Виноваты звезды - Грин Джон (читать бесплатно полные книги TXT) 📗

— Это происходит сплошь и рядом, — отрезала я.

— Ты вроде злая какая-то, — заметил он.

— Да, — ответила я. Мы сидели молча очень долго, что я восприняла с облегчением. Я вспоминала заседание группы поддержки, когда Гас сказал, что боится забвения, а я возразила, что он имеет глупость бояться явления универсального и неизбежного и что проблема не в самих мучениях и не в самом забвении, но в безнравственной бесцельности этих явлений, абсолютно не свойственном человеку нигилизме мучений. Я думала о папе, сказавшем — Вселенная хочет, чтобы ее замечали. Но ведь мы-то хотим, чтобы сама Вселенная нас замечала и чтобы ей было не плевать на то, что с нами происходит, — не с коллективной идеей разумной жизни, а с каждым отдельным индивидуумом.

— Гас тебя по-настоящему любил, — сказал Айзек.

— Я знаю.

— Он говорил об этом не закрывая рта.

— Я знаю, — повторила я.

— Это бесило, как не знаю что.

— Меня это не бесило, — отрезала я.

— Он тебе отдал то, что написал?

— Что он писал?

— Вроде сиквел к книге, которая тебе нравилась.

Я повернулась к Айзеку:

— Что?!

— Он говорил, что работает над чем-то для тебя, но не особо одарен писательским талантом.

— Когда он это говорил?

— Не скажу точно. Вроде вскоре после Амстердама.

— Вспомни, когда именно? — настаивала я. Успел он или не успел закончить сиквел? Или закончил и оставил в своем компьютере?

— Эх, — вздохнул Айзек, — не помню я. Разговор об этом зашел однажды здесь, у меня. Мы играли с моей программой рассылки и-мейлов, я еще от бабки и-мейл получил, могу проверить по приставке, если ты…

— Да-да, где она?

Гас упоминал сиквел месяц назад. Месяц. Не самый легкий для него, но все же целый месяц. Достаточно времени, чтобы написать хоть что-то. От него по-прежнему что-то осталось, пусть не от него, но его авторства. Я хотела это получить.

— Я поехала к нему домой, — сообщила я Айзеку.

Я поспешила к мини-вэну, втащила тележку с баллоном на пассажирское сиденье и завела машину. Из стерео заорал хип-хоп, и, когда я потянулась сменить радиостанцию, кто-то начал читать рэп по-шведски.

Обернувшись, я закричала, увидев на заднем сиденье Питера ван Хутена.

— Хочу извиниться, если напугал, — сказал Питер ван Хутен, перекрывая оглушительный рэп. Он по-прежнему был в своем похоронном костюме, почти неделю спустя. Несло от него так, будто он потел алкоголем. — Можешь оставить себе диск, это Снук, один из основных шведских…

— А-а-а-а-а, убирайтесь из моей машины! — Я выключила стерео.

— Это машина твоей матери, насколько я понял, — возразил он. — И стояла незапертой.

— О Боже, выходите, или я в «девять-один-один» позвоню! Чувак, да в чем твоя проблема?!

— Если бы только одна, — мечтательно сказал он. — Я здесь, чтобы извиниться. Ты была права, заметив ранее, что я жалкое ничтожество с алкогольной зависимостью. У меня была знакомая, проводившая со мной время лишь потому, что я ей за это платил, но она ушла, и у меня осталась лишь благородная душа, которая не может обзавестись компанией даже за взятку. Все это правда, Хейзел. Это и не только это.

— Ладно, — согласилась я. Речь получилась бы более проникновенной, если бы у ван Хутена не заплетался язык.

— Ты напоминаешь мне Анну.

— Я многим много чего напоминаю, — огрызнулась я. — Мне правда надо ехать!

— Ну так поезжай, — сказал он.

— Выходите.

— Нет. Ты напоминаешь мне об Анне, — повторил он. Через секунду я включила задний ход и выехала на дорогу. Не хочет выходить — не надо, доеду до дома Гаса, пусть Уотерсы ван Хутена выгоняют.

— Ты, конечно, знаешь об Антониетте Мео, — начал ван Хутен.

— Да нет, — бросила я, включая стерео, но ван Хутен орал, заглушая шведский хип-хоп:

— Возможно, скоро она станет самой молодой святой с немученической кончиной, канонизированной католической церковью. У нее был тот же рак, что у мистера Уотерса, остеосаркома. Ей отняли правую ногу. Боли были сильнейшими. Когда Антониетта Мео лежала, умирая в цветущем возрасте шести лет от этого мучительного рака, она сказала своему отцу: «Боль как ткань: чем она сильнее, тем больше ценится». Хейзел, это правда?

Я не обернулась, но посмотрела на него в зеркало заднего вида.

— Нет! — проорала я, перекрывая музыку. — Вранье собачье!

— Но разве тебе не хочется, чтобы это было правдой! — крикнул он. Я выключила проигрыватель. — Прости, что я испортил вам поездку. Вы были слишком юными. Вы были… — Он оборвал фразу, будто у него было право плакать по Гасу. Ван Хутен не более чем очередной скорбящий, не знавший Гаса при жизни, еще одно запоздалое причитание на его стене в Интернете.

— Ничего вы нам не испортили, не задирайте нос. У нас была прекрасная поездка!

— Я пытаюсь! — сказал он. — Я пытаюсь, клянусь.

Именно в этот момент я поняла, что в семье у Питера ван Хутена тоже был покойник. Я вспомнила честность, с которой он писал о больных раком детях, и тот факт, что он не смог говорить со мной в Амстердаме, не спросив сперва, намеренно ли я оделась, как Анна, и его отвратительное обращение со мной и Огастусом, и этот больной для него вопрос об отношении между силой боли и ее ценностью. Он сидел на заднем сиденье и пил, старый человек, который пьет много лет. Я подумала о статистике, которую лучше бы не знать: половина браков разваливается через год после смерти ребенка. Я оглянулась на ван Хутена. Мы как раз проезжали мой колледж, поэтому я остановилась у припаркованных машин и спросила:

— У вас что, ребенок умер?

— Дочь, — ответил он. — Ей было восемь. Прекрасно страдала. И никогда не будет канонизирована.

— У нее была лейкемия? — спросила я. Он кивнул. — Как у Анны, — добавила я.

— Практически да.

— Вы были женаты?

— Нет. На момент ее смерти уже нет. Я сделался несносен задолго до того, как мы ее потеряли. Горе нас не меняет, Хейзел, оно раскрывает нашу суть.

— Вы жили с ней?

— Нет, сперва нет, хотя в конце мы перевезли ее в Нью-Йорк, где я жил, для серии экспериментальных мучений, отравивших ей дни, но не продливших жизнь.

Через секунду я сказала:

— И вы дали ей эту вторую жизнь, где она была подростком.

— Справедливая оценка, — сказал он и быстро добавил: — Полагаю, тебе знакома проблема мысленного эксперимента с гипотетической вагонеткой Филиппы Фут? [18]

— А потом к вам домой пришла я, одетая девушкой, которой, как вы надеялись, стала бы ваша дочь, и вас ошеломило мое появление?

— Там, понимаешь, вагонетка без управления несется по путям… — начал он.

— Мне неинтересен ваш дурацкий мысленный эксперимент, — перебила я.

— Не мой, Филиппы Фут.

— И ее тоже.

— Она не понимала, почему это происходит, — сказал ван Хутен. — Я вынужден был сказать, что она умирает. Социальный работник говорила, что я обязан ей сказать. Мне пришлось сказать дочери, что она умирает, и я сказал, что она идет в рай. Она спросила, буду ли и я там. Я ответил — пока нет. Ну хоть когда-нибудь, спросила она. И я пообещал, что да, конечно, очень скоро, а пока там о ней будет заботиться прекрасная семья. А дочь все спрашивала меня, когда я там буду, и я отвечал — скоро. Двадцать два года назад.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

После паузы я спросила:

— А что сталось с ее матерью?

Он улыбнулся:

— Все ждешь свой сиквел, маленькая паршивка?

Я тоже улыбнулась.

— Вам надо ехать домой, — посоветовала я. — Протрезвейте. Напишите новый роман. Делайте то, что у вас хорошо получается. Мало кому к чему-нибудь дается такой талант.

Он смотрел на меня в зеркало долго-долго.

— Ладно, — согласился он. — Да. Ты права. Ты права. — Но, говоря это, он вытащил почти пустую литровую бутыль виски, отпил, завинтил крышечку и открыл дверь. — До свидания, Хейзел.

— Не берите в голову, ван Хутен.