, Эдис, я знаю, что за все надо расплачиваться, и все равно этим не поможешь, потому что всего не купишь. Так уж человек устроен, что есть вещи, которые нельзя купить, Эдис, и все идиотство в том, что эти самые драгоценные вещи на свете — они достаются задаром, и если судьба их тебе не преподносит, то и купить их ты не можешь, и ничем не поможешь, ничем не поможешь, ничем не поможешь, но то, о чем я тебе рассказываю, тебе это, брат, уже известно». — «Надевай куртку, Иво, проводить тебя?» — «Нет, я дойду, сам дойду, я ведь не пьяный…»
Забрел в какой-то двор с водоразборной колонкой.
Навалился на рукоять.
Металлическая пасть выплеснула обжигающую воду. Я подставил голову.
Я умер сегодня — уже во второй раз.
Я умер.
То, что в моем обличье блуждало по миру, было не я.
V
Я был умершим долго.
Я смотрел в окно.
С деревьев листья уже облетели, редко какой еще держался на кончике ветки. Лил дождь, на улицах бесчинствовал ветер. Спешили люди в теплой одежде с поднятыми воротниками.
У старого человека порыв ветра сорвал шляпу с головы, и он в отчаянии размахивал руками и семенил за ней вдогонку. Смешно даже!
Я раскрыл окно.
В лицо ударило холодным ветром и дождем.
Как-то раз позвонила она.
— Иво, — спросила она, — ты меня слышишь? — и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Я знаю, что ты слушаешь… Ну скажи же хоть что-нибудь… Мне надо многое тебе объяснить… Ты должен понять, что…
— Я понимаю, — сказал я. — Я ведь не знал, что со мной. Я был как завороженный. Ты для меня была самая красивая, самая лучшая. Ты для меня была всем… А потом у меня словно бы пелена с глаз упала, и я увидел, что ты такая же, как многие другие. И я удивился: неужели это ты заставила меня увидеть мир совсем иным, чем раньше? И неужели было возможно, что я, как чуда, ждал мгновения, когда вновь увижу тебя? Это было удивительно… И спасибо тебе за все! Я никогда тебя не забуду…
Она молчала, и я положил трубку.
Я сказал ей все о том, что произошло за это время, и она осталась в моем сердце снежной вершиной Фудзиямы, про которую японский поэт написал вот эти строки:
И так целую жизнь. Есть только одна снежная вершина Фудзи, и есть лишь одна, которую любил я впервые. И быть может, их будут у меня миллионы, но моей первой будет только она, моя единственная, и нет смысла вести счет дальше, так же, как в мире существует единственная снежная вершина Фудзи, уезжая от которой навеки Амабе Акахито будет ее вспоминать до последней секунды своей жизни.
Осенние тучи расступились, и на лицо мне пролилось солнце.
Я смотрел прямо на солнце, покуда не заболели глаза, потом зажмурил их и вглядывался в жгучие пятна, в мгновенные вспышки прошлого, танцующие в разогретых реках, и расставлял каждый отблеск и огонек на свое место, пока не вспомнил все до последнего…
А дальше? Потому что ведь все… В моей жизни еще…
И вдруг я плюхнулся с незрячими от солнца глазами на кровать, ударил по гитарным струнам и запел, я играл на гитаре, которой у меня не было, но она звенела в унисон с теми, в магнитоле, я пел вместе с теми, кто пел, и пел о тех, кого знаю и люблю, и хотел, чтобы они любили меня. И там была и моя жизнь, моя еще недолгая жизнь, и об этом я пел, потому что о том, что впереди, я ничего не знал, но пел, я пел, я пел про то, «покуда уста не побелеют» — так сказал один немецкий поэт — и так я пел, и мир предо мной был широк, я пел, к чертям, я пел, я молод, и мир предо мной раскрыт, как раковина на восходе солнца, я пел, словно во хмелю, я пел обо всем мире, ибо непостижимым для меня образом он проник в меня самого, и я проник в него, и все во мне ликовало, и я был счастлив, солнце тоже было во мне, и я пел, счастье мое, радость моя, я пел, волосы упали мне на глаза, и я пел, как обалдевшая канарейка на утренней зорьке, пел, «покуда уста не побелеют», так я пел потому, что человек такая уж смехотворная птица, которая подчас не отдает себе отчета, почему одно вот так, а другое наоборот, но в таких случаях, ради бога, не спрашивайте меня ни о чем!
