Никто не знает ночи - Браннер Ханс Кристиан (читаем книги .txt) 📗

Симон стоял посреди комнаты и смотрел на него. Он снял с головы шляпу и теперь мял ее в руках.

– Я боюсь…

– Чего ты боишься? – поинтересовался Томас, смеясь ему прямо в лицо. – Не думай обо мне, я ничего не боюсь. Да, да, я вовсе не хвастаюсь, на самом деле это серьезный недостаток. Кажется, есть такая сказка – о человеке, который отправился бродить по свету, чтобы узнать, что такое страх. И первый раз испытал его, когда его возлюбленная вывалила ему за шиворот ведро живой колюшки. Так вроде? Забыл я свои сказки. Ничего теперь не помню… – Его лицо побелело, ноги дрожали, взгляд блуждал.

Симон сжал его руку.

– Помолчи, – сказал он, – иди сюда. Сядь и помолчи немного.

– Зачем? – спросил Томас, вскакивая со стула. – Нам рассиживаться некогда. Надо держаться на ногах, – сказал он, отходя в сторону, – надо, ради всего святого, держаться на ногах. Не обращай на меня внимания, это сейчас пройдет. Я только подумал… ты знаешь, вещи и события имеют свойство повторяться. Возможно, человеку под силу пережить одно-единственное событие в своей жизни, или же он хочет пережить лишь это единственное событие. Сам вызывает его, сам собственными руками лепит его, заставляет его происходить, не сознавая этого. Оно происходит по-разному, принимает множество разных личин, но человек все равно его узнает. Замечает по тишине. Тишина может значить очень многое. Даже такая малость, когда не слышишь дыхания другого человека. Стоишь, прислушиваешься и ничего не слышишь. И тогда интуитивно чувствуешь. Ибо все происходит именно в тишине. Слова не говорят ничего, а тишина что-то говорит…

– О чем это ты? – спросил Симон.

– Ни о чем. – Томас, стоя к нему спиной, что-то искал в гардеробе. -Может, это просто игра воображения, – сказал он, – и твое чувство ничего не значит… Да, разумеется, оно ничего не значит, – сказал он, возвращаясь назад, – но порой бывает необходимо болтать чепуху. Так же как необходимо держаться на ногах. Там, куда мы идем, спиртное есть?… Вряд ли. Вряд ли нас угостят спиртным, когда мы умрем… – Он наполнил Габриэлеву фляжку «живой водой» и сунул ее в задний карман. Остатки вылил в стакан. Рука дрожала, и ему пришлось немного подождать, пока она успокоится. – Извини, – сказал он.

Симон подошел к нему и взял стакан.

– Тебе больше пить нельзя, – сказал он спокойно.

– Отдай, – проговорил Томас. – Это лишь последняя те… тера… вот, забыл слово. Все забываю. Но ты за меня не бойся, я из тех, кто чем больше пьет, тем трезвее делается. Ничего не случится. Ну, отдай же мне стакан, – сказал он, протягивая руку.

Симон поднес стакан ко рту и осушил его. Он пил не спеша, ни один мускул на лице не дрогнул, взгляд не отрывался от лица Томаса. С легким стуком он поставил стакан на стол. На какое-то время воцарилось молчание, потом Томас рассмеялся.

– Ого, черт побери, – сказал он, смеясь. Ему хотелось отвести взгляд, отвернуться, но глаза Симона не отпускали его.

– О чем ты думаешь, Томас?– спросил он. – Скажи, чего ты боишься. Может, я смогу тебе помочь.

– Избавь меня от своей священной марксистской любви к ближнему, – ответил Томас. – Помоги лучше самому себе.

– Не бойся, – сказал Симон. – То, о чем ты думаешь, не случится. Я видел ее. Она этого не сделает.

– Кто и чего не сделает? – спросил Томас. – В твоем катехизисе для правоверных написано далеко не все. Нельзя узнать человека, всего лишь увидев его. Кстати, о ком, черт возьми, мы говорим? Стоим и болтаем. На это у нас нет времени. Штаны застегнул, брат? Готов отправляться в путь? Не забудь самое главное. – Он взял со стола пистолет и протянул его Симону. Тот, не глядя, сунул его во внутренний карман. Он не сводил глаз с лица Томаса. – Sо ein Ding mufi ich auch haben [33], – проговорил Томас и, точно фокусник, вытащил из бокового кармана пиджака миниатюрный пистолет. – Погляди-ка, этот будет поудобнее. Никогда не знаешь, что тебя ждет. – Он приставил дуло к виску и начал считать: – Раз, два… скажи три, брат. Скажи три.

– Прекрати, – сказал Симон. – Все равно ведь духу не хватит.

– Еще как хватит. Скажи три.

– Позер, придурок, – устало сказал Симон. – Все это смешно.

– Вот в том-то и дело, – ответил Томас, паясничая, – это – комично. Изо всех человеческих поступков самый смешной – самоубийство. И, поняв это, человек уже не может покончить с собой. Не может относиться к этому серьезно.

– Отговорки, – возразил Симон.

Томас подбросил пистолет в воздух, поймал его и спрятал в боковой карман.

– Мы готовы? – спросил он. – Багаж собран? Пижама? Нет. Чистая рубашка? Нет. Написать пару прощальных слов? Тоже не стоит. Это тоже смешно. Надевай шляпу. Пошли.

– Как мы выберемся отсюда? – спросил Симон.

– Недооцениваешь, чьим гостем являешься, – сказал Томас. – У нас, имеющих все, имеется, естественно, и автомобиль и бензин и разрешение.

– А комендантский час?

– Имеется бумага. Ты что, боишься, что я не смогу вести машину? Не волнуйся. Я совершенно протрезвел. Трезвее никогда не бывал. Кстати, улицы пусты, так что интересоваться, не выпил ли водитель, будет некому. Идем. Марш…

Он вытолкнул Симона и закрыл дверь, не оглянувшись.

– Возьми меня под руку, – приказал он. – Ты не ориентируешься в доме, а свет зажигать не стоит. Полагаю, лучше, чтобы нас никто не видел. – Они под руку миновали коридор, спустились по лестнице, пересекли холл. Томас с уверенностью лунатика продвигался в абсолютной темноте к двери в прихожую. Закрыв ее за собой – быстро и беззвучно, – он зажег верхний свет. – Здесь можно рискнуть, – сказал он, сунув голову в шкаф, – самое опасное уже позади. – Он бросил Симону пальто. – Надень. Это мое. – Он продолжал перебирать одежду, висевшую на латунной перекладине, нашел меховую шубу Габриэля, залез во внутренний карман и вытащил листок бумаги.– Слава Богу, – воскликнул он, кладя бумагу обратно в карман, – я боялся, что он спрятал свой аусвайс [34]. Никогда нельзя знать… Так, теперь ключи. – В руке у него очутилась большая связка ключей. – Ключ от зажигания? От гаража? Вот они. Иногда везет. – Он вытащил из шкафа шубу, надел на себя и застегнулся. – Сшита на другую фигуру, – проговорил он, оглядывая себя в зеркало, – на низенького толстого смешного господина. Но этого никто не заметит. Шляпа? Я забыл шляпу. – Он поискал на полке, нашел высокую меховую шапку Габриэля, нахлобучил ее на голову и покривлялся перед зеркалом. Симон не мог сдержать улыбки – настолько комично выглядел Томас. – Д-да, маловата, – прокомментировал тот, – ну да ладно. Иметь при себе частицу моего тестя не помешает – там, в незащищенности, черноте и пустоте. – Он погасил свет. Звякнула откинутая цепочка на массивной входной двери, щелкнул замок. – Ваша милость,– сказал Томас, распахивая Дверь в темноту, – только после вас. Натяни шляпу глубже. Если нас остановят, сиди спокойно, не раскрывай рта и предоставь все мне. В этом Можешь на меня положиться. – Он отпустил дверь, и она закрылась, тихо чмокнув. – Я же сказал, что ничего не боюсь…

– Так на чем мы остановились? – сказал Томас, резко повернув голову сначала налево, потом направо, прежде чем выехать на Страндвайен. – Да, все дело в том, что слова очень быстро теряют свое значение. Просто-напросто сами себя отменяют, – говорил он, увеличивая скорость. – Тот, кто ищет, не обрящет. Тот, кто спрашивает о смысле, уже задает бессмысленный вопрос. И нам следует радоваться этому, ибо это великая милость… Ты слушаешь?– спросил он напряженную тишину за спиной. – Ну ответь хотя бы, что ты не желаешь слушать мою болтовню, скажи, что страх и боль имеют физическую природу, скажи, что слова и мысли служат достижению ближайшей практической цели. Остальное лишь игра воображения – скажи мне это. В настоящее время это не так уж далеко от истины.

Он бросил быстрый взгляд назад и уловил в бледном предрассветном освещении очертания застывшего белого профиля. Даже носы у нас похожи, подумал он, с одинаковым чуть вздернутым кончиком. От этой мысли он испытал тайную радость и улыбнулся про себя, в то же время зорко вглядываясь в пустынную дорогу, расстилавшуюся перед ним в мертвенном желтом свете уличных фонарей. По обеим сторонам появились дома, высокие спящие дома с черными слепыми окнами, лишь кое-где – отблеск, отражение, движение, намек на далекую жизнь. Они ехали по лунному ущелью из камня и тишины, и черные контуры были накрыты невидимой тенью. Радость Томаса росла, он ощущал свое теплое дыхание, чувствовал свои живые глаза, свои легкие живые руки на руле. Прыгало и радовалось в груди сердце.