Мужской разговор в русской бане - Севела Эфраим (книги бесплатно читать без txt) 📗
— Нет, нет… Я просто… полюбопытствовал… не знал, грешным делом… что такая комиссия существует… а я в партии двадцать пять лет.
— Круглая дата, — согласился Егоров. — Вот на ней и завершится ваше пребывание в партии. Документы!
Одутловатый метнулся к шкафу, порылся в его темной глубине и протянул Егорову удостоверение в вишневом переплете.
— Заведующий отделом пропаганды и агитации районного комитета партии, прочитал нараспев Егоров, с особенным наслаждением произнося фамилию и имя-отчество обладателя удостоверения. — Разлагаемся. Развратничаем. Народу говорим одно, а сами что вытворяем? Она кто? — кивнул Егоров на бугор под простыней. — С улицы?
— Нет, нет, — запротестовал одутловатый. — Наша… Делегат совещания… живет этажом выше.
Под простыней раздалось сдерживаемое всхлипывание.
— Коммунистам слезы не к лицу, — укоризненно сказал Егоров. — Умели гадости делать — умейте держать ответ. Попрошу партийные билеты.
— Ни за что! — встрепенулась пижама и стала в петушиную позу. — Только своему непосредственному руководителю, секретарю райкома партии я верну его. Больше никому!
— Не мельтеши, — поморщился Егоров. — Сядь! Устав знаешь. Не нужен мне твой партийный билет. Сдашь его кому следует, когда выметут из партии, как мусор, как сорную траву, чтоб освежить, очистить атмосферу в наших рядах. Мне нужен номер партийного билета. А вы, — Егоров устало кивнул Анатолию, — запишите. Заодно велите швейцару принести их паспорта. Ее — тоже.
Одутловатый упавшим голосом пробормотал номер своего партийного билета и спрятал его дрожащими руками куда-то в недра шкафа. Анатолий для видимости черкнул что-то в своей записной книжке. Швейцар принес снизу два паспорта, передал их Анатолию и аккуратно закрыл за собой дверь, снова заняв свой пост в коридоре. Анатолий с каменным лицом протянул паспорта Егорову. Тот небрежно раскрыл один, перевел взгляд с одутловатого на фотографию в паспорте, раскрыл второй.
— Опустите простыню, — строго велел он. — Я хочу сверить лицо с паспортной фотографией. Не стесняйтесь. Стесняться надо было раньше, когда штаны снимала.
Простыня поползла с подушки, открыв кудрявую, в искусственных завитках голову довольно молодой женщины со смятым, без косметики лицом и припухшими губами. В ухе поблескивала золотая сережка.
Она щурилась на свет, и вид у нее был загнанного, запуганного зверька.
— Ну, что ж, — вздохнул Егоров. — Все соответствует. Номер вашего партийного билета?
— Он… у меня в комнате… отвернитесь, я оденусь… и принесу…
— Не надо одеваться, лежите, как лежали. Как говорят юристы, на месте содеянного преступления. А в вашу комнату мы сходим потом. Какую должность занимаете?
— Директор Дома культуры… — залепетала она, — занимаем первое место в области… за достижения…
— Знаем ваши достижения, — оборвал Егоров. — Вам не Домом культуры заведовать, а публичным домом. Но, к счастью, таких в нашей стране нет. А есть отдельные личности, позорящие высокое звание советского человека, да еще к тому же члена славной Коммунистической партии..
Егоров вошел во вкус. Он получал истинное удовольствие, поучая этих испуганных и жалких людей.
— Судя по отметкам в паспортах, — продолжал он, — вы оба семейные люди. Вы имеете жену, а вы — мужа. И они, бедняги, вам доверяют, даже не подозревают, чем вы тут в гостинице занимаетесь. Я думаю, им будет весьма интересно узнать об этом.
— Господи! — запричитала в постели женщина. — Не губите! Пощадите! Ведь есть же у вас сердце?
— У меня есть сердце. Коммуниста. Я исполняю свой партийный долг.
— Дорогой товарищ, — вдруг перебил плаксивым голосом одутловатый. Простите нас. Это случилось впервые… не знаю как… Я больше не буду… Даю честное партийное слово… Не верите? Могу на колени встать.
Он тяжело, с одышкой опустился на колени и пополз к Егорову, протягивая в мольбе руки.
— Встать! — брезгливо сказал Егоров. — Коммунисты не стоят на коленях. Мразь!
— Хорошо, хорошо… абсолютно согласен, — затараторил одутловатый, поднимаясь на ноги. — Но чем я могу заслужить прощение? Скажите, я сделаю.
— Все сделаешь? — прищурился на него Егоров.
— Все, что прикажете, — поспешно согласился одутловатый, уловив в вопросе нить надежды. — Все, все… Только прикажите.
— И ты? — глянул на женщину в кровати Егоров.
— И я… и я.
— Хорошо… — протянул Егоров. — Может быть, для первого раза мы и проявим к вам снисхождение… Не знаю… Посмотрим. Это зависит от вашего поведения.
— Какого? — в один голос встрепенулись они оба, а он еще добавил заискивающе: — Говорите, мы готовы.
— Готовы ли? Посмотрим. Ну, ладно. Умели грешить, умейте каяться. Покажите нам, продемонстрируйте, как вы тут совокуплялись, нарушая свой семейный долг и позоря звание коммуниста. Может быть, вы это делаете так хорошо, с таким мастерством… что это достойно подражания?
Одутловатый сначала онемел, а потом, приняв за шутку, хихикнул:
— Что вы, дорогой товарищ… какое уж тут мастерство… Обыкновенно… В нашем возрасте, как известно… не до жиру, быть бы живу…
— Что ж, в таком случае прощайте, — поднялся с кресла Егоров. — Нашу беседу мы продолжим в другом месте. Вас вызовут.
— Нет, нет, — замахал руками одутловатый. — Не уходите. Дайте хоть подумать.
— А вы не шутите? — спросила из кровати женщина, уже без страха, даже с некоторым кокетством во взоре. — Вы действительно хотите, чтоб мы вам продемонстрировали… это самое?
— Я два раза не люблю повторять, — сказал Егоров без тени улыбки и снова сел.
— Окей, — вызывающе улыбнулась она Егорову и Анатолию, одним рывком сбросила на пол простыню, открыв белое, довольно стройное тело, слегка начавшее полнеть, и встала на ноги, прикрыв обе груди скрещенными руками.
— Но как это я… смогу?.. — запротестовал одутловатый. — Я — не животное.
— Вы коммунист, — оборвал его Егоров. — Пока. А как известно, для коммуниста нет преград, нет крепостей, которые большевики бы не взяли… Ну, голубчик, приступайте.
Одутловатый конфузливо стал шарить в ширинке пижамных штанов.
— Сбросьте пижаму, — велел Егоров. — В натуральном виде, как мать родила.
— А как… нам лучше? — спросила она Егорова, ухмыляясь греховно и с вызовом. — Лежа, на спине… или вы предпочитаете наоборот?
— Я полагаю, лучше раком… — рассудительно сказал Егоров. — Оно наглядней.
Анатолий стоял как пригвожденный к месту, не смея шелохнуться. Ему все это казалось нереальным. Он ожидал, что вот-вот все рассмеются, как после скверной шутки, Егоров извинится перед ними, а они его великодушно простят, и все разойдутся, стараясь больше не встречаться, чтоб не смотреть друг другу в глаза.
Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что два взрослых, семейных человека, у которых, несомненно, имеются дети, как затравленные кролики, потеряв всякое чувство человеческого достоинства, ради того, чтобы не нарушить свой устоявшийся и, видать, не так легко доставшийся образ жизни мелких районных чиновников, согласны унизиться до последней степени. Неужели они не взбунтуются? Неужели не пошлют все к черту и не набьют морду Егорову и ему, Анатолию, тоже хорошенько, покарябают физиономию? Одутловатый покорно снял пижаму, обнажив волосатую, с сединой грудь и вислый, в жировых складках живот. Такие же редкие волосики, как и на лысине, проросли у него и на лопатках, и на пояснице. Только на лобке под складкой живота густо курчавилась рыжинка, и под ней совершенно исчезла даже видимость принадлежности к мужскому полу. Кроме волос там ничего не наблюдалось.
— От страха ушло внутрь, — подумал Анатолий. Дама, тряхнув кудряшками, повернулась к ним спиной, нагнулась, уперлась ладонями в край кровати, выставила широкий, белый, в ямочках зад и, расставив бедра, уже не такие тугие, а с ложбинками в дряблой коже, открыла им мохнатый пучок неожиданно темных волос и влажно-розовую вертикальную щель посредине.
— Ну, идите же, — как конь, повернула она голову из-за плеча, и одутловатый, колыхаясь творожным животом и затравленно озираясь на Егорова и Анатолия, прошлепал по серому пластику.
