Тень Крысолова - Заневский Анджей (книга жизни TXT) 📗
Теперь я боялся ещё сильнее, чем раньше. Я видел, как гибли мои приятели – крысы, которые не могли протиснуться между стальными прутьями ловушки.
Но нам грозили не только ловушки. Люди стреляли в крыс точно так же, как раньше стреляли в птиц. Теперь, изведя уже птиц, они стреляли в нас с той же яростью, что и друг в друга. Нередко после такого выстрела от крысы оставался только подергивающийся хвост, разорванные кишки или голова с вытаращенными глазами. Люди собирали эти останки, поджаривали на огне и ели.
Мы, крысы, не умеем жить без людей. Их жизнь была, есть и будет частью нашей жизни. И потому, хоть я и боялся людей и выстрелов, я все же поселился под бараком, в котором всегда стояли шум, крик, треск, грохот. Скрежет, шлифовка, очистка, мойка, погрузка… Железа было полно, а еды поразительно мало. Я выходил исключительно по ночам, зная, что меня скрывает моя серость, сливающаяся с тьмой затемненного города. Я шел уверенно, вылавливая ноздрями запахи и следы запахов всего, что годилось в пищу.
Огромная луна горела между домами, и в её свете я видел других крыс, которые, так же как и я, бегали в поисках хоть какой-нибудь еды.
Луна, отражавшееся в окнах домов зарево пожаров, светящиеся следы трассирующих снарядов больше не занимали моего внимания, потому что сильный голод подавил все остальные чувства. Я двигался через площадь короткими перебежками, озираясь по сторонам и прислушиваясь, останавливаясь и поднимая голову кверху. И вдруг до меня донеслись знакомый, хотя как будто приглушенный голос деревянной дудочки, топот множества ног и тихие голоса. Невысокие фигурки маленьких людей… Дети плотной толпой окружили высокого человека…
Я остолбенел. Горло сжал спазм, мышцы напряглись, как для прыжка…
Крысолов!
Крысолов здесь? Да! Я помню его чуть сгорбленную фигуру, тяжеловатую поступь и этот голос, этот звук – стон выманивающей крыс дудочки. Это он!
Ветер доносит запах пота, крови, гноящихся ран, поноса.
Неужели Крысолов ведет за собой детей – так же, как столько раз уводил за собой крыс?
На нем такой же плащ, такая же одежда, как и на тех, которые стреляют. Башмаки тяжелые, подкованные, массивные. За спиной автомат. Я чувствую запах металла и пороха, который я так ненавижу. Они проходят мимо меня, а я, невидимый, в темноте, не убегаю – напротив, иду за ними, зная, что после людей всегда можно найти какие-нибудь съедобные отбросы.
Крысолов и дети бормочут, шепчут, сопят. Они уже перешли через площадь, миновали мост, сворачивают в улочку, ведущую под железнодорожный виадук, туда, где когда-то были склады древесины, а теперь ветер приносит все новые слои пыли и песка.
Крысолов давится, кашляет. Он простужен, тяжело дышит… Идет медленно, плетется, шаркает ногами, точно пытается подстроить свой размашистый шаг под короткие детские шаги.
Он играет на дудочке, но как-то не так… Дети окружают его плотной толпой, и мне временами кажется, что это не он ведет детей, а дети ведут его и следят, чтобы он не убежал.
Под виадуком горят наполненные смолой бочки.
Здесь тоже кругом дети. Они бегут к тем, которые подходят. Подпрыгивают, хлопают в ладоши, топают ногами. Все вместе приближаются к костру, и лишь теперь я вижу, что это они привели сюда Крысолова.
Вывернутые назад руки прикручены веревкой к дулу и прикладу автомата. В залепленный пластырем рот ему воткнули дудочку, сквозь которую он вынужден дышать. От этого он и кашляет, давится, задыхается. Дудочка, видимо, застряла у него глубоко в горле, потому что она кажется мне намного короче той, что я помню.
Дети ведут скрученного цепями и веревками Крысолова к костру, выводят в круг света. Они толкают его, валят на землю, облепляют – так же, как мы, крысы, со всех сторон облепляем трупы.
Дудочка ещё некоторое время продолжает стонать.
В руках сверкают ножи, топоры, ножницы, бритвы, шила, лезвия. Они вонзаются в Крысолова раз, другой, третий. Дудочка замолкает…
Ребятишки режут тело на куски. Накалывают на острия, подходят к огню. Запах жареного мяса разносится во все стороны, привлекая живущих в подземельях крыс.
Дети пожирают Крысолова, заглатывают полусырые куски, рвут зубами жилы, связки, хрящи, жадно обгладывают кости.
Кишки скручивает от голода. Дети дерутся за каждый кусок, бьют друг друга, пинают ногами… Может, и мне что-нибудь останется?
В темноте – у бордюрных камней, под арками виадука – собирается все больше изголодавшихся крыс. Со всех сторон слышится скрежет зубов.
Дети уже все сожрали. Поглаживают себя по животам, рыгают, вытирают рты. Остатки одежды Крысолова запихивают под бетонную опору моста. Расходятся… Садятся под виадуком, засыпают…
Мы несемся вперед. Разгребаем песок и пепел, доедаем закопченные, обугленные остатки. Я хватаю в зубы бело-серый глаз и убегаю в тень.
Дудочка играет… Но как это может быть? Ведь Крысолов мертв! Кто поднял его дудочку? Я бросаю остатки глаза и торопливо возвращаюсь.
В свете угасающего костра вижу мальчика с коротко остриженными рыжими волосами и светло-голубыми глазами… Это он играет на дудочке… Внимательно рассматривает её, щупает, снова играет… Играет все лучше, все увереннее. Быстро перебирает пальцами по отверстиям. Страх сжимает меня за горло, потому что я уже знаю – появился новый Крысолов, молодой и сильный, у которого впереди ещё целая длинная жизнь. У него есть время… Когда-нибудь он найдет меня – старого, уставшего – и настигнет…
Безлюдный город. Я наверху вместе с другими крысами. Они осмелели, перестали бояться, потому что людей здесь больше нет.
Исчез человек – исчез и страх. Только старые крысы, такие, как я, бегают по улицам осторожно и недоверчиво. Молодые без страха ходят по мостовым и тротуарам.
Выломанные двери магазинов, разбитые окна подвалов. Крысы сегодня везде. Но спрятанной, оставленной людьми пищи очень мало, и изголодавшиеся крысы охотятся друг на друга, загрызают и пожирают себе подобных.
Я выбегаю из магазина и чуть не попадаю прямо под движущуюся стальную гору, которая своей раскраской сливается с цветами улицы. Она урчит, сопит, дымит, фыркает…
Раздавленная, окровавленная крыса. Хвост ещё вздрагивает, подпрыгивает. Голова размазана по асфальту… Она перебегала улицу прямо передо мной.
Я настораживаюсь, все чувства обостряются. Я уже не молод и не так ловок, как раньше, и потому должен бояться, должен уметь предвидеть. Я знаю больше, чем молодые крысы, но при этом остаюсь все тем же – стареющим телом. И только мой страх охраняет и предостерегает меня.
Я перебегаю от дерева к дереву, останавливаюсь у каждого ствола и бегу дальше, дальше. Я помню дорогу, потому что именно здесь я когда-то пробирался к высокому дому моего Друга…
Дом все ближе.
Тротуары засыпаны осколками стекла, тряпками. Кругом валяются останки разбитых машин, трупы – мертвые люди, мертвые крысы.
Да ведь это же живая собака! Тощая псина с высунутым языком пробегает мимо меня… Я отступаю, но она не нападает, хотя я вижу свое отражение в её блестящих испуганных глазах. Тяжело дышащая собака с поджатым хвостом и запавшими боками бежит посреди улицы… Она слепая.
Рев усиливается. Снова темные железные колонны проезжают по городу. Треск автоматных выстрелов. Собака скулит и падает, разорванная надвое. Люди едут дальше. Я знаю, что они там, внутри…
На высохших, выгоревших, замусоренных газонах я чувствую себя в безопасности. Еще чуть-чуть – и я снова буду рядом с моим Другом, рядом со Старым Седым Человеком, позволявшим мне лизать ему руки, забираться на плечи, обнюхивать глаза и губы. Он прикасался к моей голове, к спине, а я не боялся. Осталось совсем немного…
Бетонный блок, ступени, – светло-серые стены – блестящие, гладкие… Я лезу вверх между связками проводов, труб, скоб, стальной проволоки… По следам моих собственных зубов, по запаху засохших испражнений, по плесени, которая разрастается черными пятнами, я узнаю, что уже совсем близко.
