Элеанор Ригби - Коупленд Дуглас (е книги txt) 📗

— И вам все равно хочется увидеть герра Кертеца?

— Очень хочется.

— А не страшно?

— Мне? Нет.

— Не того, что на вас нападут, а скорее…

— О чем вы?

Райнер пожал плечами.

— Не боитесь испытать разочарование?

— В каком смысле?

— Вы не боитесь испортить память о сыне?

— Нет. Не поверю, пока не увижу его своими глазами. — Впрочем, должна признать, я понимала, что выпускаю «джинна из бутылки».

Тогда австриец проговорил:

— Ну что ж, готовьтесь к встрече.

Я ответила:

— Хорошо.

И тут комната озарилась яркой вспышкой, и я чуть не потеряла сознание: голова раскалывалась. Когда первый спазм отпустил, я вернулась к действительности, оправляясь от потрясения. Райнер поинтересовался моим самочувствием. В зеркале, висевшем за его креслом, отражалось мертвенно-бледное лицо. Со мной никогда подобного не случалось, я даже не видела, как такое происходит с другими.

— Лиз, я сейчас отвезу вас в отель.

— Да ничего страшного.

— Возможно, это от глутамата натрия. Его иногда добавляют в пищу для усиления вкуса.

— Пожалуй, вы правы. — К сожалению, после всего, что я узнала во Франкфурте, головная боль была для меня уже не просто головной болью.

Полицейский поймал такси и проводил меня до отеля; я проспала до рассвета следующего дня — то есть до сегодняшнего утра.

Мы договорились встретиться в ратуше в три пополудни. Могу только порадоваться, что под рукой оказалась ручка и клочок бумаги, чтобы скоротать ожидание. Через полчаса выходить.

Что ж, буду собираться.

Пока ехали в ратушу, голова гудела, как доменная печь. Чувствовала я себя кошмарно.

Райнер ждал у парадного входа, и мы проследовали в священную прохладу по мраморным полам, за сотни лет натертым до блеска кожаными башмаками знати. Мы поднялись на второй этаж, прошли в конец длинного коридора и остановились перед деревянной дверью. В ее верхней части было окошко из рифленого стекла, за которым угадывался силуэт человека.

Мой спутник спросил:

— Вас не смущает обстановка?

— Он знает, что это я?

— Нет.

— Как же вы убедили его прийти?

— Надо благодарить родных. Им надоела шумиха, которая вокруг него поднялась.

Я решила войти в комнату и открыла дверь.

Передо мной стоял человек, как две капли воды похожий на Джереми, только гораздо старше. Он смотрел в окно, а когда обернулся, озарил меня обезоруживающей улыбкой сына.

Клаус сделал шаг вперед и сказал:

— Бог ты мой, королева Елизавета. Здравствуйте.

Чтобы никто не подумал, будто я веду к торжественной кульминации с праздничным салютом, сообщу: Джереми умер утром 23 декабря, прожив со мной всего четыре месяца. Я отсчитывала ему таблетки в ванной, а когда вернулась, увидела, что его тело вроде как… остановилось. Час назад он заметил с юмором: «Знаешь, удобный матрас по сходной цене». Это были его последние слова.

Вот и все. Мне проще этой темы больше не касаться. Никто не ожидал, что смерть заберет парня так рано; рассеянный склероз — та же лотерея.

Еще раз напомню некоторые симптомы его заболевания:

онемение

покалывание

туман перед глазами

неспособность ходить

непереносимость жары

мышечные спазмы

нарушение глотательного рефлекса

потеря чувствительности

недержание

маразм

Большинство больных рассеянным склерозом ведут вполне приемлемый образ жизни и умудряются протянуть не один год. У Джереми была «первичная прогрессирующая» форма. Симптомы в таких случаях развиваются со сногсшибательной быстротой, как в безумных гонках, когда кишки скручивает от скорости. Сорвавшись со старта, ты мчишься строго к финишу. В последние дни весь его рацион, если можно так выразиться, состоял из таблеток и инъекций: преднизон, бета-интерферон-16, интерферон-бета и глатирамера ацетат. От лекарств тошнило и путались мысли но благодаря препаратам нередко получалось от души поболтать перед сном. Что хорошо — Джереми не страдал ни резкими перепадами настроения, ни приступами апатии обычными на последних стадиях заболевания. За это я ему очень признательна. До последнего дня парня не покидали ни чувство юмора, ни обаяние.

Все из-за этих проклятых узелков с погибшими протеинами, которые сидят в мозгу, как изюм в булочке, лишая больного подвижности и жестов. Постоянно приходилось напоминать себе об этой медицинской подоплеке, поскольку я не могла объяснить то, что случилось с сыном, божественным промыслом. Ни милосердия, ни логики, ни морали не хватит, чтобы найти происходящему мало-мальское оправдание: сын месяц за месяцем угасал на диване; осень сменилась зимой, комета Хейла-Боппа успела исчезнуть с нашего небосклона, а к концу ноября нас окончательно покинула и обезоруживающая улыбка Джереми.

Как-то раз я его стригла, он взглянул на меня в зеркало и сказал:

— Мам, ну ты что? Неужели не светится? Я же стараюсь.

— Прости, сынок.

— Черт. Как я надеялся протянуть молодые годы с этой улыбочкой…

К декабрю Джереми лишился уже стольких своих «джеремизмов», что утрата обезоруживающей улыбки перестала выглядеть «началом конца». Те дни дались мне нелегко одна его улыбка удерживала меня по эту сторону Вселенной. Напомню: ради этого человека в первый день нашего знакомства я ползла по шоссе в самый час пик.

Регулярно наведывалась доктор Тайсон; она ухаживала за ним и выписывала лекарства — но и только: наука помочь была бессильна. Помимо своих прямых обязанностей врач учила меня премудростям ухода за больными: капельницы, шприцы, инвалидные кресла. Должна с гордо стью признаться: в этом отношении я теперь дам фору любому профи.

Уильям тоже частенько навещал, каждый раз выуживая для нас информацию о секретных разработках (да, у медиков тоже имеется подполье), которые баловали тусклыми проблесками надежды. Удивительно, на что готовы пойти люди, борясь с недугом. «Вот если бы слетать в Балтимор и попробовать новую иммунную терапию, наши проблемы решились бы навсегда!» Легко просто примириться с неизбежным, верить и торговаться — куда тяжелее. В наше время ученые возлагают серьезные надежды на стволовые клетки, но семь лет назад такого и в помине не было — полный ноль. Мать с Лесли тоже принимали посильное участие: главным образом нанося визиты.

У меня в загашнике тоже имелось одно средство, самое действенное: кипа книг по сельскому хозяйству, о котором Джереми мог бесконечно слушать. Бывало, он лежал в полной прострации, и ему ничего не хотелось делать, а я читала вслух о плюсах и минусах запашки люцерны, необходимых процедурах для поросят, которые отказываются сосать, о преимуществах аренды кукурузников для обзора земли с неба. На подоконнике у нас была своя небольшая ферма: ползучие бобы и редис в разнообразных пенопластовых емкостях. Если меня когда-нибудь пригласят на телевикторину и выпадет тема «сельское хозяйство», я как нечего делать выиграю их хваленый микроавтобус со встроенным телекомплексом от «Уорнер Бразерс».

Так, посмотрим, чем я здесь занимаюсь: призвала на помощь медицину и науку, лишь бы отклониться от главной темы. От способности, благодаря которой мой сын был самим собой, единственным в своем роде: о его видениях, о его… Боже, не знаю, как вам заблагорассудится их называть. Как бы там ни было, а Джереми действительно видел что-то сверхъестественное. И точка.

Однажды я читала журнал, как вдруг сын сказал:

— Ты их видишь?

— Что? — не поняла я.

— Здесь, прямо перед нами, в воздухе висят металлические трубки.

— Трубки?

— Да, такие укладывают вдоль дорог для дренажа. Они плавают прямо перед нами. А теперь входят в меня. У меня все тело в дырах. Туннели. — Он рассказывал, а сам смотрел в потолок.

Я записывала за ним.

— Что ты еще видишь?

— Вижу землю, но тени не отбрасываю. Вместо нее льется свет.

— А еще?

— Зашел в темную комнату. Передо мной висит планета. Земля. Она примерно с тебя ростом. Светится, как на старом фильме, снятом НАСА. Висит прямо посреди комнаты.