Милые кости - Сиболд Элис (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗

— Иди ко мне, малышка, — сказала мама, и Линдси не стала противиться.

Она прислонилась спиной к маминой груди, и мама стала ее укачивать, сидя на жестком полу.

— Ты молодчина, Линдси, ты поддерживаешь в папе жизнь.

Тут они услышали, как подкатил отцовский автомобиль.

Линдси не отстранилась, но мамины мысли уже перескочили на Руану Сингх, которая выходила покурить во двор. Упоительный аромат «данхилла», долетавший до тротуара, уносил маму далеко-далеко. Ее последний приятель, с которым она встречалась до папы, обожал «голуаз». Высокомерный юнец, вспоминала она, но настоящий эрудит: рядом с ним и она могла блеснуть.

Подойдя к окну, Линдси воскликнула:

— Смотри, сколько свечей, мам!

— Беги, встречай отца, — сказала ей моя мама.

Линдси застала моего отца в прихожей: он вешал на крючок ключи и снимал пальто. Да, надо пойти, сказал он. Обязательно пойдем.

— Папочка! — закричал мой брат со второго этажа, куда направлялись мои сестра и отец.

— Ох, оглушил, — улыбнулся папа вцепившемуся в него Бакли.

— Сколько можно от него скрывать? — сказала Линдси. — Это нечестно — все время от него отмахиваться. Сюзи больше нет. Он ведь все понимает.

Мой братишка смотрел ей в рот.

— Соседи устроили торжественный вечер в память Сюзи, — сказала Линдси. — Мы с тобой и с папой сейчас туда пойдем.

— А у мамы головка болит? — спросил Бакли.

Линдси не хотела врать, но Бакли ухватил самую суть — лучше не скажешь.

— Вот именно.

Линдси договорилась с папой встретиться внизу, а сама потащила Бакли в его комнату, чтобы переодеть.

— А знаешь что: я ее вижу, — сказал Бакли.

Линдси вытаращила глаза.

— Она заходит ко мне поболтать, когда ты на футболе.

Линдси не нашлась, что ответить. Она протянула к нему руки и стиснула в объятиях — как тискала Холидея.

— Ты просто чудо, — сказала она братишке. — Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

Папа медленно спускался вниз, левой рукой опираясь на деревянные перила, пока не ступил на каменный пол.

Он не таился. А моя мама, в компании с Мольером, перебралась в столовую, с глаз долой, и там углубилась в чтение, стоя в углу. Она не могла дождаться, когда же хлопнет входная дверь.

Соседи и учителя, друзья и родные стали в круг — по воле случая, недалеко от того места, где меня убили. Мои сестра с братишкой и папа, едва выйдя на улицу, снова услышали пение. Папа весь устремился вперед, чуть ли не полетел навстречу этому теплу и свету. Он всей душой желал, чтобы я осталась в памяти и сердце каждого. Но, наблюдая за происходящим, я кое-что поняла: почти все собравшиеся прощались со мной навсегда. Я превращалась в девочку-потеряшку, одну из многих. Люди разойдутся по домам и забудут меня, как старое письмо, которое никогда не перечитывают, даже не достают из конверта. И я тоже прощалась с ними, желала им только хорошего, по-своему благословляла их за добрые мысли. За то, что у нас на улицах здоровались за руку, подбирали потерянную вещь, чтобы вернуть владельцу, приветливо махали из окон, кивали на бегу и лишь молча переглядывались, видя детские шалости.

Рут первой заметила троих членов моей семьи и дернула Рэя за рукав.

— Иди, поддержи его, — прошептала она.

И Рэй, который познакомился с моим папой уже в первый день долгого пути, вымощенного поисками убийцы, направился к нему. Сэмюел последовал его примеру. Как два молодых пастора, они подвели моего отца с двумя детьми к своему кругу, который принял их и умолк.

Папа месяцами не выходил из дому, только ездил на работу и обратно да еще сидел на заднем дворике, откуда не видно соседей. Теперь он вглядывался в их лица, пока не осознал, что меня любили даже те, которых он толком не знал. У него потеплело на душе, чего давно уже не случалось — разве что во время кратких, ныне почти забытых проявлений любви между ним и сыном, Бакли.

Он увидел мистера О'Дуайера.

— Стэн, — сказал мой отец, — Сюзи любила стоять летом у окна и слушать, как вы поете у себя во дворе. Это ее завораживало. Может, споете для нас?

Как исполнение желаний, которое даруется редко, подчас не к месту, не тогда, когда возникает самое главное желание на свете: вернуть дорогого сердцу человека из мертвых, — голос мистера О'Дуайера, чуть дрогнув на первой ноте, полился свободно, чисто и прекрасно.

Его песню подхватили все остальные.

Мне и самой запомнились те летние вечера, о которых упомянул отец. Бывало, я не могла дождаться темноты, которая несла с собой благодатную прохладу. Стоя у распахнутого окна, я ловила легкий ветерок, на крыльях которого из дома О'Дуайеров прилетала музыка. Я слушала, как мистер О'Дуайер перепевает одну за другой все известные ему ирландские баллады, а ветерок наполнялся запахами земли, воздуха и мха, что предвещало только одно: грозу.

Природа ненадолго замирала. Линдси, устроившись на старой кушетке у себя в комнате, делала уроки, папа в кабинете погружался в книги, мама вязала крючком или мыла посуду.

Мне нравилось переодеваться в длинную ситцевую ночную сорочку и выходить на заднее крыльцо, когда дождь тяжелыми каплями барабанил по крыше, а вокруг вились ветры. Сорочка липла к ногам. Было тепло и чудесно, сверкала молния, через пару мгновений грохотал гром.

Мама подходила к открытой двери и, проговорив свое обычное «вот простудишься и умрешь», замолкала. Мы вместе слушали дробь дождя и раскаты грома, вдыхали поднимающийся к нам запах земли.

— Можно подумать, никакая сила тебя не возьмет, — сказала как-то моя мама.

Я обожала эти минуты, когда мы с ней, казалось, чувствовали одно и то же. Кутаясь в тонкую сорочку, я повернулась к ней и ответила:

— Это точно.

Подаренный родителями фотоаппарат я использовала на все сто. Отщелкала столько пленок, что папа даже велел мне их рассортировать: какие действительно стоит проявлять, а какие — нет. Поскольку мое увлечение приобретало все больший размах, я завела у себя две коробки. «На проявку» и «Архив». Хоть в чем-то, как сказала моя мама, проявила аккурастность.

Мне было приятно думать, что мой «Кодак-инстаматик» озаряет вспышкой избранные мгновения, которые вот-вот канут в прошлое, но навсегда останутся на пленке. Я вынимала использованный кубик, еще горячий, и перекатывала его в ладонях. От разрыва нити накаливания тонкое стекло покрывалось синеватыми мраморными разводами или черной копотью. При помощи фотокамеры я сохраняла мгновения жизни, потому что научилась ловить момент и останавливать время. Этого никто не мог у меня отнять: я была повелительницей времени.

Однажды, летним вечером семьдесят пятого года, моя мама спросила отца:

— Ты когда-нибудь занимался любовью в океане?

И он ответил:

— Нет, никогда.

— Я тоже, — сказала мама. — Давай сделаем вид, что мы в океане: как будто я уплываю вдаль и мы расстаемся.

На другой день она уехала в Нью-Гемпшир, в загородный домик своего отца.

В то лето Линдси, Бакли и мой папа, открывая входную дверь, нередко обнаруживали на крыльце кастрюльку с овощным рагу или сдобный кекс. Иногда яблочный пирог — папино любимое лакомство. Вкус этих кулинарных сюрпризов был непредсказуем. Рагу, которое готовила миссис Стэд, было сущей отравой. У миссис Гилберт кексы выходили плохо пропеченными, но, в общем-то, вполне съедобными. Зато яблочные пироги Руаны просто таяли во рту.

После маминого отъезда мой отец долгими ночами сидел в кабинете и, пытаясь чем-то занять голову, раз за разом перечитывал книгу из истории войны Севера и Юга — письма Мэри Чеснат [14] к мужу. Он хотел забыть обиды и напрасные надежды, но из этого ничего не получалось. Только один раз у него на лице мелькнуло некое подобие улыбки.

«Почему Руана Сингх печет такие маленькие яблочные пироги?» — записал он в своем блокноте.

Как-то осенью позвонила бабушка Линн.