Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
— Какая горячая! — удивилась, входя, Сайдеямал.
— Что? — переспросила Гульямал, накладывая сверху угли.
— Говорю, зола у тебя горячая! Когда, бывало, ляжет зола вот так па лепешки, отец Хисматуллы говорил: «Какая горячая!..» —Она помол чала, пригладила платок на голове и спросила опять: — Ты, девка, что, гостей созываешь?
— Нет… — Гульямал вытерла рукавом вспотевшее лицо и улыбнулась: — На дорогу твоему сыну готовлю, он ведь завтра на прииск собирался?..
— Ну, давай, я тебе хоть помогу, — сказала Сайдеямал.
Они проворно вымыли нары, развели мел в жестяной банке, побелили чувал. Поглядывая на невестку, Сайдеямал видела, как грустно ее лицо.
— А ты не видела на улице своего сына? — вдруг спросила Гульямал.
— Нет. А разве он не сказал тебе, куда идет?
— Что говорить? Я и без того знаю, к Нафисе пошел… — силясь улыбнуться, сказала Гульямал. — Не может он ее забыть!
— А ты бы заставила… — тихо ответила старушка.
— Значит, вы не против, мама, если б Хисмат на мне женился?
— Конечно, не против! Как ты могла поду мать, доченька, что я против? Ведь и по обычаю он должен был это сделать, только вот не так он чтит обычаи дедов, как мне хотелось бы… А уж я сама только и думаю о том, чтоб вы были вместе!
— Правда? — Гульямал счастливо улыбнулась, но тут же лицо ее помрачнело, и она сказала, тяжело вздыхая: — Не любит он меня… Чего я только не делала, мама! И чаем вороженым его поила, все равно не подействовало… Уж если кто не любит, ничем не заставишь!
— Чаем? Смотри у меня, еще отравишь его какой-нибудь нечистью! Погоди, дай срок, полю бит, — притворно сердито сказала Сайдеямал и добавила серьезно: — Куда ж он ушел? Темно уже… Может, выйдешь, поглядишь?
Гульямал, будто только этого и ждала, наспех накинула камзол и выскочила из дому. Сайдеямал улыбнулась: «Эх, и я, когда молодая была, вот так же за своим Хуснутдином бегала…» Она вздохнула, вынула из чувала лепешки, ладонью стряхнула с них золу и обтерла тряпкой. В доме вкусно запахло свежевыпеченным хлебом. Скоро во дворе послышался скрип снега под чьими-то легкими, быстрыми шагами; вбежала, запыхавшись, Гульямал, и морозом пахнуло из дверей.
— Идет! — сказала Гульямал, торопливо вешая камзол на стену и усаживаясь рядом.
— Где же он был?
— У Хайретдиновых. — Гульямал потерла красные. от мороза щеки, сложила ладони вместе и стала дышать в них, отогревая. — Фатхия-енга его не впустила, сказала, что Хажисултан у них сидит; не то еще что, не разобрала толком, что она там говорила. Она с палкой была и кричала что-то!
— Не ударила? — встревожилась Сайдеямал.
— Нет, грозила только…
Мать вздохнула, и снег во дворе опять заскрипел, на этот раз под грузными шагами. Хисматулла вошел в дом, опустив голову, и, не раздеваясь, сел на нары. Гульямал забегала по дому, собирая на стол.
— Почему не раздеваешься или опять куда собрался? Голова болит? — спросила Сайдеямал.
— Да, сейчас пойду, — мрачно ответил Хисматулла.
— Куда? — в один голос спросили мать и Гульямал.
— На прииск.
— Нет, все-таки ты сумасшедший! —сердито сказала мать. — Что это за разговоры? Погляди, что творится на улице — ветер, мороз! Тебя что, гонят отсюда? Так нельзя, сынок, ни меня не уважаешь, ни енгу свою! Смотри, как она старалась, сколько наварила, стол накрыла, мы ведь тебя ждали!
Сайдеямал помогла сыну раздеться и усадила ужинать. После ужина Гульямал приготовила Хисматулле постель, улеглась сама на другом конце нар. Сайдеямал уложили на лавку за чувалом. Гульямал погасила огонь. Все трое молчали, и эта гнетущая тишина, казалось, была так тяжела, что давила на плечи. Перекинувшись несколькими словами, Сайдеямал и Хисматулла снова замолкли и, видимо, уснули, а Гульямал уткнулась в подушку и беззвучно заплакала. «Почему я такая несчастная? — думала она. — Завтра он уйдет, и меня начнет есть тоска. О аллах, помоги мне стерпеть эту муку! Лучше бы он лежал больной у меня на нарах и не помнил себя, тогда я могла бы быть с ним рядом и спать на одних нарах, прижавшись так тесно, как будто мы одно целое! Не могу больше одна, не могу!..»
21
Добравшись до прииска, Хисматулла сразу отправился к конторе. Стремясь скорее попасть в тепло после долгой, холодной дороги, он рванул дверь, ведущую в коридор, и постучался в комнату, где сидел обычно штейгер. Ему никто не ответил. Хисматулла подергал дверь, она была заперта. Две другие двери тоже были закрыты. Хисматулла вышел на крыльцо и увидел пожилого старателя, понуро сидевшего на ступеньках.
— Ты, браток, чего здесь делаешь? — смерив его взглядом с головы до ног, спросил старатель.
— Так… — неприязненно ответил Хисматулла: ему не понравилось, что его так пристально разглядывают.
— Знаю, что так, — старатель усмехнулся. — Дело-то у тебя какое?
— У меня? Мне хозяина надо, на работу хо чу наняться! — сказал Хисматулла с вызовом.
Старатель махнул рукой. У него, было обросшее жесткой седой щетиной лицо, у губ лежали глубокие, усталые складки, и Хисматулле стало стыдно, что он так невежливо говорит со старым человеком.
— Я тоже за работой. — Старатель вздохнул и, передернув плечами от холода, затянул поту же пояс поверх телогрейки. Телогрейка была худая, из дыр ее клочьями торчала вата. — Черт знает что здесь у них творится! Никакого порядка… При старом управляющем такого не было!
— Как? — изумился Хисматулла. — А где же этот, как его? Ну, в золотых очках!..
— Аркашка-то? — Старатель скрутил толстую козью ножку, не торопясь разжег ее, закашлялся, поперхнувшись дымом, вытер сухой темной ладонью заблестевшие глаза. — Его уж тут, почитай, с месяц как нету… Не слыхал разве? И хозяин другой, весь прииск у Галиахмета— бая сразу купил, управляющего своего поставил, штейгера сменил, одного только немца оставил…
— А кто же теперь?..
— Управляющий? Накышев, говорят, но фамилии, а штейгер — Сабитов, свой, мусульманин, стало быть. Сам-то я их не видел, да только сдается мне, что мусульмане своих в обиду не да дут, а как ты думаешь?..
— Не знаю… — ответил Хисматулла.
— Да… — продолжал старатель. — Вот прежний-то, Аркашка, в разведку брал, а потом всех сразу и выгнал! С тех пор без работы хожу… Куда зимой идти? В артель не возьмут, а одному мыть — не лето, вишь, амуниция? — Он показал на телогрейку. — Такие дела, хоть бы научиться травой да ветками, как коза, перебиваться, то-то хорошо стало бы! И хлопот себе никаких — ни работы, ни черта!..
— А на новом участке кто хозяином, старый управляющий?
— Как бы не так! Новый, Рамиев, все те земли скупил у Галиахмета еще до того, как золото нашли!
— Как?
— А вот так! Ты сам-то откуда, часом, не из Сакмаева?
— Оттуда…
— Ну, тогда знаешь, стало быть, живет там у вас такой Хайретдин? Он место нашел, а Галиахмет ему за это много денег заплатил…
— Это вранье!
— За что купил, за то и продаю! — вспылил старатель. — Что ты меня перебиваешь? Если знаешь сам лучше, может, мне расскажешь? — И добавил уже спокойнее, видя, что Хисматулла покраснел и опустил голову: — Галиахмет у того человека бумагу взял, а старый управляющий хотел новому доказать, что это его земля, понял? Идем сядем, а то в ногах правды нету…
Они стряхнули снег с лежавшего поблизости бревна и сели рядом. Старатель опять свернул козью ножку из старой, пожелтевшей бумаги, высек огонь и закурил.
На дороге показался парень, он шел к конторе, держа что-то в руках, и скоро стало видно, что он несет хомут, уздечку и поперечник.
— Эй, Зинатулла! — окликнул его старатель. — Зазнался?
Парень вразвалку подошел к бревну:
— Сайфетдин-агай! А я иду и думаю, кто бы это мог быть?
— В конюхи нанялся?
— За конторскими лошадьми, агай!
— Все норовишь поближе к начальству, — усмехнулся старатель. — Смотри, когда сам начальником будешь, передо мной носа не задирай!
— Зачем смеешься?.. — обиделся конюх.
