Встретимся у Ральфа - Джуэлл Лайза (книга жизни TXT) 📗
— Ты точно в порядке? — повторил Джон.
— Да, да.
Почему он ничего не чувствует? Ничего не чувствует. Он выжат, выжжен, пуст. Слез нет. Нет сил ни находиться здесь, ни бежать отсюда. Все происходит помимо него: слова складываются сами по себе, руки перебирают листки, тянутся за чашкой с кофе, ноги по собственной воле меряют шагами студию. Но при чем тут он? Интересно, а губы сложатся в улыбку по заказу?
Пункт первый. Отис Реддинг, «Мистер Несчастье». До боли знакомая песня. Он записал ее на кассету для Шиобан в самом начале знакомства. Кто из нас не помнит наивную юность, когда, не имея ни машины, ни работы, ни собственной квартиры, ни громкого имени, мы записывали друг для друга музыку и песни кричали: «Вот он я, вот все, что люблю, и хочу, чтобы и вы об этом знали и любили!» Карл тоже создавал для Шиобан коллекцию музыки, часами рылся в своей фонотеке, выискивая песни самые-самые; сутками не отходил от магнитофона, переписывая их на бобины, которые теперь выглядят древними монстрами. А потом гордо вручал эти бобины Шиобан, веря, что она полюбит его музыку так же, как и он. И она приходила в восторг, и он любил ее за это еще сильнее…
Выпуск новостей, прогноз погоды, сводка происшествий…
Все!
Карл впал в ступор. Он должен что-то говорить? А что? Какие слова он обычно произносит в микрофон? Откуда ему знать, если он не помнит ни какой сегодня день, ни какой месяц. Часы в студии оттикивали секунды. Пять… четыре… три… две… одна. Во рту пересохло. Голос пропал. Внутреннее «я» исчезло. Человек по имени Карл Каспаров перестал существовать. Прозвучала заставка «Часа пик». Секундная пауза, помноженная на десятитысячную аудиторию, казалась вечностью. Джон выпучил глаза, ассистентка протянула руку к микрофону… Карл заставил себя открыть рот.
— Добрый день, вы слушаете «Радио Лондона», лучшее радио столицы, и у микрофона, как всегда, я, Карл Каспаров. На часах пятнадцать тридцать, а значит, настало время для «Часа пик»! По слухам, до Рождества осталось каких-нибудь три дня, и я предлагаю песню для таких же разгильдяев, как ваш покорный слуга, который до сих пор не подумал о подарках. Итак, «Мистер Несчастье»…
Сорвав наушники, Карл обвел студию взглядом. Откуда что взялось? За миг до эфира он понятия не имел, о чем будет говорить. Довольный Джон поднял два больших пальца. Молодчина, Карл. Сразу видно — профессионал. Все пройдет нормально.
Все и шло нормально. По меньшей мере четверть следующего часа Карл был на высоте. Без проблем справлялся со связками, легко проскочил «РЭМ» и «Святых отцов с улицы маньяков». «Армия Оливера» — мелочь; «Признание» в исполнении Ареты — раз плюнуть; «Стене чудес» тем более не удалось пробить брешь в его профессиональной броне. Карл беззлобно пикировался в эфире с Джоном, пил кофе, улыбался и даже рассмеялся пару раз. Он делал свою работу. Он вел программу. Он приходил в норму.
А потом… Он не был готов… эта песня не слишком ему нравилась, не напоминала ни о Ши-обан, ни об их юности… «Самое горькое лекарство» в исполнении группы «Джэм».
Музыка ли, слова ли были тому виной, но песня прошлась по его чувствам, как умелые пальцы по струнам. Карл любил «Джэм». И Шиобан любила. И лекарства горше ему действительно не приходилось глотать… Конец жизни. Начало пустоты. Все разрушил, все… собственными руками. Перед глазами замелькала Шиобан: улыбается, смеется, расчесывает волосы. Он слышал ее голос, ощущал ее запах.
Карл заплакал. Сначала две слезинки выкатились из-под век и скользнули к носу. Отвернувшись от коллег, Карл спешно вытер щеки, глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. До конца песни сорок пять секунд. Вдох-выдох, вдох-выдох. Он задыхался и не успевал смахивать слезы. Тринадцать секунд…
Уже содрогаясь всем телом от рыданий, Карл понял, что бессилен перед потоками слез. Джон с кем-то общался по телефону, ассистентка вышла в туалет, никто ничего не заметил. Три секунды… две… одна. Ему бы сразу поставить другую песню, дать себе время справиться с истерикой. Он этого не сделал. В голову не пришло. Эфир молчал, и лишь судорожные всхлипы Карла нарушали тишину. Так бывает, когда за столом в большой компании вдруг повиснет неловкая пауза, только здесь компания была уж слишком велика. А Карл все плакал.
Пока наконец не заговорил. Не нужно было этого делать. Не для того существует радио. Радио — это профессионализм, отдых, музыка. Джон включил бы заставку, анонс — как-нибудь выкрутился бы. На радио никому нет дела до его разбитого сердца.
— Я… я… прошу прощения, — начал Карл глухим от слез голосом. — Мне…
Жизнь в студии остановилась, как в стоп-кадре. Джон замер, испуганно прикрыв ладонью рот. Ни шороха вокруг, ни намека на обычный деловой гул. Сраженный горем человек, по лицу которого текли нескончаемые потоки слез, делился своим горем с микрофоном, словно с лучшим другом за кружкой пива.
— Мне очень тяжело… от меня ушла любимая.
Джон заморгал и ткнулся лицом в ладони.
— Боже правый, — пробормотал он чуть слышно. — Что ты творишь, Карл, что творишь.
— Моя Шиобан… она ушла. Пятнадцать лет вместе, и… теперь все кончено. Простите… Думал, справлюсь, но… но не выходит. Мне плохо. Господи, как мне плохо. Я только сейчас до конца понял: Шиобан ушла! — выкрикнул Карл. — Если бы вы ее знали. Шиобан… она… как ангел. Настоящий ангел. Я мечтал о ней; хотел, чтобы она стала моей. И добился… сам не знаю как — я ее не заслуживал, нет, не заслуживал. Она из другого мира… слишком хороша для меня, слишком. Красавица. Видели бы вы ее волосы — чистое золото. Любой был бы счастлив… а она выбрала меня. Не представляю, как я жил бы все эти годы без Шиобан, без ее улыбки, ее доброты, ее мудрости. Да-да, она не только прекрасна, она еще и мудра. А ее любовь? Как бы я жил без ее любви? Боже, как она меня любила! Вы знаете, что это такое — любовь ангела? И я… я… — У него сорвался голос. — Я благодарен небесам, честное слово. Каждый день благодарил Бога за эту женщину.
Но… но… послушайте! Слушайте меня, парни! И девушки тоже. То, что я скажу, очень важно! Это чертовски важно. Если у вас есть любимая или любимый, если они вам дороги — берегите свою любовь, не обманывайте ее. Не делайте этого! Я обманул… Я посмеялся над верой самой прекрасной женщины на свете. И ради чего? Ради секса с ничтожеством. Можете вы поверить в такой идиотизм?! Теперь-то мне ясно, что я хотел набить себе цену в собственных глазах. Мне всегда казалось, что Шиобан слишком хороша для меня, слишком красива, слишком умна, добра… Я пытался сделать вид, будто меня это не волнует, но все равно чувствовал себя ниже ее, а потом появилась эта… другая… рядом с которой я был мужчиной, вот в чем дело. Из нас двоих я был умнее, порядочнее, лучше… мне так казалось. Она… она сама себя предложила, и мое подлое мужское эго не смогло отказаться — вцепилось не раздумывая, радуясь дармовщине. Не так уж мне это и понравилось, но я почувствовал себя главным. Главным был я, понимаете? А когда у нас с ней все закончилось, я стал ценить Шиобан еще больше, потому что на многое взглянул по-другому. Я впервые задумался о верности, я понял, что дожить до старости с любимой так же романтично, как влюбиться в первый раз. И решил жениться на Шиобан, чтобы уже никогда не расстаться. Опоздал… Она узнала о моей связи, узнала, какой я на самом деле — слабый, жалкий червяк. Она поняла, что заслуживает лучшего… и ушла. Вот. Все кончено. Сегодня вечером я вернусь в нашу с Шиобан квартиру, но там будет пусто. Если честно, я… я… я даже не представлял, что человеку может быть так плохо, тоскливо и одиноко. Я ее любил… и я предал ее любовь и доверие… и теперь мне только и осталось, что глотать горькое, самое горькое лекарство. Ничего другого я не заслуживаю. А вас прошу — не обманывайте любимых. Никогда. Потому что если вы любите и любимы, то вы счастливы и должны беречь свое счастье. Роскошная блондинка улыбнулась вам в супермаркете? Бегите прочь! Секс-бомба с верхнего этажа вертит задом? Наплюйте! Они… не… стоят… вашего. .. счастья. — Карл сделал глубокий вдох и выпрямился в кресле. Слезы высохли. — Ну что ж… Он обвел взглядом толпу ошарашенных режиссеров, помощников, секретарш, слетевшихся изо всех уголков студии. Стеклянные глаза, в замешательстве приоткрытые рты, гримасы ужаса. Кто-то из молоденьких девочек смахнул слезинку. Тишина стояла гробовая.
