Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗

Однако к тому времени – стояла весна 1952 года – в семейной лютне наметились первые трещины. Дэну приходилось вечно быть под рукой на студии «Пайнвуд» 114, когда шли павильонные съемки, натурных съемок было очень мало, все делалось на фильмотечных материалах и в рирпроекции 115. Нэлл все чаще жаловалась на «скуку» собственной жизни по сравнению с полной впечатлений, «волнительной» жизнью мужа. Дэн взял себе за правило брать жену с собой на все приемы, просмотры и прочие мероприятия; Нэлл даже пару раз приезжала на студию, но их прежней работе бок о бок пришел конец. Еще до начала съемок Дэн все чаще предпочитал работать над сценарием в офисе на Уордур-стрит. Там ему выделили совсем крохотный кабинетик, но он теперь находил, что лучше всего ему пишется в одиночестве, вдали от Нэлл. Может быть, отчасти потому, что дома его смущала необходимость обязательно показывать ей то, что он написал, даже если он писал пьесу… Нэлл вечно была рядом, заглядывала через плечо, рвалась увидеть каждую сцену, как только он вынимал страницу из машинки. Это раздражало Дэна – вовсе не справедливо, ведь Нэлл просто пыталась сохранить былую неразрывность их существования. Он все чаще работал вне дома, она тоже: держала корректуру в издательстве, заводила новых друзей среди коллег. Несмотря на это, обоим стало тесно в маленькой квартирке близ Бромтон-роуд. Здесь и зародились первые приступы молчания Нэлл. Дэн стал возвращаться домой все позже и позже.

Если говорить об этом периоде их жизни, вина лежит на Дэне – целиком и полностью. Работа у Нэлл была мелочной и однообразной, совершенно неинтересной для человека, окончившего университет гораздо успешнее, чем это удалось Дэну. И вот он делал именно то, что хотел (хотя вовсе не то, что ему было бы действительно необходимо делать), а она застряла на месте, корпя над чужими огрехами. К тому же Дэн не сумел устоять перед мишурным блеском своего нового окружения, как бы презрительно ни отзывался он об этом новом мире в присутствии людей, подобных Джейн и Энтони.

Коммерческое кино – как галлюциногенный наркотик: оно искажает восприятие каждого, кто в нем работает. За парадным фасадом на кон ставится личная власть, личный престиж; кинопроизводство сводится до уровня карточной игры, где каждый игрок, чтобы выжить, должен стать кем-то вроде профессионального обманщика, шулера. Успех здесь всегда выпадает на долю двуличных; вступить в эту игру, надеясь сохранить невинность, столь же невозможно (хотя Дэн поначалу искренне старался это сделать), как с такой же надеждой переступить порог дома, над которым горят огромные неоновые буквы: «БОРДЕЛЬ». И то, что на публике здешние бандерши, сутенеры, проститутки и вышибалы маскируются под «респектабельных» режиссеров, кинозвезд, знаменитых продюсеров и антрепренеров, лишний раз доказывает, как много им приходится прятать от чужих глаз.

Такое кино не может быть искусством. Никакое искусство не станет всегда и во всем предпочитать бесчестного человека – честному, Тартюфа – искреннему, посредственность – гению, расчет – эстетическим и этическим принципам; никакое искусство не может по сути своей основываться на принципах низменного популизма, сводясь к наименьшему общему знаменателю. В один прекрасный день история задастся вопросом: как могло случиться, что так мало поистине зрелых фильмов было создано в двух странах, обладавших для этого наилучшими возможностями? Почему брак по расчету меж двумя интеллектами – еврейским и англосаксонским – породил столько ничтожного блеска и столь мало сути? И отчего так непропорционально много свидетельств, что кино воистину может быть не просто искусством, но искусством великим, явилось из стран за пределами англоговорящего мира?

Очень скоро выяснилось, что Дэн оказался не способен задаваться подобными вопросами. Во время съемок своей первой картины он во второй раз изменил Нэлл. Главную женскую роль в фильме играла актриса, чье лицо и ножки не сходили со страниц самых дешевых лондонских газет. Позднее она отправилась сниматься в Голливуд, где и заработала свое знаменитое прозвище «Открытый чемпионат». Ни один уважающий себя калифорнийский «жеребчик» не мог упустить возможность поучаствовать в этом «чемпионате» хотя бы раз. Студийные сплетники в «Пайнвуде» утверждали, что она уже успела переспать с полуугасшей звездой – американским актером, приглашенным сниматься, чтобы обеспечить фильму заокеанский прокат. Поначалу Дэн находил ее неестественной и глупой. Только такой всеядный продюсер и такой лизоблюд-режиссер, с которыми ему пришлось иметь дело, могли пригласить эту диву на роль раздираемой душевными муками героини – офицера Вспомогательного женского авиационного корпуса. Но потом эта актрисуля обрела почти трагический вид жертвы неуправляемых обстоятельств, мученицы затянувшихся съемок. И дело было не только в застарелой печали женщины, за все расплачивающейся собственным телом. Казалось, ей порой и в самом деле не по себе от того, как плохо она играет. В такие периоды она играла еще хуже обычного, и все же, по-своему, она старалась не подводить членов труппы. К тому же она была для Дэна первой женщиной, чья репутация строилась целиком на сексуальной привлекательности. Через пару недель он вдруг обнаружил, что она почему-то предпочитает его общество компании всех остальных участников съемок. Ей приходилось много времени уделять рекламным мероприятиям, а Дэн часто бывал занят последними доделками и переделками сценария, но, когда оба бывали свободны, они стали встречаться – поболтать вдвоем.

Он поддразнивал ее, совершенно беззлобно, а она была слишком глупа, чтобы остроумно отвечать ему; но ей нравилось, когда мягко вышучивали ее журнально-обложечную внешность. У нее создавалась иллюзия, что она видит шутника насквозь.

Этот тип никудышных актрис всегда жаждет найти опору в первом попавшемся неопытном умнике, которого удастся обвести вокруг пальца: теперь я это понял, как понял и то, что такой умник попадается на удочку вовсе не из-за его незадачливости и скромности, как представляют дело некоторые из попадавших в подобную переделку, а из-за непреодолимой привлекательности пышного бюста, подчеркнутого платьем с вырезом до пупа или блузкой на размер теснее, чем требуется. Мотивы, движущие этими дамами, не более гуманны, чем те, что побудили Цирцею 116 пригласить Одиссея выпить… или те, что обратили Далилу 117 в брадобрея. Впрочем, и побудительные мотивы Дэна были не столь уж гуманны: просто он, пусть и не сознавая того, жаждал освободиться от снедающих его иных соблазнов.

Она была знакома с Нэлл, знала, что Дэн женат; должно быть, чувствовала, что волнует его физически. Наступил момент, когда он понял, что стоит ему лишь руку протянуть… Накануне свободного от съемок дня она предложила ему заскочить к ней, если он будет в городе и случайно окажется вблизи Керзон-стрит, где она снимала квартиру. Он ответил, что должен быть на студии. «Очень жаль», – промурлыкала она, а всепонимающий и полный иронии взгляд досказал остальное.

Не знаю, что это было: всего лишь похоть или какое-то извращенное стремление доказать самому себе, что именно «успех», а не обычная человеческая порядочность и есть высшая нравственная категория; а может быть, участившиеся ссоры с Нэлл и ее дурное настроение; или – роковое воспоминание о дне, проведенном с Джейн, ставшее к тому времени лишним доказательством, что безграничный эгоизм может сойти безнаказанно… и отдаваться нежным, поэтичным эхом в тайниках души, когда возвращаешься домой, к Нэлл, а она – если захочет – все еще бывает мила и нежна. Тогда я больше всего склонялся к последнему из объяснений: Джейн.

Съемки почти закончились, когда это произошло. Дэн уже не ездил в «Пайнвуд» и работал над окончательным вариантом своей новой пьесы «Красный амбар». Нэлл ушла в издательство – читать гранки. Незадолго до полудня раздался телефонный звонок. Тот самый голос. Цирцея утверждала, что ей предложили сценарий, который она хочет обязательно показать Одиссею; если у него найдется время разделить с нею ленч… Дэн неожиданно обнаружил, что и канаты, и мачта существуют лишь в его воображении. Он схватил такси, примчался в квартиру на Керзон-стрит и трахнул хозяйку. По правде говоря, отправился он, туда не имея в виду именно – или исключительно – эту цель; но тут его обычно весьма изобретательное воображение оказалось бессильным: дверь ему отворила совершенно нагая женщина. Разумеется, он мог бы повернуться и уйти… Много лет спустя, в Голливуде, он случайно встретился с ней снова, даже сидел напротив нее на званом обеде. Она теперь пользовалась гораздо более громкой (и весьма сомнительной) славой; вполне возможно, она просто осторожничала, но у него создалось впечатление, что она напрочь забыла об их краткой близости.