Повитель - Иванов Анатолий Степанович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Зеркалов терпеливо слушал, ждал, пока Григорий сам не замолчит. Усмехнувшись, бросил через плечо:
— Куда клонишь? Отец твой по дому-то ходит теперь запинаясь…
Григорий вздохнул и опять заговорил торопливо:
— А я что? Не знаю, что ли? Я ведь к тому… — И, наклонившись к Зеркалову, зашептал еще быстрее: — Все сделаю, выведаю. И… и скажу отцу, где Андрюхины партизаны. А он уж не вытерпит, побежит. Ты не смотри, что он с костылем, он проводит вас. А мне самому нельзя дорогу показывать. Потому объявлюсь.
— Ну и что с того? — спросил Зеркалов с насмешкой, хотя отлично знал, почему Григорий не хочет объявляться. Но Григорий на этот раз не заявил прямо, что боится, помялся и вымолвил неожиданно для самого себя:
— А зачем? Может, и еще когда пригожусь так же вот… Зачем людям знать, что я…
— Ну… ладно…
Григорий шумно перевел дух.
— Тогда все, раз договорились. Завтра попробую.
— Постой! Как же отцу скажешь? Ведь говорил в тот раз: «Отец первый растрезвонит по селу»? — спросил Зеркалов, явно уже издеваясь над Григорием. Бородин опустил голову.
— Мало ли как, — неопределенно ответил он. — Может, и не растрезвонит, коли вы возьмете верх.
— Коли мы? — Зеркалов резко повернул к Григорию перекошенное злобой лицо, схватил его за грудь и, тряся головой, выдохнул в самое лицо: — Эх ты, сука! С таким возьмешь, пожалуй…
Всю ночь, весь следующий день видел Григорий перед собой страшное лицо бывшего своего дружка.
А день, как назло, тянулся медленно. Вот и солнце село, но сумерки не спешили почему-то надвигаться. А когда стемнело, отец долго не ложился спать, кашлял, возился в своей комнатушке… Наконец все в доме стихло. Григорий осторожно встал, снял с гвоздя пиджак и вышел на улицу. С озера тянул холодный ветерок. Зачем-то Григорий опустился на лавочку и посидел с минуту, как перед дальней дорогой. Потом встал, не поднимая головы, взглянул на небо, медленно застегнулся на все пуговицы и осторожно, на носках, вышел со двора…
Вернулся часа через четыре мокрый от утренней росы, грязный. К одежде прилипли высохшие хвойные иглы, прошлогодний порыжевший мох. Сняв пиджак, сунул его под крыльцо, в собачий лаз. Чтобы не разбудить отца, в дверь не пошел, а залез в окно, бесшумно распахнувшееся под его толчком. Уже лежа в постели, подумал: «Дожились… В свой дом лезешь, будто вор…» Переворачиваясь на другой бок, пригрозил кому-то: «Врешь, все равно найду…»
Дня через три сказал отцу будто невзначай:
— Андрюха-то, сказывают, в Гнилом болоте лагерем стоит… возле того места, где нам пришлось заночевать как-то.
— Откуда знаешь?! — тряхнул маленькой головенкой старый Бородин.
— Откуда? Сорока на лету сболтнула, — ответил, точно огрызнулся, Григорий. — Сказывают, говорю…
— Ага, так… так… — скрипнул старик и стал смотреть в окно.
— Что — так? Ты, батя, смотри не проговорись кому! — предупредил Григорий. — Жизнь сейчас что картежная игра.
— Ишь ты! — усмехнулся отец. — Умен! Только жизнюха-то — завсегда игра: не то выиграл, не то проиграл… Другого нету…
— В дурачках остаться — полбеды. И дурак со временем наживет ума. А сейчас не ту карту выбросишь — голову снимут.
Старик, не отвечая, залез на печь и пролежал там почти до вечера.
За ужином молча косил глаза в окно на шнырявших по улице белогвардейцев.
— Гнилое болото — оно гнилое и есть, трясина кругом, — произнес наконец старик. — Андрюха неглуп, сообразил: не подберешься к ним…
— Хитра лиса, когда охотники дураки, — лениво ответил Григорий. — Ну, что уставился на меня? Али один Андрюха знает, какими тропами через Гнилое болото ходить?
— А ты к чему это? — встрепенулся старый Бородин.
Григорий бросил на стол деревянную ложку, встал и пошел в другую комнату.
Ночью Григорий не спал, прислушивался к каждому шороху в соседней комнате. Когда чуть скрипнула дверь, Григорий босыми ногами прошлепал по крашеному, полу к кровати отца, торопливо ощупал ее. Кровать была пустой и теплой. Возвратясь, Григорий лег в постель, укрылся с головой и спокойно уснул.
Утром его разбудили далекие хлопки выстрелов. Не вставая, повернул голову к окну. В соседней комнате возился на кровати отец. Но Григорий ничего не спросил.
Старый Бородин в этот день поднялся с постели поздно, пошатываясь, устало побрел к двери, вывалился через порог. Вернулся часа через два, опять упал на кровать.
— И в самом деле, слышь, Гришуха, не один Андрюха тропы заветные знает… — тяжело дыша, отрывисто говорил Петр. Маленький острый нос его, торчащий над подушкой — самой головы не было видно, — почему-то вздрагивал.
— Ну? — равнодушно буркнул Григорий.
— Вот и ну… Напали на них сегодня. Перебили, сказывают, половину. Нагулялись, слава богу… А Андрюшка-то ушел-таки с остальными…
— Ушел?!
— Чего орешь? — рассердился вдруг старик. Потом другим голосом, тихим, плаксивым, затянул: — Именно — хитра лиса, вот и ушел… Не потому, что охотники дураки, а потому, что стары… Молодые-то трусливые нынче… Ночью бы, сонных, накрыть их! А я пока плутал по лесу — и ночь прошла.
Григорий промолчал, сделав вид, что ничего не понял. Старик приподнял голову над подушкой, желтыми и круглыми, как копейки, глазами вцепился в сына:
— Эх, ты-ы… А еще крест носишь…
Это уже было знакомо Григорию. Он повернулся и молча ушел в горницу.
В обед увидел в окно шагающего по улице Терентия. Левое плечо Зеркалова было перемотано белой окровавленной тряпкой. Ночь, видно, не прошла для него даром… А вечером Терентий снова сидел на лавке у стены бородинского дома.
— Андрюшку хорошо потрепали, спасибо тебе, — сказал Терентий, едва Григорий вышел из дома. Бородин хотел что-то ответить, но Зеркалов не дал ему раскрыть рта. — Веселов, конечно, не дурак, осторожнее теперь будет. Места для ночевок станет выбирать такие, что ни днем, ни ночью не подобраться к ним…
— Конечно… Теперь бесполезно… — поспешил было вставить слово Григорий.
Но Зеркалов сурово перебил его:
— Что бесполезно? Ты брось это… Труднее твоя задача только — и все. — И добавил мягче: — Постарайся, Григорий. Батя сказал: не забудется тебе это…
Понял Григорий: не терпится Зеркалову добить Веселова. А скажи Григорий сейчас слово против — взорвется Терентий яростью, прихлопнет его не раздумывая.
И опять целыми днями думал Григорий про усатого почтаря. Ночью бесшумно вставал, вытаскивал из-под крыльца задеревенелый от грязи пиджак, осторожно, задами деревни, крался к лесу и нырял в него, как в черный бездонный омут.
— Кхе-кхе, — дипломатично кашлянул однажды отец, поскреб в бороде и спросил, щуря слезящиеся глаза: — Не сказывают, где Андрюха-то?..
Григорий вздрогнул, точно его поймали на месте преступления.
— То есть как — не сказывают ли?
Разыгрывать удивление, конечно, было лишним: отец все знал. Будто только что поняв это, Григорий вдруг громко, не стесняясь, выругался. В крепких, забористых словах прозвучало все вместе: лютая ненависть к партизанам Андрея Веселова, злость на самого себя, оказавшегося не в состоянии выследить их, и откровенный испуг перед тем, что не только Терентий Зеркалов знал о его ночных вылазках. Правда, знал не кто-нибудь — родной отец. Но все равно Григорий почувствовал, как по спине пополз знакомый липкий озноб. Отец ли знал, кто другой ли — какая разница? Тайна, известная одному, — с ним и умрет, известная двоим — шило в мешке.
Так думал Григорий, пока снова не услышал осторожное и успокаивающее: «Кхе-кхе…» Повернувшись на кровати лицом к стене, Григорий сказал тихо, виновато:
— Лес большой да глубокий ночью. Зверя трудно выследить, а человека и того пуще… — И вдруг резко повернулся обратно, сухо и тяжело скрипнули доски. — Ты, батя, того… Ничего не знаешь, ясно? Какая будет погода после бури — неизвестно еще, понял? — И задышал тяжело, точно пробежал несколько километров.
— После бури, известно, солнышко, — спокойно ответил старик.
