Современная американская новелла (сборник) - Зверев Алексей Матвеевич (книги онлайн TXT) 📗

 — Черт бы побрал этих чаек! — Молодой человек повернулся к людям на газоне. — Из-за них уткам и вообще всем, кто поменьше, ничего не достается!

 — Такая жизнь, приятель. Так уж повелось у нас в Ирландии, — отозвался другой голос с изумрудной травы, и одна за другой парочки залились смехом; темноволосые девушки снова прилегли на траву и нежными голыми руками обняли мужчин — ведь обеденный перерыв был уже на исходе, — а те привычным движением притянули к себе подруг.

Англичанин же, одинокий в своем гневе, покраснев как мальчишка, стоял у воды и не знал, на кого обрушить ярость — на чаек или на людей. Потом наклонился и поднял блокнот с ручкой, такие маленькие, что они полностью скрылись в его руке.

 — Наверняка патлатый америкашка — вот хамская рожа! — громко сказал он, опускаясь на скамейку. Но, кинув взгляд на женщину, смущенно поправился: — Невероятное хамство, — сказал он, пораженный тем, что его, именно его, назвали лимонником. — Не иначе как хипарь, а прикидывается ирландцем, — сообщил он возвращающимся птицам.

 — Зря вы обиделись, — сказала женщина, разглядывая красные туфли — и двух дней не прошло с тех пор, как они ходили по калифорнийской земле.

Вероятно, он школьный учитель, подумалось ей, и эти хлопки — единственный способ призывать к порядку, который остался у него теперь, когда он вне стен школы. Она хотела объяснить ему, что селезни позорят птичье общество и подруги их просто не в своем уме, если они мирятся с этим. Ни для кого не секрет (могла бы она объяснить ему), что стоит селезню выполнить свой долг по продолжению рода, как он тут же махнет хвостом и был таков. И никогда больше ни подруге, ни детям не видать ни его перепончатой лапки, ни лоснящегося крылышка, разве что он случайно пронесется мимо, весь в мыслях о другой. Но вместо этого чужестранка в джинсовом пальто поделилась с англичанином сведениями совсем другого рода.

 — Я слышала, — сказала она, — когда английским матросам приходилось подолгу патрулировать морские границы, их поили соком лайма — отсюда и пошло прозвище. Этот сок помогает от цинги, — сказала она.

 — К сожалению, я ничего подобного не слыхал, — сказал англичанин; ее объяснения он воспринял как личное оскорбление. Из-под сдвинутых бровей он мрачно смотрел на чаек, лощеных, как выдраенные яхты, когда они идут вдоль берега. Утки возвращались к привычным занятиям: утята, желтые как одуванчики и легче одуванчикового пуха, метались по воде в погоне за мухами и кружащимися словно в вальсе пауками, то и дело теряя и находя, чтобы тут же вновь сбиться с него, рябью струящийся путь, который прокладывала их мать; тем временем парочка уточек-недоростков, обособленных своим девичеством, спали, спрятав головы под темные крылья и покачиваясь во сне, будто стояли на якоре при легком приливе.

 — Я писатель, — продолжал англичанин.

Он, как выяснилось, приехал из Лондона в Дублин, чтобы собрать, подробно изучить и издать письма, которые некогда знаменитые люди Ирландии писали на склоне лет не менее знаменитым людям Англии.

 — Я записываю сюда свои мысли, чтобы не улизнули, — объяснил он, тыча пальцем в не повинный ни в чем блокнот. — Вечно они норовят удрать. — Молодые люди, которые только что лежали растянувшись на траве, один за другим поднимались и покидали солнечную поляну, чтобы вернуться к своим прилавкам, окошкам касс, конторским книгам. — Ирландцы всегда любили писать письма, взять хотя бы леди Грегори [25], Йитса, Джеймса Стивенса [26], О'Кейси, — сказал англичанин упавшим голосом, явно подозревая, что для неискушенного человека эти имена ничего не значат.

 — У Самуэля Беккета письма очень короткие. Четыре-пять строчек, не больше, — заметила женщина, и ее вдруг поразила мысль, что и нынешние поэты и драматурги, быть может, вот так же сидят на скамейках в безлюдных уголках парка и пылко, самозабвенно, в одиночестве строчат письма друг другу.

 — Вот как? Ничего об этом не знал, — сказал англичанин, внимательно следя за осторожными маневрами чаек, которые постепенно приближались. Правда, он готов был признаться, что за два месяца пребывания здесь он несколько изменил свои взгляды — не пересмотрел, нет, но изменил. Он скрестил ноги и носком ботинка из добротной английской кожи раздраженно пинал ирландский воздух. — По-моему, ирландцы, все как один, — бессердечные убийцы, — сформулировал он свои выводы.

 — Может быть, вы и правы, — сказала она, подумав. — Взять хотя бы Йитса: вы, конечно, знаете про то, как Йитс не пустил Мод Ганн [27] в дом — в ее собственный дом, который она предоставила в его пользование, — дом этот неподалеку отсюда, окнами выходит в парк. Правда, время было позднее, — сказала она, — кроме того, он знал, что за ней гонится полиция и дело может кончиться плохо. Йитс, — сказала она беззлобно. — Стихи у него, что и говорить, прекрасные, но вместо сердца — сенаторская медаль [28].

 — Я говорил об ирландцах вообще, а не о великих писателях, — удалось вставить англичанину.

 — Кстати сказать, это случилось за несколько лет до того, как Йитсу пересадили семенники от шимпанзе, — рассуждала женщина. — Нет, вы только подумайте, каково было несчастному шимпанзе лишиться детородных органов. Совершенно бессердечный поступок. Я с вами согласна, — сказала она.

Молодой человек ошеломленно уставился на нее — в его глазах, как у лошади, понесшей вскачь, мелькнуло что-то безумное.

 — Не могу смотреть, как они обращаются со своими детьми, — сказал он глухим от ярости голосом. Казалось, он того и гляди сорвет ботинок с ноги и запустит им не то в нее, не то в чаек. — Не их же, бедняжек, вина, что у родителей наследственная тяга к алкоголю, — сказал он, и женщина спросила себя, с какой стати она здесь, в центре Дублина, слушает заносчивые разглагольствования этого англичанина. А он — стал бы он слушать, если бы О’Кейси, потрепав его по плечу, сказал, что все три подъездные башни Дублина — это твердыни нищеты, раскаяния, страдания?

 — До отрочества, а то и чуть после, — продолжал англичанин, — ирландские дети верят всем громким обещаниям, которые слышат с амвона и в исповедальне. Потом, когда выясняется, что их провели — да еще как! — они не долго думая отправляются по пути, проторенному еще их родителями, прямехонько к стойке любого питейного заведения — лишь бы их туда впустили.

Теперь настало время свершиться чуду. Даже если ей придется встать на рельсы, чтобы преградить путь медленно надвигающемуся грузовому составу его мыслей, она обязана это сделать. Нужно во что бы то ни стало остановить вагоны, чьи скрежещущие оси и колеса еле-еле проворачиваются из-за десятилетиями разъедавшей их ржавчины. И если потребуется, чтобы она в своем джинсовом пальто и красных туфлях бросилась на рельсы, — она готова! Но судьба сама позаботилась о чуде — те самые дети, о которых разглагольствовал англичанин, бежали гурьбой по траве, откуда только что ушли продавцы и клерки.

Младшие шли медленнее, держась за руки гувернанток, матерей, теток, а то и старших сестер, и ни одна из этих женщин не была, что называется, «под мухой». Американка, правда, сразу заметила, что в этой группе нет ни отцов, ни дядей, ни дедов — вероятно, мужское население Дублина уже буянило в пивных; впрочем, и бабушки (Боже, благослови их седые букли!) сидели по домам и потихоньку надирались в свое удовольствие. Но от каких бы сомнительных родителей ни происходили дети, в их ясных черных глазах еще светилась доверчивость. Черные блестящие волосы, ровно подстриженные челкой на лбу, чередовались с яркими, как огонь, кудрями над синими — совсем саксонскими — глазами. Девочки в зеленых юбках в складку и цветастых блузках, мальчики в бежевых шортах бежали к воде мимо скамейки, через дорожки, и голоса их звучали ликующе, подобно волынкам или флейтам, и хоть бы один захныкал, заныл, а ведь их было человек тридцать, не меньше. Некоторые несли в руках мятые бумажные пакеты, и флотилия чаек, мгновенно оценив обстановку, отбросила колебания. Черные кожаные лопасти лапок заработали быстрее, и, расталкивая уток и друг друга, чайки ринулись на берег.