Черно-белое кино - Каледин Сергей (книги онлайн полные версии txt) 📗
Кириллов заехал за мной в три часа утра и перепутал звонок: ему открыла голая бухая малышка. Когда я через глазок понял ошибку и выскочил в предбанник, передо мной мелькнула только очаровательная попка с красной веревочкой посередине — дверь захлопнулась. Я требовал вернуть летчика, но барышня посоветовала идти спать. Я пригрозил милицией — Кириллова с трудом отдали.
Чувашия!.. Благословенный край! Женственные холмистые просторы. Еще не выжженная степь звенела райскими звуками. Волга!.. Мы решили искупаться. На горизонте небо целовалось с голубой водой — второго берега не видно. Чистейшая река — пароходы нынче плавают редко — медленно зарастала волнистыми водорослями. И тишина. Ни тракторов, ни крестьян, ни крупных рогатых скотов, лишь возле дороги на веревке бродила одинокая коза. Кириллов сделал стойку на руках и сказал вниз головой:
— Все-таки надо ехать, ждут, так сказать.
На шоссе Кириллов разогнался.
Молодой летчик А. Кириллов.
— Превышаем, — заметил я скромно. — Так и на кладбище недолго. Сынок ваш чуть не угодил…
Кириллов сбросил газ и сказал через паузу:
— Сережа — не превысил. Он сам себя изуродовал…
— ?..
Сын жил с матерью. После армии Кириллов определил его в институт. По субботам ходил с ним в баню — обычные отношения папы выходного дня с сыном: как дела, что с учебой, есть ли девушка? Однажды что-то Кириллова насторожило. На всякий случай позвонил декану-товарищу, оказалось, сын полгода не появляется в институте. Кириллов решил: пришло время как следует продуть сыну мозги. Но Сережа позвонил первым: «Я есть хочу». Кириллов понял — что-то не то. Когда примчался, мозги продувать было поздно. Сын выколол себе глаз и отрубил руку. Кириллов вызвал «скорую», а с отрубленной еще теплой кистью понесся во двор — сохранить ее в холоде — в снегу, во льду… Но понял, что это не кино.
В академии Кириллов не пропустил ни одной лекции, но стал замечать недоуменные взгляды курсантов — разговаривал сам с собой. Тогда он выходил из аудитории — очухаться.
Сережу выпустили из дурдома. Шизофрения. Через год он ножовкой отпилил себе ногу. Как и в прошлый раз — без болевого шока.
К обеду мы приехали в деревню. Хрюкала свинка в закутке, петух нервно клевал землю, в пыли резвились игрушечные котята. За огородом дымила кособокая банька по-черному. Изба Анфисы — родительский дом — была точь-в-точь дача Кириллова.
На комоде стояла его фотография в генеральской форме.
— Анфиса, я все же полковник, так сказать. — Впрочем, недовольство брата было не очень активное. — Ты зачем на меня дом записала?..
Анфиса, моложе брата, с мобильным телефоном на груди, не соответствующая своему имени, теребила концы платка:
— Может, когда поживешь здесь… Или обоя — с фершалом…
Кириллов засмеялся и обнял сестру.
Но в разговор встрял многолетний сожитель Анфисы Илья, на голову ниже ее, басовитый, насупленный, ноздри у него были запорошены нюхательным табаком:
— И я грю, зачем ему в Москве твоя халупа на-а… — И недовольно забормотал непонятное.
Кириллов внимательно выслушал зятя, сделал паузу:
— Еще раз, Илюша, и помедленней.
За стол с нами Анфиса не садилась: дела — огород. Кириллов настоял, чтоб села, развязал косынку и гребнем стал расчесывать ей волосы.
— Илюш, ты хоть иногда жену-то целуешь?
— Чего я буду, грю, чужие слюни сосать на-а…
Кириллов выдул из гребня легкие седые волосы сестры.
— У нас мама была строгая, на ночь пить не разрешала, как бы я не описился. Анфиса меня жалела: наберет в рот воды и украдкой давала пить. Изо рта в рот.
— Вот и я грю, на-а… — сказал Илья, опрокидывая в мокрую пасть стопку.
Деревня разбросалась по крутым склонам глубоких оврагов. Крохотные, одинаковые мастью и размером телята-близнецы гармонично вписывались в вечерний закатный пейзаж. Взрослое стадо помыкивало вдалеке, возвращаясь с бывших колхозных полей.
Утром в церковь, убранную березовыми ветками, пришло семнадцать старух и один дядя с бородой, похожий на Льва Толстого. В левом приделе скромно лежал, никому не мешая, покойник. Кириллов прильнул губами к образу Спасителя и там, где семьдесят лет назад молился со своей теткой-монашенкой, опустился на колени. Я постоял с ним за компанию, но заболела спина — перебрался на скамейку для убогих.
За все время нашего общения я ни разу не видел, чтобы он крестился; сейчас губы его шевелились. О чем он говорил с Богом: о сыне, о жене, о Нине? О чем просил? От чего зарекался?..
После службы батюшка запер усопшего в церкви, и втроем мы покатили на кладбище. Отец Семен оказался племянником Кириллова.
— Удивляетесь, — спросил меня батюшка, — мало народа на службе? Да, село большое, а в церкви пусто. Хорошо хоть столько. Православие у нас еще не укоренилось: мы же когда? — только в шестнадцатом веке в Россию вошли! — И засмеялся, открыв из бороды ровные белые зубы. — Сейчас весь наш народ на кла-а-дбище.
И верно: на кладбище дым коромыслом! Столы на могилах ломились. Народ барражировал вокруг родных могил, не создавая заторов. Повсюду на памятниках, мраморных досках, трафаретах мелькала фамилия Кириллова — сплошная родня. Народ гулял — слез я не заметил. Мы обошли, не чокаясь, с десяток могил: от скромной, дедовской, до шикарной с двумя памятниками из синего лазурита — племянникам Кириллова, застреленным бандитами-коллегами. Кириллов перекинулся по-чувашски с вдовами племянников, мелькнуло по-русски «писатель». Вдовы пригласили нас за гранитный роскошный стол с икрой и «Мартелем». Пока я доставал из сумки книжки для подарка, они успели освежить помадой губы.
На могиле родителей Кириллова отец Семен отслужил молебен. Двоюродный брат Кириллова, бывший второй секретарь, загнал меня в угол ограды:
— … Вот вы пишете, что все плохо в провинции. А мы религию разрешили — пожалуйста…
Кириллов на этом языческом празднике был дорогим гостем. Его окликали, тянули, целовали. Здесь он был: «товарищ генерал», «господин полковник», «Александр Кириллович», «дядя Саша» и «Санек» — национальный герой, второй после космонавта Андриана Николаева!
Перед нашим отъездом Анфиса прижалась к брату:
— Ты уедешь — я буду по тебе голодать.
На обратном пути Кириллов опять разогнался — спешил на вторую родину.
— Превышаем, — сказал я.
Кириллов не отреагировал. Мы пролетели еще верст сто.
— Вот так и живем, — улыбнулся Кириллов. — Год ждем Троицу, год вспоминаем. А ты говоришь — кладбище, так сказать.
Родные, прощайтесь
Разбирая бумаги отца после его смерти, я наткнулся на фотографию голой женщины с распущенными волосами. Разглядывая снимок, я с запоздалым интересом узнал своего тренера по плаванию во Дворце водного спорта на Мироновской, куда папа Женя определил меня в первом классе, потому что сам плавать не умел. Тренерша была строгая, дочь мирового рекордсмена по баттерфляю, героя войны.
Девятого мая он пришел к нам, пошатываясь, на тренировку посмотреть, как работает дочь. Остался недоволен. Разделся до длинных трусов и огромный, пузатый, с искалеченной рукой нырнул в воду. Пролетел полбассейна под водой, а на вторую половину истратил лишь несколько взмахов волосатых ручищ, залезая всем туловом на воду как на твердь. Скорость его была против физики. Какая там бабочка баттерфляй! Чудище морское, разверзающее хляби океанские! По дороге он потерял трусы, они осели на дно. Я нырнул за ними. На суше он равнодушно принял их, побарабал толстым пальцем в ухе и прорычал напоследок: «Не спать в воде! Р-работать!»
Через год мы с папой Женей и с тренершей Ниной Семеновной поехали на Тишковское водохранилище. Она сказала, что теперь научит плавать и папу, и они уплыли на лодке учиться, оставив меня помешивать уху.
