Язык цветов - Диффенбах Ванесса (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
– Шесть месяцев, – проговорила Элизабет.
Я смотрела, как Мередит выруливает на дорогу. Два месяца она еженедельно приезжала и наконец назначила новую дату судебного разбирательства: через шесть месяцев.
Элизабет положила на бутерброд второй кусок бекона и поставила передо мной тарелку. Я взяла его, откусила и кивнула. Элизабет не отказали в опеке, как я думала, но со дня несостоявшегося удочерения она изменилась, стала нервной и постоянно извинялась.
– Время быстро пройдет, – успокоила меня она. – Урожай, потом праздники – не заметишь.
Я снова кивнула и проглотила непрожеванный кусок, утирая глаза, отказываясь плакать. За время, прошедшее с того дня, что мы не явились в суд, я взялась беспрестанно проигрывать в голове эпизоды из прошлого года и думать, что же я сделала не так. Список получился длинный: срезала шипы у кактуса; ударила по голове водителя автобуса; не раз признавалась Элизабет, что ее ненавижу. Но мне казалось, что она простила мои гневные срывы. Поняла, почему я так себя веду. И я пришла к выводу, что ее внезапные сомнения вызваны тем, что в последнее время я липла к ней, как прилипала, и часто плакала. Чувствуя, как глаза снова наполняются слезами, я зажмурилась и закрыла лицо руками.
– Прости меня, пожалуйста, – тихо проговорила Элизабет. Я слышала от нее эти слова уже сто раз за прошедшие несколько недель, и у меня не было причин ей не верить. Она действительно раскаивалась. Во что я не верила совсем, так это в то, что она по-прежнему хочет быть моей матерью. Я знала, что жалость отличается от любви, а судя по подслушанным обрывкам разговора в гостиной, Мередит ясно дала ей понять: у меня не было никого, кроме нее. И я решила, что Элизабет не отказалась от опеки лишь потому, что чувствовала себя обязанной. Доев бутерброд, я начисто вытерла руки о джинсы.
– Доела? – спросила Элизабет. – Подожди меня у трактора. Вымою посуду и приду.
Я вышла на улицу и прислонилась к огромной шине, окидывая взглядом виноградник. Год сулил быть хорошим; мы с Элизабет проредили и удобрили виноград ровно настолько, насколько нужно, и оставшиеся ягоды были крупными и начали набирать сахар. Всю осень мы с Элизабет бок о бок работали на винограднике. Еще я писала сочинения из трех параграфов про времена года, типы почв и виноградарство, учила наизусть ботаническую энциклопедию и виды растений. По вечерам, как и год назад, вместе с Элизабет отправлялась пробовать виноград.
Я посмотрела на часы. Нам предстоял долгий вечер, и мне не терпелось начать дегустацию. Но Элизабет все не шла, и через пять минут и через десять ее по-прежнему не было. Я решила вернуться в дом. Выпью молока, подожду, пока она закончит уборку.
Взобравшись на крыльцо, я услышала ее голос; в нем были и гнев, и мольба. Она говорила по телефону. Я сразу поняла, зачем Элизабет отправила меня ждать у трактора, – и так же внезапно пришло осознание, что я ни капли не виновата в том, что мы тогда не пошли в суд. Во всем виновата Кэтрин. Если бы она увиделась с нами, если бы ответила словами или цветами, не бросила бы Элизабет одну, все было бы иначе. Элизабет встала бы с постели, завязала бы ленты на моем платье, и мы все вместе поехали бы в суд – мы с ней и Грант с Кэтрин. Чувствуя, как во мне закипает злость, я ворвалась на кухню.
– Ненавижу эту дуру! Ненавижу! – закричала я.
Элизабет подняла голову и закрыла рукой трубку. Но я бросилась и вырвала у нее телефон.
– Ты мне жизнь разрушила, сука! – крикнула я и швырнула трубку.
Звонок прервался, но трубка отскочила, ударилась о деревянный пол и повисла в дюйме от него на проводе. Закрыв лицо руками, Элизабет облокотилась о стол. Я ждала, когда она заговорит, но она долго молчала.
– Виктория, я знаю, что ты злишься, – наконец сказала она. – Имеешь право. Но не надо злиться на Кэтрин. Это я все испортила. Можешь винить во всем меня. Ведь я твоя мать, а матери для этого и нужны, верно? – Уголки ее губ слегка поползли вверх – усталая, горькая улыбка, – и она взглянула мне в глаза.
Сжав кулаки, я раскачивалась на пятках, сражаясь с желанием на нее броситься. Но даже в припадке ярости я четко осознавала, что больше всего на свете хочу остаться с Элизабет.
– Нет, – отвечала я, когда немного успокоилась и смогла говорить. – Ты мне не мать. Могла бы стать ею, но Кэтрин все разрушила.
Я побежала наверх и вдруг застыла, увидев в окне движение. К дому ехал фургон. За рулем сидел Грант. Раздался визг тормозов, камушки разлетелись во все стороны, и он остановился у дома.
Я бросилась наверх, и в ту же минуту на крыльце послышались шаги Гранта. Наверху я прислонилась к стене, спряталась. Грант не постучался и не стал ждать, пока Элизабет откроет.
– Вы должны прекратить, – сказал он; дыхание его было сбивчивым.
Элизабет подошла к двери. Я представила, как они стоят напротив и смотрят друг на друга через москитную сетку.
– Нет, – сказала она. – Не прекращу, и рано или поздно она поймет, что я прощаю ее. Она должна.
– Нет. Вы не знаете, какая она стала.
– Что это значит?
– Вы ее теперь не знаете.
– Не понимаю, – прошептала Элизабет; ее было почти не слышно из-за беспрестанного стука. Грант стучал то ли ногой о крыльцо, то ли костяшками пальцев о раму сетки. Нервный, нетерпеливый звук.
– Я приехал лишь затем, чтобы попросить вас: не звоните больше. Пожалуйста.
Между ними повисла тишина.
– Ты не можешь просить меня забыть о ней. Она моя сестра.
– Может, и так, – проговорил Грант.
– «Может, и так?» – Элизабет вдруг повысила голос. Я представила ее раскрасневшееся, пылающее лицо. Неужто Элизабет преследует не того человека? Может, Грант вовсе и не ее племянник?
– Я имею в виду, она уже не та, какой вы ее знали. Поверьте мне, пожалуйста.
– Люди меняются, – ответила Элизабет. – Но любовь – никогда. И семья – никогда.
Снова последовало молчание, и я пожалела, что не вижу их лиц. Сердитые они или равнодушные – или вот-вот заплачут?
– Нет, – наконец проговорил Грант, – любовь тоже проходит. – Я услышала его шаги и поняла, что он уходит. Когда он снова заговорил, его голос раздался издалека. – Она разливает бензин по банкам из-под варенья. Грозится поджечь ваш виноградник.
– Нет. – Не шокированным и не испуганным голосом Элизабет произнесла это «нет»; она просто ему не верила. – Она никогда этого не сделает. Даже если за пятнадцать лет она изменилась до неузнаваемости, на такое она не способна. Она любит этот виноградник так же сильно, как я. Всегда любила.
Он хлопнул дверью грузовика.
– Я просто решил, что вы должны знать, – сказал он.
Завелся мотор, тихо загудел и так и работал вхолостую, пока он стоял у дома. Я представила, как они смотрят друг другу в глаза, доискиваясь правды.
Наконец Элизабет сказала:
– Грант, не уезжай. После ужина много чего осталось, я всегда тебе рада.
Гравий захрустел под колесами.
– Нет, – ответил он. – Мне нельзя было приезжать, и это было в первый и последний раз. Она никогда не узнает.
Я прождала месяц и еще один, на всякий случай, подсовывая деньги за аренду под дверь Натальи в нужные дни. К концу октября меня уже не так сильно тошнило. Тошнота усиливалась лишь тогда, когда я голодала, а это случалось редко. Денег на еду у меня было достаточно. Украденное у Гранта и мои собственные накопления помогли бы мне продержаться до конца беременности, но я знала, что так долго ждать не придется.
К началу листопада я поняла, что Грант отчаялся искать. Мысленно заглядывая в окна водонапорной башни, я видела, как он убирает сборники поэзии эпохи романтизма в глубину шкафа и накрывает оранжевую коробку плотной тканью – предсказуемые действия человека, желающего забыть о прошлом. Я убеждала себя в том, что у него это скоро получится. На цветочном рынке много женщин, куда более красивых, экзотичных, сексуальных, чем я когда-либо стану. Если он уже не нашел себе кого-нибудь, то обязательно найдет. Но убеждая себя, я видела Гранта в кофте с капюшоном, надвинутом на лоб, и вспоминала, что он ни разу не взглянул ни на одну из женщин, проходивших мимо.
