Крутые парни не танцуют - Мейлер Норман (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗

— Надо многое обговорить, — произнес я, — да вот не знаю, готов ли я тебе рассказывать.

— Касается твоей жены?

— Отчасти.

— Слушай, если бы я собирался протянуть еще лет десять, я бы помалкивал, но поскольку не собираюсь, то скажу. По-моему, ты не ту себе взял. Вместо нее должна была быть Мадлен. Пускай она злопамятная макаронница, но она мне нравилась. В ней был класс. Тонкая была штучка.

— Это твое благословение?

— Слишком много лет я помалкивал насчет слишком многих вещей. Может, оно стало тухнуть внутри. Одна из причин рака, говорят жизнерадостные пташки, это неподходящая среда.

— И что ты хочешь мне сказать?

— Парень, который женится на богатой, заслуживает всего, что бы с ним ни стряслось.

— А я думал, Пэтти тебе по вкусу. — Они любили выпивать вместе.

— Характер у нее правильный. Если бы во всех деревенских было столько же пороху, сколько в ней, они правили бы миром. Но мне никогда не нравилось то, что она делает с тобой. Некоторым дамочкам надо носить майки с надписью: «Поди сюда. Я сделаю из тебя петуха».

— Благодарю.

— Эй, Тим, это я фигурально. Не бери на свой счет.

— Ты всегда за меня волновался, верно?

— Мать твоя была мягковата. Подпортила тебя. Да, — сказал он, глядя на меня своими льдисто-голубыми глазами, — я за тебя волновался.

— Зря, наверное. Я три года отмотал и не опетушился. Меня там звали Железной Челюстью. Я в рот не беру.

— Что ж, славно. Я на это надеялся.

— Послушай, Дуги, — сказал я, — а в чем тут добродетель? Думаешь, большую часть времени я чувствую себя мужиком? Нет. Ну и что я берег? Ты старозаветный фанатик. Ты посадил бы в концлагеря всех пидоров, включая своего собственного сына, если б он хоть раз поскользнулся. И это только потому, что тебе посчастливилось родиться с тигриными яйцами.

— Давай-ка выпьем. Подкрепись.

— А тебе можно пить?

Он снова сделал неопределенный жест:

— Ну, ради такого случая…

Я достал два стакана и налил в них бурбон. Он добавил себе довольно много воды. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы я понял, как он болен.

— Пойми меня правильно, — сказал он. — По-твоему, я двадцать пять лет прожил один в меблированной комнате и ни разу ни о чем не задумался? Я стараюсь идти в ногу. В мои времена, если ты был голубым, ты был проклят. Без базара. Ты был чертовым прихвостнем. А теперь петушня получила свободу. Я вижу. Голубые теперь повсюду.

— Да, я знаю, — сказал я.

— Ха-ха, — произнес он и направил на меня палец. Ранняя выпивка чудесным образом подняла ему настроение. — Мой сын выигрывает раунд.

— Что ж, танцевать умеем, — сказал я.

— Помню, — сказал он. — Костелло, так?

— Верно.

— Я больше не уверен, что понимаю, что это значит, — сказал он. — Полгода назад мне велели: перестань думать, или ты труп. Я перестал. А сейчас, когда я ложусь спать, духи вылазят из мебели и водят вокруг меня хоровод. Они заставляют меня танцевать всю ночь. — Он закашлялся, и пустоты в его легких отозвались эхом. Это была попытка засмеяться. — «Крутые парни не танцуют», — говорю им я. «Эй ты, дубовая башка, — отвечают духи, — давай танцуй». — Он посмотрел свой бурбон на свет, точно там мог прятаться кто-то из них, и вздохнул. — Болезнь сделала мою башку не такой крепкой, — сказал он. — Я думаю о голубых, и знаешь, что я надумал? Для половины из них это смелость. Мужику бабьей породы труднее стать голубым, чем не стать. То есть если он баба в душе. А иначе он женится на какой-нибудь мыши, слишком робкой, чтобы заделаться лесбиянкой, и они оба становятся психологами и воспитывают вундеркиндиков на компьютерных играх. Я говорю: если ты бабьей породы, стань голубым. Иди по рукам. Нет, презираю я других. Тех, кому надо бы быть мужиками, да воли не хватает. Ты должен был стать мужчиной, Тим. Ты — мое семя. Я дал тебе фору перед остальными.

— Впервые слышу от тебя такую речь. Раньше ты никогда столько не говорил.

— Потому что мы с тобой плохо знакомы.

— Да, сегодня ты и правда выглядишь незнакомым, — сказал я.

Это было действительно так. Его крупную голову уже не венчала густая белая шевелюра — белая с растленным великолепием кремового и желтоватого. Теперь у него была просто огромная лысая голова. Он больше походил на прусского генерала, чем на образцовою бармена-ирландца.

— Сейчас я хочу говорить с тобой, — сказал он. — Может, мне и не хватает тонкости, но на похоронах Фрэнки Фрилоуда я вдруг понял: Тим — это все, что у меня есть.

Я был тронут. Иногда мы не звонили друг другу по два-три месяца, а то и по целых полгода. Однако все оставалось нормально. По крайней мере я всегда на это надеялся. И теперь он подтвердил мою правоту.

— Да, — сказал он, — я нынче рано встал, занял у вдовы машину и всю дорогу сюда повторял себе, что на этот раз нам надо потолковать по душам. Я хочу, чтобы ты знал, как я к тебе отношусь, иначе не умру спокойно.

Его слова меня смутили. Поэтому я уцепился за то, как он произнес «занял у вдовы машину».

— Ты что, шалил с женой Фрилоуда? — спросил я.

Не часто приходилось мне видеть отца смущенным.

— В последнее время нет, — сказал он.

— Ну, знаешь! С женой своего друга!

— Фрэнки уж лет десять как не отлипал от бутылки. Не мог найти ни свой инструмент, ни куда его пихать.

— С женой друга? — Я засмеялся нашим фамильным смехом. Высоким тенором.

— Да я только разок или два. Ей надо было. В целях гуманности.

Я смеялся, пока на глазах не выступили слезы.

— «Не знаю, в чьих теперь она объятьях», — пропел я. Как здорово было снова увидеть отца в своей колее. У меня чуть не навернулась слеза.

— Ты прав, малец, — сказал он. — Я очень надеюсь, что Фрэнки об этом не узнал. — Он отвел взгляд в сторону. — Когда стареешь, начинаешь чувствовать: что-то вроде не так. Будто сидишь в ящике и его стенки давят на тебя все сильнее. Вот и делаешь вещи, которых раньше не сделал бы.

— Давно ты знаешь про свою болезнь?

— С тех самых пор, как вошел в Святого Винсента сорок пять лет назад.

— Разве рак может столько лет не проявляться?

— Врачи ничего в этом деле не понимают, — сказал он. — А мне сдается, что болезнь — это электрическая цепь с двумя рубильниками.

— То есть?

— Прежде чем эта дрянь начнет расти, должны случиться две катастрофы. Первая взводит курок. Вторая его спускает. Я сорок пять лет ходил со взведенным курком.

— Потому что не смог оправиться от тех ран?

— Нет. Потому что я спекся.

— Ты? О чем ты говоришь!

— Тим, я остановился и почувствовал кровь в ботинках, а передо мной была больница Святого Винсента. Мне надо было и дальше бежать за тем сукиным сыном, который стрелял. Но я увидел больницу и сдался.

— Черт, да ты пробежал за ним шесть кварталов.

— Мало. Это не заслуга, что я от природы здоровый. Проверка началась, когда я остановился. У меня не хватило смелости продолжать и поймать его. А вдруг я смог бы? Если б он, например, споткнулся. Но я не стал проверять свою удачу. Вместо этого я остановился. И ясно услышал у себя в голове голос. Один-единственный раз со мной говорил Бог или какая-то высшая сила. Этот голос сказал: «Силенки у тебя кончились, парень. Вот оно, настоящее испытание. Покажи, на что ты способен». Но я вошел в Святого Винсента и взял за грудки дежурного, и в тот самый момент, когда я орал на эту вонючку, я почувствовал, как сработал первый из раковых рубильников.

— А отчего сработал второй?

— Он не срабатывал. Его просто съела ржавчина. Накопилось постепенно. Сорок пять лет я жил и плевал на себя.

— Ты свихнулся.

Он сделал большой глоток разбавленного бурбона.

— Если бы. Тогда у меня не было бы рака. Говорю тебе, я все изучил. При желании можно найти скрытую статистику. У шизофреников в желтых домах рак бывает вдвое реже, чем у обычных людей. Я это так понимаю: или свихивается твое тело, или душа. Рак предохраняет от шизофрении. Шизофрения — от рака. Большинство людей не знают, как круто по ту сторону. Мне было на роду написано узнать. Так что мне нет прощения.