Белый отель - Томас Дональд Майкл (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
Жаль, что ты не смогла поехать погостить у Ханны и что она не смогла выбраться к тебе. Хорошо хоть, что она позвонила тебе в день твоего рождения. (Рада, что наш подарок был доставлен вовремя.) Телефон – удивительная вещь. Я все собираюсь написать ей, хотя бы о том, как высоко ценю ее великолепное преподавание, особенно теперь, когда у меня самой появились ученики! Будешь ей писать – передавай наилучшие пожелания и от меня.
Да, чудесно было бы, если бы мы с тобой могли вдвоем посидеть за чаем., Я все время о тебе думаю. Надеюсь, лечение золотом окажется действенным. Слава Богу, что со зрением у тебя стало лучше. Думаю, тебе понравятся платки, я их сама расшила, – это тебе привет от Украины. За окном пошел снег – впервые этой зимой, – и мне пора одеваться, чтобы забрать Колю из школы. Целуем вас всех и желаем всего наилучшего.
ЧАСТЬ 5
спальный вагон
Он проснулся, наверное, в десятый раз за ночь и застонал про себя, поняв, что все еще не светает. Прислушался к шуршанию на стене. Больше никогда не услышит он этих звуков. Во рту у него пересыхало от волнения, если бы мог, он приказал бы солнцу взойти, чтобы они поскорее отправились в путешествие. Когда он впервые «переезжал», речь шла всего лишь о том, чтобы пересечь город, к тому же о том обмене можно было только пожалеть. Это жилье – настоящая дыра. Но на этот раз они будут пересекать границы, пустыни, горные хребты – и конца этому не видно. Завтра ночью он будет спать в поезде! Он ждал не дождался, когда же это начнется. Наверное, утро уже скоро и вот-вот он услышит, как встает мама?
В поезде они с Павлом будут играть в карты. Жаль все-таки, что остальные не едут, вчетвером играть куда интереснее. Павел хороший парень, но с ним одним не так уж весело. Он будет скучать по остальным. Ему будет недоставать нескольких вещей: возможности рыскать по окрестностям, высматривая, что где плохо лежит; а еще – свободы от школы. Ужас, конечно, что придется опять ходить в школу, хотя мать будет довольна. Не то чтобы она не заставляла его заниматься и так, но, слава Богу, уже часа через два уставала и разрешала пойти погулять. Будет ли он скучать по этой комнате? Да, немножко, потому что это хоть и дыра, но здесь он был дома. Но будет много всего, что заставит его быстро забыть об этом.
По ком он по-настоящему будет скучать, так это по Шуре. Что ни говори, а Шура его лучший друг. Хотя порой ему казалось, что Шуре больше нравится Павел. Он ни за что не признался бы в том, что немного ревнует. Мать говорит, что другим детям, может быть, разрешат поехать вслед за ними немного позже. Ему будет недоставать Шуриного дома, там всегда было что перехватить. Еще ему нравилась Шурина мать, она такая молодая и подвижная. Жаль, что его мама такая старая. Он этого стеснялся. К тому же у нее был сильный кашель, который никак не проходил, и он боялся, как бы она не умерла. Он и сейчас слышал, как она кашляет, лежа по ту сторону занавески. Хорошо, значит, наверное, скоро вставать.
Странно, что, проснувшись, никогда не знаешь, который час. Иногда можно узнать примерное время, посмотрев в окно, но из-за занавески, ограждавшей его кровать, окна не было видно. Было темно, как в погребе. А вдруг сейчас всего лишь около полуночи! Он ужаснулся от этой мысли. Нет, не может быть! Как-то чувствовалось, что ночь на исходе; а он знал, что встать они должны очень рано, до рассвета.
Он перевернулся на другой бок и попробовал скоротать время, воображая себе те места, куда они поедут. Единственным подспорьем его воображению были библейские истории, которые иногда рассказывала мать; но от них мало проку. К тому же они такие скучные. Лучше думать о самом путешествии. Он любил поезда. Когда он в первый раз ехал на поезде, ему было плохо и он страшно всех измучил, говорила мать, – он был тогда совсем маленьким. Сам он ничего такого не помнил. Самым долгим путешествием была поездка в Ленинград. Это тогда он спал в доме, который раньше был настоящим дворцом. Ему было тогда всего пять или шесть лет, но он очень многое запомнил. Там был старик и человек помоложе; а когда он глянул поверх подоконника, то с удивлением увидел воду. Он помнил, как был однажды на корабле, но очень смутно. Все-таки память – странная вещь, ведь, по правде говоря, он был уверен, что помнит свой первый день рождения. Он вспоминал, как бабушка держала его на руках, чтобы он задул свечку на пироге. А ведь это было задолго до того, как мама и папа взяли его с собой на корабль. Но, может, он только воображает, что помнит тот день, – ведь в альбоме есть такая фотография: бабушка держит его на руках, чтобы он задул свечку, а отец стоит рядом, улыбаясь.
Воображаемый стук колес поезда, везшего их в Ленинград и обратно, смешивался с шуршанием тараканов на стене. Это было странное сочетание. Ему нравились самые разные звуки, а больше всего он любил прислушиваться по ночам к тишине или вспоминать какое-нибудь звучание. В школе по музыке он был чуть ли не последним учеником, и, к огорчению родителей, говорил им, что музыку терпеть не может. В какой-то мере это было правдой – он ненавидел ту музыку, которую его заставляли учить. Все эти скучные ноты! Но (это была великая тайна) он хотел стать композитором, когда вырастет. Мама будет поражена. Если доживет до этого времени. Он беспокойно заворочался.
Его отец тоже был старым, но все равно, хоть бы только он вернулся! Он вспомнил, как в последний раз видел отца, – был еще в полусне, когда тот его обнял, поцеловал и велел быть послушным и заботиться о маме. Это – самое плохое воспоминание в его жизни (так же, как поездка в Ленинград – самое хорошее). Не только та ночь, но и несколько последующих недель, на протяжении которых другие дети дразнили его и задирали, говоря, что его отец – предатель. Это было еще до того, как их собственные отцы попали в тюрьму; после же стало еще хуже. Его били. Тогда-то им и пришлось переехать. Но он был уверен, что его отец не предатель. Мама тоже была в этом уверена. Он не мог понять, почему его отца надо сажать в тюрьму за то, что когда-то, давным-давно, он ездил за границу, или за то, что он поставил оперу о жестоком царе. Конечно, тюрьма, где бы она ни была, скоро переполнится; когда же отец вернется, он станет их искать – а их здесь уже и не будет! Мысль об отъезде вдруг перестала казаться такой заманчивой. Он представил, как отец стучится в дверь, а потом поворачивается, чтобы уйти, и лицо у него грустное.
Он снова услышал кашель матери и понял, что она совсем проснулась. Скоро она встанет, зажжет огонь и станет готовить завтрак. Он свернулся калачиком, наслаждаясь теплом постели. Она перестала кашлять, и снова наступила тишина; она словно решалась подняться. Он ждал знакомых звуков: скрипа кровати, потрескивания половиц, вздоха, свистящего шуршания надеваемой одежды, шарканья туфель. Но они не раздавались, лишь изредка покашливала мать, и он снова наполовину задремал, ему приснилось, что вернулся отец и они втроем едут на санях по заснеженной улице.
Пожилая женщина лежала, перебирая в уме все, что ей еще предстояло сделать. Затем она выбралась, дрожа, из постели – было холодное осеннее утро, совсем еще темное. Встав пораньше, они смогут занять места в поезде. Она прислушалась, не раздаются ли шаги наверху, но Щаденко еще не поднимались. Женщина медленно оделась, и ей стало теплее, хотя дрожь не проходила. Это, она знала, было больше от неопределенности и тревожных предчувствий, чем от ночного холода, потому что как раз для такого случая она сберегла кое-какие теплые вещи и припасла теплое нижнее белье для Коли – оно лежало сейчас наготове на стуле возле его кровати. Им придется ехать всю ночь или даже две ночи, а в поезде может оказаться очень холодно. Она ходила по комнате в одних чулках – не хотела будить Колю стуком туфель. Пусть поспит до последней минуты. В дороге он порядком намается.
Она зажгла свечу, которую приберегала к Рождеству, потом остатками стружки растопила в печи огонь. В мерцании огня и свечи было видно, что она не такая уж старая, несмотря на седину и скованные движения, – по-видимому, не старше пятидесяти. Она лишь казалась старой Коле и – увы, слишком часто – себе самой. Когда огонь как следует разгорелся, она сунула ноги в туфли, накинула на плечи пальто, осторожно подняла щеколду и на ощупь стала пробираться по двору. Скрипнула, открываясь, дверь уборной. Сидя на корточках над очком и стараясь не вдыхать мерзкую вонь, она услышала позади себя шорох: что-то длинное, серое, лишенное отчетливых очертаний, скользнуло мимо ее ног и исчезло в двери, которую она приучилась оставлять приоткрытой как раз для таких целей. Содрогаясь, все еще чувствуя мягкое прикосновение крысиной шерсти к своей лодыжке, она оторвала клочок от «Украинского слова», быстро подтерлась, встала и опустила платье. Снова оказавшись во дворе, глубоко вздохнула. Воздух и там не был свежим – Подол дышал всегдашним запахом прогорклого жира и гнили, исходящим от мусорных куч; но она привыкла к нему, и, по сравнению с воздухом уборной, он казался чистым и сладким. Затем она вошла в дом.
