Историческая личность - Брэдбери Малькольм Стэнли (читать книги TXT) 📗
– Каким образом вы процитировали это прямо наоборот, когда мы разговаривали утром?
– А! – говорит мисс Каллендар. – При помощи литературной критики, такого вот инструмента.
– Это ваш острый критический ум, – говорит Говард.
– Вот-вот, – говорит мисс Каллендар. – Видите ли, я перефразировала ее в согласии с подтекстом, в противоположность поверхностному смыслу. Видите ли, если прочесть внимательно, можно уловить игру словами с «младенец» и «лелеять». Младенец и желания – тут это одно и то же. Так что строка вовсе не означает, что в случае необходимости вы можете убивать младенцев. И смысл: лучше убить желания, чем лелеять те, которые вам не дано удовлетворить.
– Понимаю, – говорит Говард, – так вот, значит, чем вы занимаетесь на своем факультете. Я часто строил догадки на этот счет.
– Я только имею в виду, что это вовсе не хартия для соблазнителя, как вам казалось, – говорит мисс Каллендар, – ну а что до интереса к подтекстам, не думаю, что он ограничивается только нашим факультетом.
– Вряд ли это тот же подтекст, – говорит Говард. – Мы заняты обнажением истинной реальности, а не нагромождением двусмысленностей.
– Как, наверное, приятно думать, что существует истинная реальность, – говорит мисс Каллендар, – мне она всегда представлялась очень спорной.
– Ну, мы явно расходимся во мнении, – говорит Говард. – Оставьте себе своего Блейка, а я оставлю себе своего. Вы, возможно, убедитесь, что мой кое-что обещает.
– Сомневаюсь, – говорит мисс Каллендар, – но если снова процитировать тот же источник: «Противостояние – вот истинная Дружба». Всего хорошего, доктор Кэрк.
Говард слышит щелчок в трубке; он кладет ее на рычаг. Он достает свой ежедневник и делает в нем пометку: «Мисс Каллендар, четверг, ужин». Едва успевает дописать, как снова звонит телефон.
– Это Миннегага Хо, – говорит голос, – с вами будет говорить профессор Марвин, Говард.
В трубке щелчки аппаратуры; неясное бормотание; другой голос говорит:
– Говард?
– Привет, профессор Марвин, – говорит Говард.
– А! – говорит Марвин. – Вы… э… одни?
– Один, – говорит Говард.
– Отлично, – говорит Марвин. – У меня вопрос исключительной щекотливости.
– Вот как? – говорит Говард.
– У меня только что был один ваш студент, – говорит Марвин. – У меня с ним только что произошел очень слезливый разговор.
– Насколько я понимаю, слезливый исключительно с его стороны? – спрашивает Говард.
– Да-да, – говорит Марвин. – Его фамилия Кармоди.
– А! – говорит Говард. – Я как раз собирался позвонить вам насчет него. Подать официальную жалобу.
– Боже, боже, – говорит Марвин. – Он жаловался на вас, видите ли. Он считает, что вы ставите ему оценки слишком придирчиво.
– А он вам сказал, что пытался меня шантажировать? – спрашивает Говард.
– Нет, он ничего про это не говорил. Но он сказал, что он и вы не находите общего языка и что он предпочел бы учиться у кого-нибудь еще.
– По-видимому, он вам мало что сказал, – говорит Говард. – Разумеется, он провалился, и он хотел, чтобы ему повысили оценки. И добивался этого, не стараясь улучшить качество своей работы, как поступает большинство студентов. Нет, он намеревался обличить политические предубеждения в моем преподавании, если я не пойду ему навстречу. И отправился к вам, потому что я этого не сделал.
– О, – говорит Марвин, – гм, гм.
– Надеюсь, вы вышвырнули его вон, – говорит Говард.
– Нет, я его не вышвырнул, – говорит Марвин. – Я налил ему хереса.
– Понимаю, – говорит Говард. – Он сказал вам, что его не удовлетворяют мои оценки, а потому вы усадили его и налили ему хереса.
– Да, – говорит Марвин, – как глава факультета, я Думаю, мой долг и справедливость требуют, чтобы я его выслушал.
– Всякую клеветническую чушь, – говорит Говард.
– Он пришел ко мне, чувствуя, что с ним обходятся несправедливо, – говорит Марвин, – и я счел своим долгом объяснить ему, как мы тут работаем, понятие академической объективности.
– Надеюсь, это произвело на него впечатление, – говорит Говард. – Если так, то это будет первое понятие, которое ему удалось усвоить в его жизни.
– Не будете ли вы так добры объяснить, каким образом вы позволили ситуации зайти так далеко? – спрашивает Марвин. – Он сказал мне, что вы отказываетесь его учить.
– Да, – говорит Говард, – я не учу шантажистов.
– Ну, послушайте, Говард, – говорит Марвин, – не можем ли мы уладить это, как джентльмены?
– И как же, по-вашему, вы можете это уладить? – спрашивает Говард.
– Он соглашается со своими оценками, – говорит Марвин, – вы возвращаете его в свой семинар и делаете все возможное, чтобы довести его работу до проходных оценок.
– Вы, возможно, джентльмен, – говорит Говард, – но он – нет, как и я в определенном смысле. У меня тоже ощущение несправедливости. Он выдвинул грязное обвинение, и я не стану его учить.
– Тогда мне придется перевести его к кому-нибудь еще, – говорит Марвин.
– Ну, нет, – говорит Говард, – я хочу, чтобы его изгнали с факультета. Я хочу, чтобы он был приведен в чувство.
– Говард, – говорит Марвин, – я надеялся, что мы сможем уладить все неофициально. Вы превращаете это в принципиальный вопрос.
– Да, – говорит Говард, – это принципиальный вопрос.
– В любом деле есть две стороны. И я обязан выслушать его доводы.
– Две стороны в одном деле вовсе не обязательны, – говорит Говард, – вы только утонете в вашей либеральной жиже, если займете такую позицию.
– Я обязан занять такую позицию, – говорит Марвин. – Мне нужны обе ваши жалобы в письменной форме, будьте так любезны. И затем мне придется прочесть эти спорные эссе.
– Это ничему не поможет, – говорит Говард.
– А я думаю, что может помочь, – говорит Марвин.
– Нет, – говорит Говард, – почему, собственно, ваше суждение должно быть лучше моего? В любом случае оценки выставлены не только за то, что он писал. Мы здесь стараемся принимать во внимание все, так ведь? Разве наш идеал не в том, чтобы судить о человеке как можно разностороннее?
– Я согласен, мы стараемся в оценках учитывать и работу на семинаре, – говорит Марвин, – и я это учту. Но прочесть эти эссе я обязан. Если только у вас нет неофициального решения проблемы?
– О нет, – говорит Говард, – пусть вопрос будет поставлен официально.
– Это не приводит меня в восторг, – говорит Марвин. – В результате просто откроется много дверей, которым лучше оставаться закрытыми.
– А мне хотелось бы их открыть, – говорит Говард.
– Я никогда не мог понять вашей любви к конфронтациям, – говорит Марвин.
– Как говорит Блейк, – говорит Говард, – «противостояние – вот истинная Дружба».
– Я что-то не замечаю дружеской ноты, – говорит Марвин, – но да будет так.
Трубка на другом конце провода кладется на рычаг. Говард кладет свою; потом он идет к окну и с довольным выражением смотрит наружу на мокрый академгородок.
IX
Это крайне принципиальный вопрос, – говорит Роджер Фанди, вкапываясь в печеную картофелину в мундире, начиненную эрзац-сливками, – это решающий тест, является ли социология актуальной дисциплиной.
– Что-что? – говорит доктор Закери, микросоциолог, маленький человечек, который работает над маленькими проблемами, подходя в своей шерстяной шапочке к столу с подносом в руках. – Я давно уже искал такой тест.
– Вы реакционер, где вам понять, какой вопрос принципиален, – говорит Фанди. – Я про приезд Мангеля.
– Приезд Мангеля? – говорит Закери, садясь и снимая шапочку. – Какой еще приезд Мангеля?
– Только что деканат разослал извещение, что Мангель приедет сюда с лекцией, – говорит Мойра Милликин у дальнего конца стола, щурясь вниз на свою портативную колыбель, поставленную в проходе, где студенты снуют туда-сюда.
– Знаете, я сегодня уже четыре раза контактировала с пищей, – говорит Мелисса Тодорофф, волевая американская дама, которая приехала в Водолейт на год из нью-йоркского Хантер-колледжа изучать здесь английских женщин. – Кто-нибудь может быстренько подсчитать мне количество калорий в этом кусище мясного пирога с почками?
