Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
Не успело это случиться, как он попросил у матери прощения и ушел. Странствовал до Азгера, следуя указаниям завещания и разыскивая свой легендарный клад, а старуха-долгожительница скончалась на седьмой день после его ухода — снарядив наследника на правильный путь и передав ему долго хранимую ею тайну. И все-таки тот факт, что они избавились от подлинных карт и планов — каменных ли, кожаных ли — и перенесли все полезные сведения на устную передачу, не избавил путника-внука от преследований врагов и козней тех, кто посвятил свою жизнь поискам золота.
Они отправились по его следам.
В горах Тассили он приступил к исполнению указаний. Следовал по ущельям и горным ложбинам, определяя путь посредством знаков тифинаг и рисункам первобытных людей, высвеченным в скалах и нарисованным на стенах пещер. Всякий раз, как он впадал в затруднение с толкованием древних букв и звуков, или путался в них по причине языковых ухищрений предков с целью ввести в заблуждение людей алчных и ненасытных, он прибегал к помощи стариков и старух, которые упорно цеплялись за жительство в пещерах Тассили, будто жили там с предками уже многие тысячи лет. Старики объясняли и растолковывали ему скрытый смысл, таящийся в этих символах. Они часто сомневались и колебались при прочтении наскальных талисманов и заклинаний, но порой нужное слово, которое он помнил со слов своей старухи, вселяло в них уверенность, давало ответ на вопрос и открывало ему двери. Было там у него три загадочных стиха поэзии, смысла которых он не понимал. Казалось, они были написаны на языке туарегов «тамахак»[145], не менее древнем чем скалы. Внук не знал точно, были ли эти три стиха заимствованы прямо из текста завещания, которое оставил ему дед, или происходили от мудрой старухи, той, что усердно старалась обеспечить только ему выполнение задачи и оградить от других, опираясь на свой долгий опыт запутывания людей и прекрасное знание характера жителей Тассили, известных своей замкнутостью, нелюдимостью среди прочих и подозрительным отношением ко всем, кто не был исконным жителем Сахары. В местечке Игухармеллен он повернул на восток. Спустился по вади вниз, пока не добрался до Танзуфета, пройдя целых два дня. Ночь он провел под обрывом оврага, прислушиваясь к бормотанию джиннов на южном Акакусе — всю ночь он бодрствовал, повторяя в памяти пункт за пунктом в перечне указаний своего устного плана.
На заре он продолжил путь. Когда время близилось к полудню, он дошел до места. Все было точно так, как определил в завещании дед. Он спешился и пошел по равнине пешком, ведя махрийца за собой. Прислушивался к царившей вокруг торжественной тишине и разглядывал очертания величественных небесных скрижалей, нависавших над вершиной Идинана. Поднял голову над собой и вперился в диск весеннего солнца, восседавшего на своем вечном престоле и грозившего огненными плетьми рабам земным…
Он достиг первого холма.
Поставил верблюда на колени и оставил его так у склона холма. Вначале тот покорно сидел на коленях и принялся жевать жвачку, вздымая свою длинную изящную шею к востоку. Но потом зверь неожиданно поднялся на ноги, оглядываясь кругом в беспокойстве и тревоге. Тогда человеку пришлось вернуться к своему товарищу и вновь посадить его на колени. Затем он связал две его передние погрузившиеся в пыль длинные лапы веревкой, свитой из козьей шерсти. Подождал, пока его спутник не избавится от напряжения и не перестанет нервно вздергивать головой.
Потом он добрался до второго холма.
Диск солнца совсем приблизился к обнаженному телу равнины. Излучал лавины яркого света. Марево расползалось в половодье полуденного пламени.
Он остановился и прочел заклинание на непонятном языке. Языке джиннов, дедов и кладов. Замер на мгновение. Весь покрылся потом. Повернулся направо. Широкими шагами пересек ров. Один шаг. Два шага… три… четыре… пять, шесть, семь. Затем он опустился на колени на кучку пепла. Собрал пригоршню и рассеял ее над своей обмотанной чалмой головой. Принялся копать. Копать… копать…
Копал он день и ночь, не обращая никакого внимания на своих противников, наблюдавших за ним в открытую с соседних холмов. Сделал передышку и забылся сном на несколько часов. Проснулся на следующий день к вечеру и продолжил свое копание в земле. Он отбрасывал пыль руками, а песок относил подальше в сторону в кожаном мешке. Затем стал использовать махрийца, нагружал его всем, что попадалось: пылью, пеплом, песком, гравием. Не прекращал своей сумасшедшей работы, пока почти не наткнулся на прочную каменную плиту. Он поднялся, возвел руки к небу и прочитал фатиху, благословляя своего почтенного деда. Потом вновь преклонил колени, заботливо очищая от праха круглую каменную плиту. Сердце его трепетало и, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, лицо омывал струящийся ручьем пот. Бездна приоткрыла свою мрачную унылую пасть, и жерло заблестело тонким мраморным кольцом, отполированным бечевками и хранящим меты и следы тысячелетий. Он оттащил плиту в сторону, снял ее прочь с жерла. Наклонился над темной пастью. Где-то на далеком дне внизу что-то блеснуло. Он взял камешек, метнул его в пропасть. Прошло некоторое время, прежде чем он услышал звук падения в воду. Он покопал вокруг полированного кольца. Вот она, роскошная грудь. Набухший мраморный сосок Сахары на поджаром и увядшем торсе Земли, терпеливом, усталом, дарующем. Солнце высосало из нее всю свежесть и саму жизнь. В незапамятные времена сюда упала звезда, и забил источник.
Охотники за золотом все поняли раньше него и повернули назад. А внук все копал и копал землю вокруг, изрыл всю ложбину меж двумя холмами, пока не явился к нему в гости призрак одного из путников. Он снял тяжелые мешки с его верблюда и опутал ему бечевкой передние ноги. Дело близилось к вечеру, на небе показался бледный лик луны. Внук был поглощен приготовлением чая, а одинокий кочевник произнес:
— Не утруждай себя, сынок. Пришел час тебе остановиться и восславить господа.
Внук долго вглядывался в лицо пришельца. Пытался уловить то скрытое выражение, что заметил в его глазах. Глаза смотрели в пустоту, как смотрят глаза слепого.
— Ты предсказатель? — спросил он.
— Всякий, кто кружил по Сахаре, меняя стоянки, есть предсказатель. Предсказатель — каждый, кто связал свое сердце с Сахарой.
— Я остановлюсь только тогда, когда нападу на наследство. Мой дед — человек серьезный. В жизни не шутил. Слава о нем не умолкает во всем Ахаггаре.
— Серьезный. Серьезный больше, чем следует.
— Он насмеялся надо мной?! Вместо сокровищ я наткнулся на колодец! Что это, как не насмешка?
— Так ты что же, не понял намека?
— Какого намека?!
Путник повис на луне. Во всем облике его сквозило смирение. А в стеклянных глазах — пустота и туман. Сказал:
— Он передал тебе в дар редчайший клад. Он подарил тебе жизнь, а ты ищешь зловредных сокровищ!
Сахару поглотила пропасть спокойствия. Оба верблюда пережевывали жвачку и вернулись из пропасти к жизни.
— Разве может быть такое, — спросил себя внук, — чтобы мой дед пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы какой-то колодец на просторах Азгера оставался главной его тайной? Я не могу поверить.
— А разве твой дед — тот человек, что разработал весь этот план? Во всяком случае… — здесь пришелец помолчал немного, потом продолжил: — Если он был человек достойный, так осведомлен был о тайне. А если был человек алчный, то и помер в неведении. Однако, все это ничего не меняет в деле. Он подарил тебе самое ценное сокровище в Сахаре. Возблагодари же твоего Господа!
Уголек заворочался в груди внука. Поднялся и перекрыл ему горло. Гость извинился. Перенес свои нехитрые пожитки на верблюда. Два меха с водой — весь его достаток в долгих собеседованиях. Он проводил гостя до вершины холма. Попрощался, постоял и посмотрел ему вслед, пока тот не скрылся за холмистой грядой по дороге, ведущей к одержимому джиннами Идинану. Призрак, явившийся неизвестно откуда, и вновь канувший по дороге в Неведомое. Внук вернулся к своему кладу и прилег рядом с махрийцем. Он следил глазами за прекрасной полной луной в небесах, и она напомнила ему о его встрече с возлюбленной красавицей и постигшем его разочаровании.
