Девочка, Которая Выжила - Панюшкин Валерий Валерьевич (серия книг TXT, FB2) 📗
– Помогите мне, я слышу голоса…
– Пьяный! – постановил дежурный милиционер в отделении.
Радио хохотало. Федор Леонидович не нашел ничего лучшего, как дать милиционеру пощечину, за что был немедленно избит, помещен в камеру предварительного заключения и оттуда на следующий день – в психиатрическую больницу.
– Вы должны привыкнуть к своей болезни, – сказал доктор.
– Меня скоро выпишут?
– Ну, не знаю… Через несколько дней мы купируем острый психоз. Через месяц, может быть, добьемся ремиссии. Снизим дозу лекарств и отпустим на месяц домой. А там посмотрим.
Доктор ошибался или врал. Ремиссии добиться не удалось. Голоса не исчезли, Федор Леонидович просто немного привык к ним, тем более что сильные лекарства подавляли тревогу и позволяли как-то контролировать бред. Федор Леонидович пил эти лекарства двадцать лет, каждый день, вплоть до сегодняшнего утра.
– Доктор, – я сидел в кабинете главного врача и играл с пуделем по кличке Петрович, – а может быть, те миры, которые видят больные, и те голоса, которые они слышат, существуют на самом деле?
– Конечно, – ответил доктор. – Больные бредят тем, что видят по телевизору.
– То есть это мы придумываем их бред?
– В каком-то смысле.
– А можно сопротивляться бреду?
– Да. Слышали про психиатра Кандинского? Он же описывал собственную болезнь. Просто сильная личность…
– Что такое сильная личность? Интеллект? Образованность?
– Нет. Интеллект и образованность только усложняют бред. А сильная личность…
И тут доктор показал мне дневники Федора Леонидовича. К концу первого года своего пребывания в больнице, когда первый ужас перед голосами прошел, у Федора Леонидовича появились провалы в памяти. Ему сложно было вспомнить, например, какое сегодня число, год, месяц. Иногда он забывал собственное имя, страну, город и самые простые математические формулы. Доктор объяснил Федору Леонидовичу, что шизофрения – это процесс. Сознание человека раздваивается, причем больная половина души понемногу начинает подминать под себя здоровую.
– Можно с этим как-то бороться? – спросил Федор Леонидович.
– Мы даем вам лекарства, – ответил доктор. – Что еще?
– Дайте мне еще… – Федору Леонидовичу показалось, что он придумал чрезвычайно простой и эффективный план борьбы с болезнью, – дайте мне тетрадь и карандаш.
– Зачем? – поинтересовался доктор.
– Я буду записывать все… число, год, собственное имя…
К истории болезни Федора Леонидовича приложено несколько тетрадей. Первая начинается так: «20 сентября. 1978 год. Россия. Москва. Меня зовут Федор Леонидович Н. Я заболел. Голоса, которые я слышу, на самом деле не существуют. Это болезнь. Если становится страшно, я обращаюсь к доктору, доктор дает мне лекарства…» И так далее. На следующей странице дата меняется, прочая информация повторяется с невероятным педантизмом. Каждое утро Федор Леонидович, заглядывая во вчерашние записи, начинал складывать мир сначала: вспоминать, кто он, где он и почему он здесь. Память слушалась плохо, и поэтому на самые нехитрые воспоминания уходил целый день. Иногда Федор Леонидович делал ошибки и повторял их потом месяцами, пока не делал новые.
– Ну и какое сегодня число?.. – спросил как-то раз доктор.
– Девятое октября восемьдесят третьего года, – гордо прочел больной по тетрадке, поднял глаза и увидел на лице доктора виноватую улыбку. – Что? Неправильно?
За окном падал снег. Большая елка во дворе была увешана аляповатыми пластмассовыми игрушками.
– Сегодня, – доктор покачал головой, – тринадцатое января. Старый Новый год. И не восемьдесят третьего, а восемьдесят четвертого года.
После этого случая Федор Леонидович перестал вести дневник. Когда Федор Леонидович поступил в отделение, кроме шизофреников там лежали эпилептики, алкоголики и два сифилитика с провалившимися лицами, кривыми, как ятаганы, ногами и невероятной красоты синими глазами. Нелеченый сифилис на последней стадии дает тяжелейшие психозы. Сифилитики скоро умерли, и новые не поступали. Шизофреники держались замкнуто и почти не общались друг с другом. Зато эпилептики играли каждый вечер в домино, предсказывали погоду и однажды устроили бунт. Вечером, когда медсестра делала обход, ее схватили, связали, отобрали ключи, и, пока примкнувшие к бунту алкоголики избивали санитаров, эпилептики открыли все замки и убежали в лес.
Федор Леонидович посмотрел в черный проем двери, и голос позвал его: «Иди…» И Федор Леонидович пошел. Он шел всю ночь. Звезды говорили с ним, а деревья все норовили превратиться в страшных деревянных людей. Тогда Федор Леонидович подумал, что мир состоит из веселого и грустного вещества и что веселое вещество испарилось, и в мире осталось только грустное. Федор Леонидович сел под деревом и решил умереть. У него только не хватало сил понять, что именно для этого нужно сделать.
– Ты замерзнешь так и умрешь… – сказал голос над головой. – Пойдем.
Это говорили не звезда и не дерево, а микулинский участковый, которого вызвали искать убежавших из отделения больных.
– Я не пойду никуда, – прошептал Федор Леонидович.
– Брось, – милиционер улыбнулся обнадеживающе и доверительно, – полежишь, подлечишься, потом придешь служить к нам в милицию. Мы тебе квартиру дадим.
Милиционер пошутил, конечно, насчет работы и квартиры, но Федор Леонидович писал ему потом письма каждый месяц, продолжая по-детски надеяться, что его возьмут служить в милицию и дадут жилье. Кроме писем, бессвязных, неразборчивых, с наползающими друг на друга строчками, Федор Леонидович писал еще проект солнечной ракеты. После неудачи с дневником и жуткой ночи в лесу сознание его совсем помутилось. К истории болезни Федора Леонидовича приложены многочисленные чертежи, похожие на рисунки пятилетнего ребенка, расчеты с интегралами, выведенными из бессмысленных иксов и игреков. Федор Леонидович был уверен, что каждый отдельно взятый человек обладает лишь небольшой частью знаний о мире, нужно сложить эти знания, построить солнечную ракету и полететь к светлому будущему живых, мертвых и детей. Федор Леонидович смотрел на больных и думал, что каждый из них умеет что-то, чего не умеет он.
– Руки вверх! – говорил, например, двадцатилетний олигофрен Дима, направляя на Федора Леонидовича дуло игрушечного автомата.
Этот Дима всегда ходил с автоматом. У него было разрешение на ношение оружия с подписью главного врача и больничной печатью. Еще у Димы была любовь со слабоумной девочкой из женского отделения. Они гуляли иногда, держась за руки. То есть Дима держал девочку за руку, а девочка другой рукой прижимала к себе кошку. Тщательнее всего Дима скрывал от своих товарищей, что влюблен в девочку. Дима знал, что жениться ему нельзя, потому что провалы в памяти. Он хотел работать каменщиком. Иногда кричал и бросался с кулаками на санитаров. Федор Леонидович понимал, что в светлом будущем живых, мертвых и детей Дима должен заведовать любовью. Но договориться с Димой не было никакой возможности, и поэтому Федор Леонидович просто отворачивался, накрывался с головой одеялом и продолжал думать обрывки мыслей про солнечную ракету.
Потом началась перестройка. В больнице пропала всякая еда, кроме картошки. Федор Леонидович мало страдал от этого, поскольку был совершенно равнодушен к пище, никогда не испытывал чувства голода и, если бы его не кормили, просто умер бы, как умирают от истощения, во сне. Однако же отсутствие нормального питания навело Федора Леонидовича на мысль о начале третьей мировой войны, и он стал чуть ли не каждый день писать письма Горбачеву. Как-то раз в микулинскую больницу приехала минздравовская комиссия из Москвы. Комиссия должна была разобраться, связана ли начавшаяся тогда в больнице эпидемия туберкулеза только с плохим питанием, или есть другие причины. Но Федор Леонидович был уверен, что это приехали к нему от Горбачева по поводу ракеты.
Завидев из окна подъезжавшую машину, Федор Леонидович стал поправлять мятый ворот больничной пижамы, приглаживать беззубой расческой волосы. Потом вдруг забыл, зачем он все это делает, сел на кровать и заплакал от беспомощности. Комиссия пошла сначала к главному врачу, потом в женские отделения, потом на пищеблок. Федор Леонидович лежал и ждал. Засыпал, просыпался и засыпал снова. Реальность путалась в его голове со снами, сны – с бредом. Время от времени к Федору Леонидовичу подходил бритый наголо больной и начинал водить руками над головой изобретателя.
