Мнимые величины - Нароков Николай (книги онлайн полные .txt) 📗
Глава XVI
Варискин не помнил, — сам ли он оделся, когда Жорка выпустил его из ящика, Жорка ли одел его. Сам ли он дошел до своей одиночки, отнесли ли его туда? Он, босой (распухшие ноги с лопнувшей кожей не влезали в сапоги), упал на койку и потерял сознание, сразу провалившись в бездонное. И, конечно, он не видел, как караульный, дежуривший и коридоре, чересчур часто заглядывал к нему сквозь глазок в камеру, как подолгу он смотрел на него, неподвижного, и как после того глаза караульного становились строгими и осуждающими. А сам караульный начинал что-то беззвучно шептать, и рука его что есть силы стискивалась в кулак.
Следующий день Яхонтов дал ему «отлежаться», а на третий день вызвал его к себе на допрос. Варискина полупривели-полупринесли в кабинет Яхонтова, и тот, поглядев на него долгим взглядом, ухмыльнулся и спросил:
— Сознаешься теперь? Или опять Жорку позвать?
При имени Жорки Варискин затрясся, но никаких мыслей собрать в себе он не мог. Хватал раскрытым ртом воздух, мутно всматривался в Яхонтова и, наконец, спохватился.
— Со… сознаюсь! — прерывающимся голосом прохрипел он.
— Ага! — фальшиво восторжествовал Яхонтов. — Ну, говори, коли так! Все говори!
Но Варискин ничего не мог сказать. Он открывал рот, силился выдавить из себя хоть что-нибудь, но, бессильный, тут же замолкал. И Яхонтов, посмотрев на него, понял его бессилие. «Надо ему передышку дать, а то от него пользы, как от козла молока!» — подумал он и отложил перо в сторону.
— Ежели ты по-хорошему, — почти примиренно сказал он, — так ведь и я могу по-хорошему. Иди сейчас к себе и все обдумай. Крепко обдумай, сознательно… Понимаешь? Все припомни, все сообрази. Дня два-три я тебе дам для передышки, а потом опять вызову, и ты мне все расскажешь. Но только…
Его глаза сразу сделались стеклянными, а голос зазвучал сухо и твердо:
— Но только если ты опять начнешь дурака валять, так ведь я рога тебе обломаю, в этом ты не сомневайся! И не таких, как ты, я вот на этом самом стуле видал! Скажу Жорке, чтобы двойную порцию тебе закатил, он и закатит. Закатит!
— Не надо… Жорку… — прохрипел Варискин. Яхонтов неискренно захохотал.
— Не надо? Невкусно? А это я уж посмотрю: если обнаружишь полное раскаяние и поможешь следствию, так я и без Жорки обойдусь, а если… Главное, — всю вашу полную организацию открыть, кто в нее входит, кто тебя в нее вовлек, кого ты вовлек… Припомни всех поименно! Адреса, явки, пароли!… — подсказывал он. — Ну, и цели, конечно. Связь с заграницей тоже.
Варискин понимал: от него требуют, чтобы он сам придумал для себя обвинение. Он лежал на койке в своей одиночке, пошевеливал распухшими ногами, прислушивался к острой боли во всех ссадинах, которые покрывали тело, и совершенно искренно хотел не только придумать обвинение, но и проявить готовность. Но у него не хватало ни воображения, ни фантазии, а кроме того, он был вконец измучен и не мог владеть своими мыслями. Он лежал на койке, смотрел на разбухшие ноги и тщетно напрягался: «Что бы такое этому черту сказать? — бесплодно и тупо думал он. — Что бы ему сказать такое?»
Он был сломлен. Однако Яхонтов понимал (его научили понимать это), что сломленный Варискин может быть только пассивным: он со всем согласится, все подтвердит и все подпишет. Но такого Варискина Яхонтову было мало: ему был нужен активный Варискин, который был бы способен не только примириться со своей гибелью, но мог бы сам создать свою гибель. Яхонтов, как и многие другие, чувствовал себя опустошенным: он уже создал сотни две дел, а потому уже растратился на придумывание обвинений и улик, уже выбился из сил, подсказывая признания на допросах и показания на очных ставках. Кроме того, он ужасно устал: постоянное напряжение, всегдашняя приподнятость нервов, перегруженность работой, недостаток сна, нелепые пьянки и непрекращающийся страх сломили его. Он чувствовал себя ослабевшим, опустившимся и инертным, но знал, что никакой слабости обнаружить нельзя. И он постоянно вздергивал себя, вздыбливал свои нервы, вел себя как бы под допингом, а от этого ослабевал все больше и больше.
Но для него было несомненно, что Варискин ни на что активное не способен, потому что он уничтожен Жорки-ным ящиком. Варискина надо было чем-нибудь «взбодрить», и Яхонтов решил подослать к нему «подсыпку». «Подсыпки» были разные, и применялись они по-разному (был даже выработан особый метод «использования под-сыпок»), но Яхонтов понимал, что Варискина можно «купить» только очень простым, грубо примитивным, но ярким и бьющим в глаза. Он выждал несколько дней и не трогал Варискина, давая ему «отлежаться».
На пятый день, под вечер, в камеру Варискина привели еще одного арестованного. Это был мужчина лет сорока, с очень развитыми челюстями и с бегающими острыми глазами. Он вошел без вещей и, войдя, оглянулся.
— Одиночка, что ли? — отрывисто спросил он.
— Одиночка! — неприветливо ответил ему Варискин, но посмотрел все же с любопытством.
— Та-ак! Сиживал я и в одиночке!
Он пододвинул к себе табурет, довольно развязно и независимо сел, вынул пачку махорки и стал скручивать папиросу. Варискин все лежал на своей койке и искоса поглядывал на неожиданного соседа. А тот закурил и вполоборота повернулся к Варискину.
— Давно сидите? — небрежно спросил он.
— Третью неделю… — сумрачно ответил Варискин.
— Немного! Меня вот уже больше чем полгода держат, от следователя к следователю бросают. У меня ведь дело большое! Я с Булаканского района, Петрухин моя фамилия. Не слыхали? Завзаготзерном был.
Он всмотрелся в Варискина и вдруг вскинул бровями.
— А ведь вы — товарищ Варискин! Да? С горсовета? Сразу узнал!
Варискин насупился, не зная, хорошо это или плохо, что какой-то Петрухин из Булаканского района узнал его. Он недовольно покосился и пробурчал что-то нескладное. А Петрухин развязно протянул ему свою пачку махорки.
— Закручивайте!
— Не курю! — все так же неприветливо ответил Варискин.
— Это хорошо: забот меньше. Он оглядел камеру.
— И все время — один?
— Один.
— Да ведь и меня здесь держать тоже не станут. Я ведь в допре сижу, в тюрьме то есть. А сюда вот на допрос привезли, да, верно, следователь занят, так меня вот вроде как бы в ожидании сюда и посадили.
