Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру - Цветков Алексей Вячеславович (онлайн книга без TXT) 📗
— И в другом обличье, — добавил ты, — так что на внешности не заморачивайся тоже.
Он засмеялся вместе с вами. По его честному лицу было видно — ждет. Он ждет, как и ты, предсказанного, но, в отличие от тебя, вслух шутит на эту тему. Не стер же ты то, первое пятно из почты.
В отдельную папку все скопировал, надеясь, что сложится понятный пазл. Понятное легко опровергать. И никому пятна не высылал. Значит, считаешь его своим.
Дальше уже Шура рассказывал: «Якиманка» по-японски пишется в два иероглифа, означающих «жареная пизда». Особенно японцев смешит в Москве Большая Якиманка.
Пизда — думал ты, вспомнив первый присланный рисунок. Пиздец — тот футляр, или, если хочешь, колодец, в котором она заключена, вариант: зиккурат, водружена на который. Пару недель ты надеялся, что это схематичный Адитон — прямоугольное место, где дельфийская Пифия дышала сладким этиленом, пузырившим воду в горной трещине и открывавшим будущее. Потом тебе прислали следующий рисунок, с которым не возникало никаких античных ассоциаций.
Сегодня ночью ты проснулся сырой, горячий, от вспышки. Компьютер включился сам собою на столе. Экран показывал сильно увеличенную картинку одной из ранних версий пятна. То есть сам запустился, открыл нужную папку, да еще и убольшил рисунок, предположительно: череп, парящий в нечитаемом тексте. Сев на диване, ты в тупом компьютерном свете пытался ответить: проснулся ли ты? как долго он уже работает, сам себя запустив? и чем именно ты разбужен: свет, звук загрузки, сердечный топот внутри под ребрами? Не нужно обманывать себя, — молча говорил ты, только чтобы не страшно было смотреть на белый с черными линиями экран, — если оно само так вот посредь ночи показалось, может сейчас, значит, и зашевелиться запросто. Ничего невозможного, рисунок превратится в мультфильм, присылают же тебе всякие рекламные открытки-мультики. Но ты этого мультфильма НЕ ХОТЕЛ. Решил, если на экране пройдет кто-нибудь в роще знаков, качнет буквы, повернется череп, ты закроешься, не станешь смотреть. Объявишь сном. А если еще и зазвучит? Вот как, значит, начинается: проснешься, а на тебя вытаращен, ждет от тебя ответных действий непокорный компьютер. Молча. Сидишь, чуя, как прыгает внутри, и жалея себя за то, что сейчас начнется. Подождал. Ничего. Подошел, щелкнул мышью. Он спросил: «Завершить работу?»
Ты наугад нажал «Да». Он послушно погас. Ты лег. Было это или приснилось? Если было, появляется желание, чтобы самовключение такое случилось ночью у всех, просто все друг от друга пока скрывают, как в сказке про слишком тонкое для восприятия королевское платье, обкумекивают, не сразу и осторожно начнут об этом говорить. А приснилось если: все ли ты помнишь? Так ли именно снилось? Если бы во сне ты боялся мультипликации на экране, череп непременно захлопал бы крыльями, как ладонями, заговорил, а то и закукарекал, а пизда («сладкая складка» — называет ее отслуживший одноклассник) под черепом расхохохохохохохоталась бы своими губами, строки проклятия поплыли бы, червиво свиваясь и развиваясь. Буквы на концах заостренные, как у пиявок. Но ничего такого не помнишь. Не сбылся страх в твоем сне. Или ты боялся слишком сильно? Как никогда во сне. Потому и обошлось? Почему же тогда не проснулся, не закричал, а встал, снясь сам себе, выключил, лег, дальше еще снилась какая-то муть. Утром проверил, проклятие на месте, в своей папке, картинки маленькие. Никаких следов побега. И что значило нажатое «Да»? Какую «Завершить работу»? На что согласился? «В интересную игру, а в какую, не скажу!» — зазывали в детской считалке. Надо было прежде схватить палец зазывалы, потом узнать: «выше ножки от земли» будет или «чечевичка стоп»?
Сон не нос, не пощупаешь, есть ли он? Вот явный сон из той же ночи:
По окончании футбола капитаны обеих команд вместе разрезают мяч и показывают зрителям, что внутри всю игру летала счастливая отдельная голова. Она громко и здорово смеется. Вратарь в следующий раз — решаешь ты во сне — принесет пистолет, чтоб стрелять в опасных моментах по мячу, убить его, сделать голову мертвой.
Но и этот футбол ничего тебе не объясняет и сам никак не объясняется, точнее, объясняется как угодно. Сдвинуть бы ночью в комнате любой предмет, а утром проверить. Или не выключать, ждать, что будет. Но ты не хотел. НЕ ХОТЕЛ смотреть на экран. Не припомнишь, когда в последний раз ты чего-нибудь НЕ ХОТЕЛ так, был настолько против сюрпризов.
Отслуживший одноклассник, злоупотребляя словом «каефа!», поведал про сюрпиз в казарме: мокрой тряпкой затыкают бутылку, вешают над головой, оттуда потихонечку капает, проснувшийся сразу цапает тряпку и на него обрушивается водопад. Это так и называют — «водопад». Водопад не дает сбоев, тут все заранее известно, как в показательных опытах над мышами.
С чем ты теперь сравниваешь свою работу у Майкла?
Отец рассказывал про диссидентов советского века. Один, нелегальная кличка «Гуттенберг», вколачивал ночами отсебятину в «Архипелаг Гулаг». Выстукивал на машинке, но очень длинная книга, «неважное» сокращал, пропускал, пересказывал, «синопсировал» в двух словах. Потом начал добавлять целые главы: про знакомых, соседей, начальников, — разоблачения с историческими корнями. Героически распространял, и к моменту, когда его доставили в районное КГБ, от «Архипелага» в этом наборе кляуз и доносов ничего, кроме названия да фамилии Солженицына, не осталось. В специальную «дурку» Гуттенберга отправили, выходит, не зря. Пострадал ли он за свободу слова? — спрашивал отец твое мнение. Ты считал, все зависит от итогового лечения. От того, то есть, кем выписанный пациент себя считает. Славоз
На фронте Славоз бегал в бараньем цилиндре и громыхал вперед себя из винтовки. Потом какой-то солдат сказал: нужно снять оборону и двигаться в Волокое, где теперь самоуправление. «Волокое» было написано на вокзальной станции. Славоз раньше сюда не попадал. Из каменных обитаемых зданий в Волоком стоял только завод с остывшими трубами. Ночью кому-то оттуда давались фонарем маяки. Самоуправление состояло в том, что дети рабочих бегали по цехам с полыми, недоструганными заготовками для будущих винтовок и стучали друг друга этим дубьем по головам. Такое самоуправление не понравилось твердоватой натуре Славоза. Но болтливому солдату, снявшему его с фронта, все уже успели подчиниться и разбежаться. Внутренние и наружные углы цехов воняли мочой, как будто тут теперь что-то из нее делали. Вечером Славоз вскочил на так и не остановившийся поезд. Во многих купе ехали вещи без людей. Славоз сел, угостился от этих вещей и всю ночь проспал на ни- чьем тюке, не замечая дороги. Утром неизвестно где их поджидал пулемет Стекла во всех вагонах брызнули внутрь и наружу. Задетый в руку, Славоз пригляделся с полки и понял, что за пулеметом тот самый солдат, что всех отпустил, хотел окликнуть его, но пуля вошла туда, где шея вставлена в плечи. Солдат-пулеметчик гордо прошел по расстрелянным вагонам вставшего состава, узнал Славоза, прибитого пулями к ничьим вещам и назидательно сказал: «Ай-яй-яй, упалочка», — видимо на каком-то новом языке, которого никто еще не выучил. В бороде его укусила мошка и пулеметчик ее сцапал пальцами и разгрыз. А потом зацепил тело Славоза длинным стальным крюком, загнутым с двух концов, и поволок его, такое же ничье, как все здешние вещи, за собой по проходу в тамбур. 10
Ты представляешь, что пятно — форма жизни, вирус, для которого ты, а точнее, твой компьютер, а еще точнее, ты, сцепленный с твоим компьютером, — труп, среда, где разводится эта личинка. Она сканирует тебя для собственных нужд снаружи и изнутри, как будто она и есть граница между «нутром» и «наружью». Таков старт ее жизнедеятельности. Начальный опыт, за которым последует уготованная ей более масштабная судьба за пределами твоей биографии и компьютера.
Ты опасаешься, а точнее, уже откуда-то знаешь (уверенность такой степени никогда ведь не подводила?): пятно угрожает твоему будущему. Оно означает злокачественное развитие. Пятно есть пытка, механизм которой всегда ускользает от тебя. Оно выделяет что-то, из-за чего тебя как бы и не было никогда. Оно сообщает: кто-то важный и надежный, любивший тебя, больше не любит и отказался это делать навсегда. Оберегатель не смотрит в твою сторону. Пятно становится вопиющим отовсюду намеком. Ты его слышишь, видишь и читаешь. Кликаешь — откликаешься. О нем говорят, не замечая его, все, кого ты знаешь. Оно, а точнее, те ежедневные ссылки, которые в нем открываются при нажатии, запирают тебя прочнее, чем в тюрьме, склепе, а еще точнее, как в гробу, и пятно тогда — твой надгробный камень с нечитаемой, как во сне, эпитафией. Оно адресовано тебе, как вирус, возникший, чтобы убить только одного человека. Пятно — это тотенкопф, мертвая голова или другой фрагмент трупа неизвестного в комнате, где ты проснулся и откуда нет выхода, а в гладких белых стенах нет ни дверей, ни окон, ни швов. Ты обручен с ним, пока не растаешь, пока не утонешь в пятне. Оно может растворить.
