Оно - Слаповский Алексей Иванович (версия книг txt) 📗

Несколько дней Валько тревожилось, думало: не сдать ли оружие в милицию? Вдруг этот голый человек, очнувшись, скажет: был пистолет — исчез. Вспомнят, что Валько там находился и неожиданно ушел, придут с обыском...

Да нет, успокаивало себя Валько, не дурак же этот голый, чтобы сознаваться в таких вещах!

И пистолет остался ждать своего часа.

И вот, на другой день после отказа Мадзиловичу, Валько, довольно крепко выпив вечером, надело свою серую неприметную куртку, закутало горло шарфом, надвинуло на глаза кепку и отправилось к дому Мадзиловича.

Это уникальный шанс, думало оно. Человека убил неизвестно кто из неизвестно чего (пистолет потом бросить в пруд в парке культуры и отдыха). Человек мелкий, всего лишь врач и пьяница, расследование не будет дотошным. Возможно, выйдут на Валько, если Мадзилович хранит квитанции от переводов и узнают, кто посылал. Ну и что? Да, я посылал. Зачем посылал?.. Это вопрос... Можно потом придумать, неважно. Подозрения — пусть. А улик — никаких.

Так легкомысленно успокаивало себя Валько, стоя в кустах возле подъезда, поджидая Мадзиловича и даже не задаваясь вопросом, почему тот должен прийти? Может, он уже дома?

Валько ждало.

И Мадзилович появился.

Валько прицелилось.

Мадзилович вдруг остановился, словно давая возможность Валько не промахнуться. Звякали бутылки: он доставал их из сумки и засовывал их за пояс, прикрыв после этого свитером и курткой. От дочери прятал.

Валько медлило.

И поняло, что не хочет убивать этого человека. Нет по отношению к нему ненависти. Нет обиды, вражды, ничего нет. При этом нет и отвращения к убийству. Но и жажды убийства тоже нет. Равнодушие.

И странное предчувствие: все решится само собой.

И решилось — год спустя.

Гера сделал ему предложение, Валько попросило три дня — подумать.

И, думая, поняло, что не знает, как жить дальше. Поняло, что ему жаль рухнувшей мечты о будущем бесклассовом (и, возможно, бесполом — представлялось ему) обществе. Жаль гораздо больше, чем всем прочим. В той деятельности, которой оно занималось, был максимум бесполости, недаром же Валько так нравилось советское слово «товарищ», которое уравнивало мужчин и женщин. А теперь начнется борьба за большие куски мяса, начнется торжество маскулинности, гонка доминантов, Валько не справится, потеряется... Как быть?

И опять возникло ощущение, что все решится само.

Это предчувствие оправдалось: в газете «Заря молодежи» появилась огромная статья под заголовком «Кто нами правил?» В статье много поносной информации [22] о еще действующих и уже бывших комсомольских лидерах. Один уличался во взятках, другой в разврате, третий в лицемерии... «Создается впечатление, — писал лихой журналист, — что нами командовали — и до сих пор командуют! — отъявленные жулики и моральные уроды. И не только моральные. Из достоверных источников известно, что упомянутый Валентин Милашенко — кто бы вы думали? Он — оно. Гермафродит. И это медицинский факт! Что наводит на мысль: насколько же искалечено было наше сознание, если мы позволяли находиться на руководящих постах людям, которых таковыми можно считать с большой натяжкой. Мы не виним В. Милашенко, возможно, это его личная беда. Но с такой бедой надо сидеть дома, а не лезть в передовые ряды советской молодежи!»

Телефон у Валько звонил и без того не очень часто: все разговоры по делу он вел на службе, а личного ни с кем ничего не имел, но теперь казалось, что телефон молчит иначе, молчит угрожающе, презрительно, молчит — навсегда.

Но нет, под вечер позвонила Люся и, рыдая, прокричала:

— Подонок! У меня свадьба из-за тебя сорвалась! Все знают, что я с тобой дружила... Мне теперь только повеситься или уехать, надо мной все смеются!

Потом был звонок от Юлии.

— Я весь день думала, что тебе сказать. И ничего не придумала. Я просто хочу сказать: ерунда. То есть я не знаю, ерунда это или нет, но уверена: ерунда. Понимаешь?

— Не совсем. Но спасибо тебе.

Около полуночи позвонил Гера.

— Я отношусь к тебе по-прежнему. Но ты должен был сказать. И, сам понимаешь, мое предложение не может оставаться в силе. Я бы советовал тебе куда-нибудь уехать.

— Спасибо.

После этого Валько отключило телефон.

А в ночи явилась Александра. Без портвейна на этот раз. Впрочем, он ей был уже не нужен: она еле держалась на ногах. Прошла мимо Валько в кухню, напилась воды из-под крана, рухнула на стул и, широко упираясь руками в стол, словно на трибуне, закричала:

— Думаешь, это папахен мой тебя сдал? Нет! Это я! Думаешь, по злобе? Тоже нет. По пьяни, Валя! Все гадости у нас делаются по пьяни. Просто так. Собралась компания, выпили, разговоры, и тут Вася... Знаешь Васю? Актер из кукольного, оч смешной, прямо оч смешной! Он такой анекдот рассказал... Не помню. Да. Я о чем? Анекдот. Не помню, говорю... У тебя выпить есть? Короче, да! Вася говорит: у нас, говорит, новый актер из Новосибирска появился. Педик. Ну, и начали на эту тему. Мне интересно, сам понимаешь. Ху из ху. И я говорю... Мне похвастаться захотелось. Я сучка, понимаешь? Она же сучок. Мне хотелось похвастаться. Я говорю: я знаю то, чего никто не знает. И рассказала про тебя. А этот гад, я даже не помню, как его зовут, я же не знала, что он из газеты! Откуда я знала? Ко мне вечно шляется всякая шваль! Я же не могу без общения, понимаешь? Валя, теперь главное: я влюбился. Ее зовут Светлана. Она... Валя, ты не представляешь! Там такие губы! А теперь главное: она лесбиянка. И она думает, что я тоже. Я не отрицаю. Зато она дает себя хотя бы целовать, я умираю, Валя, но ты не смейся, это не секс, это любовь, я серьезно! У тебя есть выпить?

Валько дало ему выпить.

Александра уснула за столом, а потом свалилась на пол.

Валько оставило ее там.

Оно пило, смотрело на лежащую Александру, смотрело в темное окно, слушало голос диспетчерши, доносящийся с товарной станции, что была неподалеку (на громкоговорящую связь жильцы окрестных домов неоднократно и бесплодно жаловались):

— Седьмой на пятый, седьмой на пятый! Товарный потом обратно! Сто двенадцатый ждет семафора! Я знаю. Не поданы вагоны. Не поданы, да.