Пинбол - Косински Ежи (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Как и в прошлый раз, последовала буря оваций, и, успокаивая публику, Остен запел первые строки второй мексиканской песни. Чтобы порадовать Лейлу, он вплел в аранжировку нежный арабский мотив с одной из пластинок. Сначала он играл его будто бы на одном инструменте, повторив несколько раз без вариаций, как предписывает арабская традиция; затем несколько раз пропел и вновь подхватил все тем же чистым инструментальным голосом. Он внимательно следил за Лейлой и не мог не заметить, что арабская мелодия застала ее врасплох, придав знакомым уже словам еще большую печаль. Глаза ее, устремленные к Остену, наполнились слезами. А еще он видел, что она не замечает взгляда Ахмеда, застывшего на ее лице. Остен переводил глаза с Лейлы на Ахмеда, и выражение лица последнего наполнило его ужасом.
Когда выступление закончилось, Остен вышел попрощаться с семейством Салем. Он поблагодарил их за то, что пришли, а Лейла поблагодарила его в ответ и опустила глаза. Дети пожали ему руку. Теплая улыбка вновь заиграла на губах Ахмеда, когда он выразил Остену признательность за приглашение и надежду вскоре увидеть его в Мехико. Когда Остен предложил встретиться в Тихуане или в Розарито-бич, Ахмед, все так же щедро улыбаясь, сообщил, что, к сожалению, такая встреча невозможна, ибо семья завтра же возвращается в столицу. Услышав эти слова мужа, Лейла подняла на него глаза; она едва сдерживала свои чувства, но не сказала ни слова. Сердце Остена готово было выпрыгнуть из груди: ведь только вчера она уверяла его, что семья останется в «Шахрезаде» еще на неделю.
Волна гнева и ревности захлестнула Остена. Ахмед моментально вернул его с небес на землю, он был лишь сторонним наблюдателем, бессильным пред лицом собственной трагедии, чужаком, не имеющим никакой возможности остаться рядом с Лейлой, женщиной, которую любит. Если бы он когда-нибудь предстал перед публикой как Годдар, пронеслось в голове Остена, где угодно — хоть в нищих кварталах Тихуаны или Мехико, хоть в раздираемом войной Ливане, — он повелевал бы толпами, как и представить себе не может Ахмед Салем. Тогда бы его, Годдара, сопровождал полицейский эскорт, свита прислужников и толпа прекрасных женщин — и среди них Лейла!
Остен улыбнулся пересохшими губами. Голосом столь же твердым, как его рукопожатие, он поблагодарил Ахмеда за приглашение, добавив, что пока учеба не позволяет ему покидать Калифорнию. Он ласково поцеловал девочку в щеку и похлопал мальчика по плечу, а затем, словно вся его жизнь сосредоточилась в пальцах правой руки, протянул ее Лейле. Она еле слышно поблагодарила его за музыку и приятное общество. Телохранители распахнули дверцы лимузина, и семейство Салем заняло свои места, помахав ему на прощание, в то время как федералы кинулись заводить свои машины и мотоциклы. Взревели сирены, и под восхищенные крики толпы лимузины и мотоциклы один за другим тронулись с места. Тут же рассеялись зеваки, и Остен остался один на пороге «Апасионады». Он чувствовал себя совершенно опустошенным, лишенным всяческих эмоций. Он был уверен, что никогда больше не увидит Лейлы Салем.
Два с лишним года, прошедших с момента их расставания, он не делал ни малейшей попытки связаться с Лейлой из опасения разрушить ее жизнь. И хотя у нее был его адрес — через отцовскую "Этюд Классик" в Нью-Йорке, — Остен не получил от нее ни слова. После их встречи Остен почти сразу познакомился с Донной, которая на время отвлекла его от воспоминаний о Лейле. Теперь, сидя в одиночестве в снятой нью-йоркской квартире, он гадал, где сейчас Лейла и слушала ли она последний альбом Годдара — тот, на котором были записаны мексиканские песни. Заинтересовало ли ее, почему эти песни привлекли внимание Годдара и почему он решил записать их? Достаточно ли она, иностранка, живущая в Мексике, разбирается в американском звукозаписывающем бизнесе, чтобы знать, что компания, выпускающая пластинки Годдара, занимается также распространением продукции "Этюд Классик"? А если так, не могла ли она предположить, что благодаря связям отца Остен ухитрился предложить две ее любимые песни прямо Годдару — также ее любимцу, — а тот включил их в свой очередной альбом?
Он с грустью подумал о Лейле, о том, что, возможно, ему больше никогда не встретить такую, как она, и, чтобы заглушить тоску, решил позвонить в «Ноктюрн». Он отправился на улицу к телефону-автомату, набрал номер Блейстоуна и попросил его указать секретарям, чтобы те не пропустили следующего письма из Белого дома.
Не успел Остен закончить фразу, как Блейстоун сообщил, что два таких письма уже пришли, осведомился, каковы будут инструкции по доставке. Остен постарался как можно спокойней распорядиться, чтобы всю почту немедленно отправили в лимузине компании на Сороковую улицу, где у входа в публичную библиотеку будет ждать посыльный. Он напомнил Блейстоуну об обычных мерах предосторожности, связанных с доставкой. Затем он позвонил Донне, сказал, что заедет к ней позже, сел в арендованную машину и поехал к библиотеке.
"Вы поступили мудро, похоронив в себе пианиста, — писала в своем первом письме женщина из Белого дома. — Вместо того чтобы просто переложить партию фортепьяно для других инструментов, подобно тому, как старые мастера перекладывали партию скрипки и человеческий голос, вы сочиняете, держа в голове целый оркестр.
Так же, как Шопен революционизировал фортепьянную технику, вы революционизировали использование синтезатора. Не для того ли, чтобы сочинять, исполнять и записывать без посторонней помощи?"
Она была права. Он отказался от фортепьяно, инструмента, на котором научила играть его мать, когда обнаружил, что оно ограничивает его возможности. Права она и в отношении использования синтезатора. Но слова "чтобы сочинять, исполнять и записывать без посторонней помощи" встревожили его. Хотя общеизвестно, что многие звезды рока в Соединенных Штатах и в Англии записывают свою музыку на собственном оборудовании — у некоторых из них дома полностью оснащены студии звукозаписи, — еще ни один музыкальный критик не заподозрил, что Годдар сочиняет, исполняет и записывает в одиночестве. Большинство писавших о его музыке склонны были признать, что он работает с несколькими тщательно подобранными исполнителями, которые слишком ценят свои доходы, чтобы разгласить их источник. Один из писак утверждал, ссылаясь на неназванный, но заслуживающий доверия источник, что во время записи своих песен Годдар сидит в студии за односторонним зеркалом, так что сам он видит свою группу, а они его нет.
Изобразив из себя посыльного, Остен подбежал к лимузину «Ноктюрна» и забрал письма. Затем он вернулся к своему автомобилю, проехал несколько кварталов и остановился у тротуара. Он распечатал новое письмо из Белого дома и торопливо просмотрел его.
"Я снова и снова слушаю ваш новый альбом, — писала она, — и испаноязычные песни кажутся навеянными реальными событиями.
Возможно ли, чтобы вы спели их сначала на публике, исключительно для одной из присутствующих, кого вы любили — или любите и поныне? Может быть, замужняя женщина? Вы могли петь это где угодно, хотя мне кажется, что наиболее подходящим местом явилась бы Тихуана — или то было в Сан-Диего, где-нибудь поблизости от отеля "Цель Коронадо"? Играют ли какую-то роль в вашей жизни эти места? И не является ли арабеска, вплетенная в один из рефренов, мечтой о тысяче и одной ночи и, одновременно, вашей любви?"
Весь в поту, он остановился. Вдруг — его сердце заколотилось от такой мысли, — вдруг женщиной, что пишет ему эти письма, окажется Лейла? Впрочем, если бы Лейла догадалась, что Джимми Остен — это и есть Годдар, разве не хранила бы она тайну своего друга и, побоявшись, что любое ее сообщение может попасть в чужие руки, не продолжала бы делать вид, что не знает, кто он такой? А что, если Лейла рассказывала кому-нибудь о музыке Джимми Остена — человеку, которому она доверяет, — и человек этот догадался, кто такой Годдар?
