После заката (сборник) - Кинг Стивен (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
Боюсь, ничего хорошего эти поиски не принесут.
Никак не могу отделаться от мыслей о смерти Джонни, и не только потому, что он был моим братом. Теперь и мысли о рукописи не оставляют. Знаешь, прочитай ее. Прочитай и скажи, что ты о ней думаешь. Спасибо, Чарли. Надеюсь, я не слишком сильно помешала. Если все же надумаешь исполнить просьбу Джонни и сжечь ее, я и слова не скажу против.
С любовью,
«Младшая сестренка» Джонни Бонсана,
Шейла Бонсан Леклер
Лисбон-стрит 964
Льюистаун, Мейн, 04240
P. S. Ах, как жутко я была в тебя влюблена!..
2
История болезни
1 июня 2007
Н. сорок восемь лет, он совладелец крупной бухгалтерской фирмы в Портленде, разведен, отец двух дочерей. Одна учится в аспирантуре в Калифорнии, другая — студентка-первокурсница здесь, в Мейне. Отношения с бывшей женой описывает как «отдаленно-дружелюбные».
О себе говорит так:
— Я знаю, что выгляжу старше сорока восьми. Это все оттого, что не могу заснуть. Я уже и амбиен пробовал, и эти, как их… с зеленым мотыльком на коробке. Меня от них лишь шатает как пьяного.
Спрашиваю, долго ли он мучается бессонницей. Отвечает, не раздумывая:
— Десять месяцев.
Интересуюсь, бессонница ли вообще привела его ко мне. Улыбается, глядя в потолок. Обычно пациенты садятся в кресло, по крайней мере на первом посещении. Одна женщина сказала, что, представляя себя на кушетке, видит смехотворный персонаж комиксов из «Нью-Йоркера». Н. идет прямо к кушетке. Ложится и сплетает руки на груди.
— Мы ведь оба знаем ответ, доктор Бонсан, — неожиданно выдает он.
Прошу уточнить.
— Было бы дело только в мешках под глазами, я бы обратился к пластическому хирургу или к своему терапевту, который, кстати, вас и порекомендовал; вы, говорит, один из лучших специалистов. Так вот, у него бы я попросил что-нибудь посильнее амбиена или таблеток с зеленым мотыльком. Ведь должны быть и посильнее, да, доктор?
Оставляю без комментария.
— Я так понимаю, что бессонница — всегда симптом чего-то другого.
Отвечаю, что не всегда, хотя в большинстве случаев это правда. И добавляю, что, если есть еще какая-то причина, бессонница редко бывает единственным симптомом.
— Ну конечно, у меня есть и другие, — отвечает. — Целая куча симптомов. Обратите внимание, например, на мою обувь.
Обращаю внимание на его обувь. Тяжелые шнурованные ботинки. Причем на левом — узел сверху, а на правом — снизу. Сообщаю, что все это крайне занимательно.
— Да, — соглашается, — в мои школьные годы девочка завязывала кеды снизу, если встречалась с мальчиком, ну или если какой-то мальчик ей нравился, и она хотела с ним встречаться. Так было принято.
Спрашиваю, не встречается ли он с кем-то. Думаю, может, это хоть чуть-чуть разрядит обстановку — по движениям видно, он очень напряжен. Костяшки пальцев сплетенных рук побелели, словно Н. боится, что те улетят, если не приложить усилий и не удержать их. Пациент не смеется. Даже не улыбается.
— Я немного староват для девушек; это пройденный этап моей жизни. Правда, я тоже кое-чего хочу. — Молчит, раздумывая. — Я пробовал завязывать оба шнурка внизу. Не помогло. А вот когда один сверху, другой — снизу, помогает. — Он высвобождает правое запястье из мертвой хватки левого и поднимает правую руку. Большой палец почти касается указательного: — Вот настолечко.
Спрашиваю, чего же он хочет.
— Вернуть утраченный рассудок. Пытаться вернуть его при помощи завязывания шнурков согласно правилам тайных знаков средней школы… пусть даже и подогнав их под нынешнюю ситуацию… вряд ли это можно назвать признаком психического здоровья, вы не находите? Психи должны обращаться за помощью. Если у них, конечно, осталась хоть капля здравого смысла. А я тщусь надеждой, что у меня она осталась. Вот потому-то я и пришел.
Опять сплетает руки и смотрит на меня с вызовом и испугом. А еще, по-моему, с облегчением. Воображаю, как Н. не спал ночами, пытался представить, что произойдет, когда он признается психиатру в своих опасениях. И вот он все рассказал, а я не выбежал с визгом из комнаты и не вызвал людей в белых халатах. Некоторые пациенты всерьез считают, что тут за дверью затаилась целая дружина в белых халатах, вооруженная сачками и смирительными рубашками.
Прошу Н. объяснить, в чем, по его мнению, проявляется его психическое расстройство; тот лишь пожимает плечами.
— Да примеров-то полно. Как обычно ведут себя люди с навязчивым неврозом? Вы слышали такие истории сотни раз. Я пришел сюда, чтобы разобраться с причиной. С тем, что случилось в августе прошлого года. Я подумал, может, вы гипнозом выбьете эти воспоминания.
Он смотрит с надеждой, а я объясняю, что, хотя нет ничего невозможного, гипноз действует значительно лучше как помощь в воспоминаниях, нежели как способ их утратить.
— Ясно, — отвечает он. — Не знал об этом. Вот черт.
Он вновь смотрит на потолок. По лицу видно, силится что-то сказать. Или это уже мое воображение разыгралось?
— Это ведь, знаете ли, может здорово навредить. — Он замолкает на мгновение. Лицевые мышцы продолжают двигаться. — То, что со мной происходит, может здорово навредить. — Он вновь замолкает и продолжает: — Мне. — Снова пауза. — Может, даже другим.
Каждый сеанс терапии — это бесконечный выбор решений. Словно развилки, разбегающиеся дороги, и никаких знаков. Здесь можно было бы спросить, что «с ним происходит». Я не задаю этого вопроса. Зато спрашиваю, о каких «примерах» идет речь — помимо по-разному завязанных шнурков, что, конечно, прекрасный пример (этого я вслух не говорю).
— Да вы и сами знаете, — говорит он и хитро так на меня смотрит, отчего становится неуютно.
Стараюсь не выдавать себя: он не первый пациент, который вызывает у меня дискомфорт. Психиатры — как спелеологи, а любой спелеолог вам скажет, что темные пещеры всегда полны летучих мышей и насекомых. Гадких, хотя в основном безвредных.
Настойчиво прошу просветить меня и не забывать, что мы только-только знакомимся.
— То есть пока еще не «встречаемся»?
Пока нет, соглашаюсь я.
— Ну, тогда нам лучше начать встречаться, — говорит он, — потому что я в желтой зоне, доктор Бонсан. И уже на границе с красной.
Спрашиваю, нет ли у него привычки все пересчитывать.
— Конечно, есть, — отвечает. — Пересчитываю слова в кроссвордах в «Нью-Йорк таймс»… а по воскресеньям пересчитываю дважды, потому что кроссворды больше, и перепроверка все выравнивает. И вообще, перепроверка необходима. Считаю свои собственные шаги. Количество гудков в телефонной рубке, когда кому-нибудь звоню. Обычно я хожу обедать в «Колониал дайнер», это в трех кварталах от офиса, а по дороге пересчитываю обувь черного цвета. На обратном пути — коричневую обувь. Я как-то раз попробовал считать красную. Пустое занятие, лишь время потратил. Только женщины носят красные туфли, да и то не все подряд. Во всяком случае, не днем. Я насчитал всего три пары, поэтому пришлось возвращаться к «Колониал дайнер» и начинать сначала; правда, на сей раз я считал коричневую обувь.
Спрашиваю, надо ли, чтоб успокоиться, насчитать какое-то определенное количество обуви.
— Тридцать — вполне достаточно. Пятнадцать пар. Как правило, удается.
А зачем требуется определенное число?
Некоторое время он размышляет, потом храбро смотрит мне в глаза:
— Вот я сейчас отвечу: «Вы и так знаете», и опять потребуется объяснять прописные истины. В смысле, вы с неврозом навязчивых состояний наверняка имели дело и раньше; я по нему тоже целое исследование провел — исчерпывающее! — и в голове, и в Интернете, поэтому не перейти ли нам к сути дела?
Я объясняю, что большинство невротиков стремятся к некой конкретной цифре, называемой «целевым числом». Без него нет порядка. Целевое число необходимо, чтобы мир, так сказать, продолжал вращаться на своей оси. Видно, что он согласен с таким объяснением, и его прорывает, словно обрушивается плотина:
