Улей - Села Камило Хосе (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
— А, брось, для такой девушки это не труд. Вот ты-то, наверно, устала, у тебя хлопот больше.
— И лет мне больше. Дон Роберто улыбается.
— Ну, Фило, не преувеличивай, года еще тебя не согнули!
Служанка входит в кухню, подает табак.
— Принеси-ка мне газету, она в прихожей.
— Сейчас, сеньорито.
— Слушай, поставь мне на ночной столик стакан воды.
— Сейчас, сеньорито. Жена опять вмешивается:
— Я сама все тебе сделаю, пусть она ложится.
— Ложится? Да если б ты ей разрешила, она бы вмиг убежала из дому и не вернулась бы до двух или трех ночи, вот попробуй…
— И то верно…
Сеньорита Эльвира беспокойно ворочается в постели, что-то ее гложет, один кошмар следует за другим. В спальне сеньориты Эльвиры пахнет ношеным бельем и женщиной: женщины пахнут не духами, а тухлой рыбой. Дышит сеньорита Эльвира неровно, прерывисто, сны у нее тяжелые, тревожные, это сны разгоряченной головы и голодного желудка, от них жалобно скрипит ветхий матрац.
Откуда-то из страшной дали на сеньориту Эльвиру бросается черный облезлый кот, он загадочно ухмыляется, совсем как человек, глаза у него жутко сверкают. Женщина, защищаясь, колотит его руками, ногами. Кот скатывается, ударяется о мебель и подпрыгивает, как резиновый мяч, потом снова бросается на кровать. Брюхо у кота голое, красное, как гранат, а из отверстия сзади торчит как бы ядовитый зловонный цветок, переливающийся радугой, цветок, похожий на плюмаж фейерверка. Сеньорита Эльвира натягивает простыню на голову. В ее постели ошалело мечется рой карликов с выпученными глазами. Кот бесшумно, как привидение, подкрадывается, обнимает живот сеньориты Эльвиры, лижет его и хохочет громовым голосом, хохочет так, что сердце замирает. Сеньорита Эльвира пугается, она выбрасывает кота из комнаты: ей приходится сильно напрячься, кот ужасно тяжелый, будто из чугуна. Сеньорита Эльвира старается не придавить карликов. Один из них кричит ей: «Святая Мария! Святая Мария!» Кот проползает под дверью, вытягиваясь и утоньшаясь, как червяк. Глядит он зловеще, будто палач. Вот он вскочил на ночной столик и кровожадно уставился на сеньориту Эльвиру. Сеньорита Эльвира не смеет вздохнуть. Кот сползает на подушку и мягко лижет ей губы и веки, как тот зануда. Язык у него теплый, как кожа в паху, и мягкий, точно бархат. Он зубами развязывает пояс ее ночной сорочки. Она видит голое брюхо кота, которое равномерно вздымается, как пульсирующая вена. Цветок, торчащий из его зада, распускается все пышней, все великолепней. Шерсть у кота мягкая, шелковистая. Спальню постепенно заливает ослепительный свет. Кот растет, становится как тигр, только потоньше. Карлики по-прежнему отчаянно мечутся. Все тело сеньориты Эльвиры судорожно вздрагивает. Она тяжело дышит, а кот все лижет и лижет ее губы. Сам он все больше вытягивается. У сеньориты Эльвиры перехватывает дыхание, во рту становится сухо. Бедра ее раздвигаются, сперва несмело, потом с отчаянным бесстыдством…
Внезапно сеньорита Эльвира просыпается и включает свет. Ее сорочка мокра от пота. Ей зябко, она встает и набрасывает себе на ноги пальто. В ушах у нее звенит, и груди, как в доброе старое время, торчат упруго, задорно.
При свете она быстро засыпает опять, наша сеньорита Эльвира.
— Ну да! Подумаешь, большое дело! Дал ему три дуро в счет жалованья, завтра день рождения его жены.
Сеньору Рамону не удается придать себе достаточно решительный вид; как он ни старается, ему не удается придать себе достаточно решительный вид.
— Как это — большое дело? Ты сам прекрасно знаешь! Мало тебя надували? Хорош хозяин! Я всегда тебе говорю — мы так из бедняков не выбьемся. Стоит ради этого экономить!
— Да послушай же, я их у него потом вычту. Это же для меня все равно. Вот если бы я их подарил!
— Да-да, вычтешь. Наверняка забудешь!
— Никогда я не забывал!
— Не забывал? А шесть песет сеньоры Хосефы? Где эти шесть песет?
— Ну перестань, ей же нужно было купить лекарство. И даже с лекарством, сама знаешь, как она тяжело больна.
— А нам-то какое дело, что кто-то там болен? Может, ты мне объяснишь?
Сеньор Рамон ногой притушил окурок.
— Слушай, Паулина, знаешь, что я тебе скажу?
— Что?
— А то, что в моей булочной я хозяин — попятно? Я сам знаю, что делаю, и давай не будем ссориться.
Последние свои доводы сеньора Паулина злобно пробормотала про себя.
Викторите не удается уснуть, ей все вспоминается мать — вот ведьма!
«Когда ты оставишь этого чахоточного, дочка?»
«Никогда не оставлю, лучше жить с чахоточным, чем с пьяницей».
На самом деле Викторита никогда бы не осмелилась сказать матери такие слова. Только если бы ее парень мог вылечиться… Если бы ее парень мог вылечиться, Викторита была бы способна на все, чего бы от нее ни потребовали.
Ворочаясь в постели, Викторита не перестает плакать. Да, с ее парнем все было бы хорошо, кабы иметь деньги. Известно — бедняки чахоточные подыхают, а богачи чахоточные, если и не полностью вылечиваются, так по крайней мере что-то делают, борются. Деньги добыть нелегко, это Викторита очень хорошо знает. Нужна удача. Всего остального человек может сам добиться, только не удачи; удача приходит, когда ей вздумается, и бывает это — что и говорить! — нечасто.
Тридцать тысяч песет, что ей предлагал тот, другой господин, уплыли, так как парень Викториты оказался чересчур щепетильным.
— Нет-нет, такой ценой я ничего не хочу — ни тридцати тысяч песет, ни тридцати тысяч дуро.
— Ну чем это нам повредит? — говорила девушка. — Никаких последствий быть не может, никто ничего не узнает.
— И ты бы решилась?
— Ради тебя — да. Ты это прекрасно знаешь.
Господин, предлагавший тридцать тысяч песет, был ростовщик, и Викторите как-то сказали о нем:
— Три тысячи песет он тебе даст безо всякого. Будешь всю жизнь вьплачивать, но в долг он даст безо всякого.
Викторита и пошла к ростовщику — имея три тысячи песет, они могли бы пожениться. Пако тогда еще не был так болен — правда, он легко простужался, кашлял, быстро уставал, но болен еще не был, еще не лежал в постели.
— Значит, ты, милочка, хочешь занять три тысячи песет?
