Большой пожар - Санин Владимир Маркович (читать бесплатно полные книги TXT) 📗

Не на такую наивную напал! Не только его — я всех расспросила, каждого о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в чем грешна, — это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека…

Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:

— Как твой Васька не расстаётся с Лёшей, так и за мной по пятам ходит Ваня Уткин, связной, — как тень или ревнивая жена. И мне хорошо — тыл прикрыт, и Ваня доволен — впереди все-таки не он, а я: начальник, как известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от времени его окликаю: «Ваня, где ты?», а он, будучи в маске, что-нибудь крякает в ответ. Значит, восьмой этаж… Отправляю Суходольского тушить левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые: протушиваем часть коридора — вламываемся в комнаты, если есть кто — выводим, нет — идём дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в «Несмеяну», после чего — на десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши: пожарный надзор дважды штрафовал Новика за «подпольное» хранение декораций в отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до репетиционного зала, и — нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно; врываюсь — помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую мебель не спотыкаюсь — все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым, шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно — никого… И тут второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу: «Ваня, где ты?» — молчание. Хуже нет — потерять в задымлении напарника, а вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарём, и тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал: «Мама!», то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал её тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не может удержаться, а мне — это проклятое зеркало и в нем чёрное лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение!

Но это так, — продолжал Чопурин, — для смеху. А вот но-настоящему, без капли юмора, я перепугался метров через десять… или, точнее, минуты через три… Говорухина Пашу ты себе представляешь — не человек, а бульдозер! Закрытые двери плечом выдавливал, как картонные. Так через десять метров по коридору как раз и находилась хореографическая студия, голубая мечта девчонок, моя Надя там занимается. Говорухин сначала легонько постучал — мы всегда так делали, зачем зря дверь ломать, а оттуда крики, но никто не открывает. Тогда Паша прикоснулся к двери своим плечиком, слегка, чтобы только замок отлетел, прогрохотал: «Пра-шу без паники!», и мы — Паша, я, Ваня и ещё один боец — проскочили в хорошо запрессованное дымом помещение, да ещё с собой хорошую дозу из коридора занесли. Хореография по площади примерно такая же, как репетиционный зал, вдоль стен станки, или как их там называют, для тренировок, пианино… И все это имущестко в густом дыму, а у открытого окна сбились и кучу пять или шесть девчонок и тренировочных трико и преподавательница, и все, как по команде, бросаются к нам. У меня в мозгу заработало счётно-решающее устройство и в долю секунды выдало такую программу: а) будущих Улановых и Плисецких нужно немедленно выводить; б) в таком задымлении без противогазов до холла не дойти; в) поэтому двое, Говорухин и боец, отдадут двум девочкам свои КИПы и останутся здесь, а мы с Ваней будем выводить девочек в холл, забирать КИПы и возвращаться, вплоть до окончания операции. Сказано — сделано. Паша и боец… вспомнил, Михалевич из третьей ВПЧ, включили двух девочек в КИПы, а девочки хрупкие, лет по тринадцать, согнулись под тяжестью, но мы с Ваней их подхватили на руки и быстренько вынесли в холл, где было в основном протушено и почти что терпимо. Здесь мы передали девочек одному бойцу, чтоб вниз свёл, в медпункт, взяли КИПы и стали возвращаться обратно, в хореографию… И вот тут-то я по-настоящему и без всякого юмора перепугался… нет, не то слово: струсил! Откуда-то в коридор дыму поднавалило, толкаемся в одни двери, другие, третьи — нет хореографии, как сквозь этажи провалилась! Хоть кричи, хоть вой — нет её, и все тут. Вот когда меня охватил подлинный, без преувеличений, ужас: вокруг чёрным-черно, фонарь не помогает, а где-то чтото рушится, горит, и если огонь проник в хореографию, я обрёк на смерть не только оставшихся девчонок с преподавательницей, но и Пашу с Михалевичем; очки сорвал, уже плевать, что глаза до слез режет, ощупываю, всматриваюсь — нет! И тут слышу родной голос, такой родной… Это Пашин львиный рык: «Пра-шу без паники! Я ещё на ваших свадьбах плясать буду!» Ну, дальше неинтересно, пошли, таким же макаром всех из студии вынесли… [9]

Хочу обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство.

В пожарной охране, как и в армии, существует и субординация, и воинская дисциплина. Но, в отличие от других военнослужащих, во время ведения боевых действий рядовой пожарный и офицер высокого ранга внешне практически выглядят одинаково: под боевкой погоны не видны.

Для меня в этом высокий символ; перед огнём все равны. И полковник Кожухов, и подполковник Чепурин на крупном пожаре подвергаются такой же опасности, как и подчинённые им лейтенанты, сержанты н рядовые. Хотя по наставлению офицеры даже самого высокого ранга обязаны руководить тушением и спасательными операциями, логика событий неизбежно ведёт к тому, что они идут в бой рука об руку, а чаще всего — впереди рядовых.

Я обращаю внимание на это обстоятельство потому, что часто слышу удивлённое: «Как, разве полковники-пожарные тоже тушат и спасают?» Я всегда отвечаю: ещё как! С тех пор как Кожухов надел папаху, он не раз получал и травмы и ожоги, как минимум раз в неделю Чепурин возвращается домой насквозь пропахший дымом, мокрый, грязный и до того уставший, что нет сил забраться под душ; в огонь, если требуют обстоятельства, идут и генералы-пожарные — такое бывало и бывает. Идут, чтобы лично оценить обстановку, использовать свой бесценный опыт для тушения особо сложного пожара.

А если вошёл в опасную зону, чтобы руководить, и видишь, что можешь спасти человека, — разве остановит тебя служебное положение?

Чепурин вспоминал слова Савицкого: «Если ты плохо руководил боевыми действиями, я тебя выругаю я буду учить, но если ты мог спасти человека и не сделал всего возможного и невозможного, я тебе руки не подам».

Поэтому каждый офицер-пожарный считает делом чести не только руководить, но и лично тушить, спасать.

Перед огнём все равны — и генерал и рядовой.

— Я доподлинно знал, — продолжал Чепурин, — что на восьмом этаже осталось несколько человек, но мне не давал покоя девятый, да и Рагозин по рации не переставал напоминать, что в «Несмеяне» много людей. Поэтому сразу после хореографии я оставил Говорухина на правом крыле, где уже тушили помещения музыкального ансамбля, Суходольското на левом — пусть занимается шахматным клубом, а сам затребовал подкреплений и стал пробиваться на девятый.

Металлические части лестничных перил были так раскалены, что поведёшь по ним стволом — вода шипит и превращается в пар; о лифтовых клетках и говорить нечего — в этой дымовой трубе температура перевалила за пятьсот градусов, стальные конструкции в абстрактные скульптуры превратились; двое молодых бойцов у меня не выдержали, вижу — шатает, как пьяных, отправил их вниз отдышаться. Словом, жара была трудновыносимая, сам только тем я спасался, что совал ствол за шиворот и поливал себя, как капусту. Смешно, правда? И тут мне подвалила исключительная удача; Дед со звеном на подмогу явился! Сразу стало веселее: Дед — он сделан по спецзаказу, в огне не горит и в воде по тонет, видит сквозь самый чёрный дым и слышит, как летучая мышь. Если бы существовал знак отличия «Пожарный божьей милостью», я бы первый такой знак отдал Деду. Эталон! Будь у него высшее или хотя бы среднее специальное образование, носил бы твой свёкор полковничьи погоны и учил нас с Кожуховым уму-разуму. Когда в своё время Савицкий пытался присвоить Деду хотя бы первое офицерское звание, кадры подняли шум: «Он бином Ньютона решать не умеет, он в „пифагоровых штанах“ не разбирается!» Савицкий доказывал, что у Деда на плечах крепко сидит профессорская голова, но её кадры в расчёт не принимают, с неё нельзя сделать копию и подшить в дело. Так Дед и демобилизовался .таршиной… А ты знаешь, что он, не прочитавши ни единой книги по психологии, был лучшим психологом, которого я видывал? Не шучу и не преувеличиваю — лучшим, Савицкий не раз приходил к нему советоваться по кадровым делам один на один. Между тем Деду дана была власть лишь подбирать в своё отделение кадры газодымозащитников; казалось бы, ерунда, пустяк, а и жизни, Ольга, получается, что дело это по-своему не менее сложное, чем полководцу — подобрать себе штаб. По-своему, конечно, но принцип один и тот же: чтобы это был единый и нерушимый коллектив единомышленников, с полной взаимозаменяемостью. Ого, как Дед обкатывал на всех режимах того, кто просился к нему в отделение! Брал он, как говорят, «рисковых» ребят, то есть тех, кто не только не боялся риска, но в силу особенностей своей личности стремился к нему, находил в опасности, как пишут, источник острых и возвышенных чувств; с другой стороны, он терпеть не мог сорвиголов, которые стремились к риску исключительно для-ради острых ощущений: похвалы Деда удостаивался лишь тот, кто, с одной стороны, тушил и спасал достаточно смело, но, с другой стороны, тщательно оберегал при этом собственную шкуру. Нынче в литературу вошёл модный термин: «психологическая совместимость». Дед у себя достиг её стихийно, путём беспощадного отсева тех, у кого в плоть и в кровь не вошло великое чувство товарищества: «Один за всех, все за одного». А если к этому добавить, что каждый «знал свой манёвр» и в любой момент мог заменить другого, даже самого командира, то отделение у Деда было — пальчики оближешь, сладкий сон начальника караула. Дед никогда на своих ребят не кричал, даже когда они этого заслуживали: говорил негромко, спокойно, а чаще всего вообще объяснялся знаками, жестами. И лишь после пожара, когда возвращались в караул, выдавал каждому за его ошибки полной мерой.